139 Дата основания монастыря в Монтекассино очень близко подводит нас к 530 году — предреченному критическому году Талмуда. По мнению Иоахима, тогда было положено начало не только новой эре, но и новому "состоянию" мира — эпохе монашества и царству Святого Духа. Начало это приходится еще на эпоху Сына, однако Иоахим психологически весьма корректно предполагает, что новое состояние — или новая позиция, как мы сказали бы — должно вначале проявлять себя в виде более или менее латентной стадии, за которой затем последует fructificatio, "пора цветения и пора плодов". Во времена Иоахима о плодах говорить было еще рано, но можно было наблюдать необычайно широкое оживление движения человеческого духа. Каждый ощущал дуновение пневмы; то была эпоха беспрецедентно новых идей, распространявшихся катарами, патаренами, конкорриччи, вальденсами, лионскими бедняками, братьями Свободного духа, бегардами, братьями "божьего хлеба" и как бы там еще ни назывались подобные течения. Начало их, по всей видимости, приходится на первые годы XI века. Собранные Ханом современные им документы проливают яркий свет на идеи, распространенные в этих кругах:
140 Вероятно, немногих приведенных примеров достаточно, чтобы показать, какого рода духом вдохновлялись эти движения. Они вербовались из людей, отождествлявших себя (или отождествляемых) с Богом, считавших себя сверхлюдьми, критически подходивших к евангелиям, следовавших побуждениям внутреннего человека, и понимавших царство небесное как нечто внутри себя. Получается, что в некотором смысле их мировоззрение было близко к современному, хотя вместо являющегося бичом наших дней рационалистического и политического психоза у них наблюдалась религиозная инфляция. Не следует приписывать указанные экстремистские идеи Иоахиму, даже несмотря на то, что он участвовал в тогдашнем великом брожении духа в качестве одной из выдающихся фигур. Можно спросить себя: каков был психологический импульс, заставлявший его самого и его последователей лелеять столь смелые ожидания, как замена христианского откровения "вечным евангелием" или как вытеснение второй ипостаси Божества третьей, коей предстоит царствовать в новой эре. Подобные мысли кажутся настолько еретически подрывными, что вряд ли они могли бы прийти ему в голову, если бы его не поддерживали и не уносили за собой революционные течения эпохи. Он ощущал их как откровение Святого Духа, чью жизнь и порождающую силу никакая церковь не в состоянии остановить. Нуминозный характер этого ощущения подкреплялся временным совпадением — "синхронистичностью" — эпохи, в которую он жил, и начала периода "антихристовой" рыбы в знаке Рыб. Как следствие, возникает соблазн считать движение Святого Духа и главнейшие из идей Иоахима прямым выражением антихристианской психологии на заре ее существования. Во всяком случае, осуждение Церкви вполне понятно, ибо его позиция по отношению к Церкви Иисуса Христа во многих пунктах приближается к открытому бунту, а то и полному отступничеству. Однако если мы отнесемся с некоторым доверием к убежденности авторов указанных нововведений в том, что ими движет Святой Дух, появится возможность, даже весьма большая вероятность правильности другой интерпретации.
141 Я имею в виду, что как Иоахим связывал скрытое начало "состояния" Святого Духа со Святым Бенедиктом, так и нам позволительно предположить скрытое предвосхищение нового состояния в лице самого Иоахима. На сознательном уровне он, конечно, считал, что претворяет в реальность состояние, соответствующее Святому Духу, — так же как Святой Бенедикт, конечно, с помощью монашества намеревался лишь утвердить Церковь на прочном основании и углубить значимость Христианской жизни. Однако бессознательно Иоахим вполне мог быть охвачен архетипом духа; психологическая вероятность этого весьма велика. Без сомнения, его активность опиралась на нуминозньгй опыт, являющийся характерным переживанием всех, кто подпадает под действие архетипа. Иоахим понимал дух не в смысле эмпирического архетипа, а в его догматическом качестве третьей ипостаси Божества, ибо другого выбора у него попросту не было. Соответствующий архетип не имеет единого значения: он изначально представляет собой амбивалентную двойственную фигуру, которая, породив в рамках движения Святого Духа свои наиболее противоречивые проявления, впоследствии в алхимическом понятии духа снова вышла на поверхность. В свое время об этой дуалистической фигуре успели составить довольно ясное представление гностики. Таким образом, весьма естественно, что в эпоху, совпавшую с началом периода второй из Рыб, эпоху, просто вынужденно оказывавшуюся двусмысленной, слияние со Святым Духом в его христианской форме одновременно помогло архетипу духа со всей характерной для него амбивалентностью осуществить очередной прорыв. Несправедливо было бы стричь под одну гребенку столь достойную личность, как Иоахим, и фанатичных приверженцев революционно-анархических беспорядков, в которые во многих местах превратилось движение Святого Духа. Нам скорее следует предположить, что Иоахим, сам не желая того, открыл двери новому "состоянию", религиозной позиции, призванной перекрыть и скомпенсировать пугающую пропасть, разверзшуюся в XI веке между Христом и Антихристом. Только антихристову эру можно винить в том, что дух стал бездуховным, а жизненный архетип постепенно выродился в рационализм, интеллектуализм и доктринерство, прямой дорогой ведущее к трагедии нынешних времен, нависающей сейчас над нашими головами, как Дамоклов меч. В той давней формуле Троицы, которая была известна Иоахиму, догматическая фигура дьявола отсутствовала, ибо тогда, как и теперь, он влачил сомнительное существование где-то на околице теологической метафизики в форме mysterium iniquitatis. Ha наше счастье, угроза его прихода была предсказана уже в Новом Завете; ведь чем меньше дьявола узнают, тем он опаснее. Кто смог бы заподозрить, что он скрывается за такими звучными своими именами, как общественное благосостояние, пожизненная гарантия, мир между народами и т.п.? Он прячется за разного рода идеализмом и вообще за -"измами"; опаснее всего в них — доктринерство, самая бездуховная из манифестаций духа. Нынешней эпохе настоятельно необходимо найти общий язык с фактами, такими, как они есть, с противоположностями абсолютного характера, которые не только в политическом плане раздирают мир на части, но и сумели внести раскол в сердце человека. Нам нужно отыскать путь назад, к первоначальному живому духу, в силу своей амбивалентности способному выполнять медиаторную функцию соединения противоположностей, идея коего привлекала алхимиков на протяжении многих столетий.
142 Если в эпоху Рыб, кажется, преобладает архетипический мотив враждующих братьев, то приближение следующего платоновского месяца, а именно эры Водолея, должно констеллировать проблему единства противоположностей. Эта проблема не может быть разрешена ни философией, ни экономикой, ни политикой; ее способен решить только человеческий индивид в своем опыте переживания живого духа, чей огонь сошел на Иоахима, избрав его одним из многих, и был передан им далее в будущее, невзирая на все современные ему недоразумения. Примером того, как на протяжении столетий происходит развитие символов, может служить торжественное признание в наши дни Assumptio Mariae (вознесение Марии). Побуждение здесь исходило не от церковных властей, демонстрировавших немалые сомнения и откладывавших провозглашение данного догмата в течение почти ста лет, а от католических масс, все ревностнее настаивавших на его принятии. В своей основе их настойчивость представляет собой потребность архетипа в самореализации.
143 Отзвуки движения Святого Духа в последующие годы дошли до четырех выдающихся умов, имевших громадное значение для будущего. Эти умы — Альберт Великий (1193-1280); его ученик Фома Аквинский, философ Церкви и адепт алхимии (как и Альберт); Роджер Бекон (около 1214 — около 1294), англичанин, предвосхитивший появление индуктивной науки; наконец, Майстер Экхарт (около 1260 — 1327), самостоятельный религиозный мыслитель, чьи труды переживают сейчас подлинное возрождение после шести веков забвения. Кое-кто справедливо усматривает в движении Святого Духа предварение Реформации. Приблизительно в XII-XIII веках также дают о себе знать первые ростки латинской алхимии, философский и духовный смысл которой я постарался прояснить в моей книге "Психология и алхимия". Упоминавшийся выше (пар. 139) образ "нерушимого стояния на новой скале" поразительно напоминает центральную идею философской алхимии, рассматривавшийся как параллель Христу — "скала", "камень", "краеугольный камень". Присциллиан (IV век) говорит: "Христос для нас скала, Иисус для нас краеугольный камень". Алхимический текст говорит о "скале, по которой трижды ударил жезл Моисея, и вода потекла из нее вольным потоком". Lapis именуется "священной скалой", и описания наделяют его четырьмя частями. Святой Амвросий говорит, что истечение воды из скалы предваряет собой кровь, исторгнутую из бока Христа. Еще один алхимический текст упоминает "воду из скалы" в качестве эквивалента все растворяющей жидкости, aqua permanens (вечная вода) . Кунрат, на своем несколько цветистом языке, говорит даже о "Petroleum sapientum" (нефти мудрецов) Наассены называла Адама "скалой", и "краеугольным камнем". Обе эти аллегории Христа упоминают Епифаний в своем Ancomtus, а также Фирмик Мате рн. Данный образ, общий для церковного и алхимического языков, восходит к 1 Коринф., 10:4 и 1 Петра, 2:4.
144 Таким образом, новая скала занимает место Христа так же, как вечное евангелие — место Христова благовествования. Благодаря сошествию Святого Духа и его пребыванию среди живущих, uiorrjq (сыновство) вселяется в каждого индивида, так что каждый, имеющий в себе Святой Дух, будет новой скалой в согласии с 1 Петра 2:5: "И сами, как живые камни, устрояите из себя дом духовный". Это — логическое развитие учения об Утешителе и о сыновстве, начало коему заложено в стихе Лука, 6:35: "И будете сынами Всевышнего", а также Иоанн, 10:34, "не написано ли в законе вашем: "Я сказал, вы боги?". Как мы знаем, уже наассены воспользовались этими намеками и тем самым предвосхитили долгий путь исторического развития — через монашество к движению Святого Духа, через Theoloqia Germanica (немецкую теологию) к Лютеру, наконец, через алхимию к современной науке.
145 Вернемся теперь к теме Христа и рыбы. По мнению Дельгера, рыба, как христианский символ, впервые появляется в Александрии приблизительно в 200 г.; сходным образом, и купель крещения довольно рано стала уподобляться piscina ("рыбный садок"). Тем самым предполагалось отождествление верующих с рыбами, действительно подсказываемое евангелиями (например, Матф., 4:19). Христос в них хочет сделать Петра и Андрея "ловцами человеков", а чудесный лов рыб (Лука, 5,10) используется самим же Христом как образец для миссионерской деятельности Петра.
146 Непосредственно астрологический аспект рождения Христа дан в Матф., 2,1 слл. Волхвы с востока были звездочетами, которые, увидев необычное созвездие, сделали вывод о таком же необычайном рождении. Эта история доказывает, что, может быть, уже во времена апостолов на Христа смотрели с астрологической точки зрения или, как минимум, соотносили его с астрологическими мифами. Вторая из указанных альтернатив полностью подтверждается, если учесть апокалиптические прорицания Иоанна. Поскольку эта крайне запутанная проблема уже обсуждалась людьми, более компетентными, чем я, мы можем опираться в нашей аргументации на тот надежно засвидетельствованный факт, что проблески астрологической мифологии легко улавливаются в истории жизни Спасителя в мире мирском и в мире ином?
147 Символика рыб прежде всего связана с эрой Рыб — и, сразу же, в самих евангелиях ("ловцы человеков", рыболовы в качестве первых учеников, чудо хлебов и рыб), и непосредственно затем, в послеапостольскую эпоху. Данная символика изображает Христа и верящих в него в качестве рыб, рыбу в качестве пищи на Agape, крещение как погружение в рыбный садок и т.д. На первый взгляд, все это указывает всего лишь на тот факт, что всегда существовавшие рыбные символы и мифологемы ассимилировали фигуру Спасителя; иными словами, этот факт — симптом ассимиляции Христа миром превалировавших в то время идей. Однако, в той же мере, в какой Христос рассматривался как новый эон, всякому, кто знаком с астрологией, должно было быть ясно, что он родился как первая рыба эры Рыб и обречен умереть как последний агнец (dpviov, ягненок) клонящейся к закату эры Овна. У Матфея (27,15 слл.) данная мифологема подается в форме древней жертвы бога времен года. Знаменательно, что партнер Иисуса по обряду носит имя Варавва, "сын отца". Отчасти оправданной могла бы быть параллель между напряженной поляризацией противоположностей в раннехристианской психологии и тем фактом, что на зодиакальном знаке Рыб две рыбы часто изображаются движущимися в противоположных направлениях; такая параллель, однако же, возможна, лишь если будет доказано, что их встречное движение датируется дохристианским временем, или по крайнем мере современно Христу. К сожалению мне неизвестны какие-либо изображения той поры, способные сообщить конкретное расположение рыб. На изящном зодиакальном барельефе из Малой метрополии в Афинах отсутствуют знаки Рыб и Водолея. Существует одно изображение Рыб, датируемое приблизительно началом нашей эры и определенно свободное от христианского влияния. Это — небесный глобус из неаполитанского атласа Фарнезе. Первая рыба, помещенная на север от экватора, расположена вертикально и головой указывает на небесный Полюс; вторая, помещенная к югу от экватора, расположена горизонтально и указывает головой на запад. Весь рисунок следует астрономической конфигурации, то есть, он натуралистичен. На зодиаке из храма Хатхор в Дендере (I век до н.э.) рыбы присутствуют, но обе они смотрят в одну сторону. Планисфера Тимократа, упоминаемая Гиппархом, имеет лишь одну рыбу на месте, где должен быть знак Рыб. На монетах и геммах императорского периода, а также на митраистских памятниках рыбы изображаются как повернутыми в одну сторону, так и движущимися в противоположных направлениях. Поляризованность, постепенно приобретаемая знаком Рыб, скорее всего связана с тем фактом, что в астрономическом созвездии первая (северная) рыба располагается вертикально, а вторая (южная) — горизонтально. Они движутся почти под прямым углом друг к другу, образуя крест. Такое встречное движение, неведомое большинству более ранних источников, стало настойчиво подчеркиваться в христианские времена, что заставляет нас заподозрить здесь определенную тенденциозность.
148 Хотя и невозможно доказать какую-либо связь между фигурой Христа и началом астрологической эры Рыб, все же одновременность появления у Спасителя символизма рыб и развития астрологического символа нового зона кажется мне достаточно существенной и оправдывающей наше внимание к ней. Пытаясь проследить сложные мифологические разветвления этого параллелизма, мы намереваемся пролить свет на многообразие аспектов архетипа, с одной стороны, проявляющего себя в личности, с другой же стороны, делающего это синхронистически, в момент времени, предопределенный заранее, еще до рождения Христа. В самом деле, задолго до этой даты архетип был вписан в небеса посредством проекции, дабы затем, "когда исполнилось время", совпасть с символом, порожденным новой эрой. Весьма подходящим образом рыбы принадлежат дождливому зимнему времени, как и Водолей и Козерог (шубкерох;, "козел-рыба"). В качестве знака зодиака они, таким образом, ничем не примечательны. Удивительны они становятся только тогда, когда из-за прецессии равноденствия весенняя точка перемещается в их знак, тем самым возвещая эру, в которой "рыба" была использована в качестве имени для Бога, ставшего человеком, имевшего учениками рыболовов, из которых он хотел сделать "ловцов человеков", накормившего толпу чудесно приумноженной рыбой; Бога, который и сам поедался как рыба — "более святая пища", — а последователи его именовались "рыбками", "pisciculi". Если хотите, можно предположить, что широко распространенное знание астрологии отвечает, по крайней мере, за часть такой символики в определенных гностико-христианских кругах.
Однако же, это предположение неприменимо, когда речь заходит о свидетельствах очевидцев, изложенных в синоптических евангелиях. Здесь уже ничего подобного не зафиксировано. Нет ни малейших оснований считать рассказанные в них истории замаскированными астрологическими мифами. Напротив, создается впечатление, что "рыбные" эпизоды представляют собой вполне естественные события, и незачем искать за ними что-либо еще. Это — "подлинные" истории, простые и естественные, и можно даже задуматься над тем, не появилась ли вся в целом христианская символика рыб так же случайно и непреднамеренно. Посему позволительно говорить также о видимо случайном характере совпадения этой символики с наименованием новой эры, — тем более что эра Рыб, кажется, не оставила существенных следов в культурах Востока. Я, правда, не стал бы утверждать это с полной уверенностью, поскольку мои познания в индийской и китайской астрологии слишком малы. Тем более, что этому противоречит следующий трудноусваиваемый факт: традиционный символизм рыб делал возможным именно то предсказание, которое и было осуществлено в Новом Завете.
149 Северная, или восточная рыба, в область которой весенняя точка вступила в начале нашей эры, соединена с южной, или западной рыбой так называемой "связкой". Последняя представляет собой полосу слабо светящихся звезд, образующую средний сектор созвездия, по южному краю которого постепенно передвигалась весенняя точка. Точка пересечения эклиптики с меридианом, расположенная на хвосте второй рыбы, приходится примерно на XVI век — время Реформации, известное своим значением для западного символизма. С тех пор весенняя точка успела пройти по южному краю второй рыбы; в ходе третьего тысячелетия она вступит в созвездие Водолея. Если обозначение Христа одной из рыб проинтерпретировать астрологически, его придется отождествить с первой, вертикально расположенной рыбой. В конце времен, за Христом следует Антихрист. Логично предположить, что начало энантиодромии приходится на середину пути между двумя рыбами. Мы уже видели, что это так и есть. При непосредственном приближении ко второй рыбе начинается эпоха Ренессанса, а вместе с ней приходит и тот дух, кульминация которого наблюдается в нынешнее время.
150 И ход нашей религиозной истории, и существенную часть нашего психического развития можно было более или менее точно предсказать как в плане времени, так и по содержанию, исходя из прецессии равноденствия в созвездии Рыб. Как мы видели, такое предсказание действительно было сделано и совпало с фактом раскола Церкви в XVI Beке. После него начался энантиодромический процесс, по контрасту с "готическим" стремлением ввысь, могущий быть описанным как горизонтальное движение вовне, состоявшее в географических открытиях и покорении Природы. Горизонталь пересекла вертикаль; духовное и моральное развитие человека пошло в направлении, все очевиднее становившемся антихристианским, и в результате мы сегодня оказались перед лицом кризиса западной цивилизации, исход которого представляется крайне сомнительным.
151 На фоне всего этого, мне хотелось бы упомянуть астрологические пророчества Нострадамуса, изложенные им в письме французскому королю Генриху II от 27 июня 1558 года. Характеризуя год, о котором пойдет речь, среди прочего, также сочетанием Юпитер в соединении с меркурием и марс в противостоянии меркурию он говорит:
"И будет начало включать в себя продолжение, и начиная с этого года будет организовано самое большое гонение на христианскую церковь, подобно которому не было в Африке, и будет оно продолжаться до года тысяча семьсот девяносто второго, который будет считаться обновлением века. В это время и в этой стране адская сила выставит против Церкви Иисуса Христа мощь противника его закона, который будет вторым Антихристом и станет преследовать эту Церковь и ее истинного викария с помощью силы временных Королей, которые из-за своего невежества поддадутся соблазну языков, разящих сильнее, чем меч в руках безумного... преследование людей церкви возьмет свое начало в могуществе Северных королей, объединившихся с Восточными. И эти гонения будут продолжаться одиннацать лет или немного меньше, и по завершении этих лет ослабеет главный Северный король."
152 При этом, Нострадамус считает, что "Южный союзник" Северного Короля продержится еще три года. Он предвидит возвращение язычества ("Святая святых будет разрушена язычеством"), сожжение Библии и ужасающую кровавую баню: "великие потрясения, подобных которым не случалось со времен основания Христианской Церкви". Все "латинские страны" пострадают от них.
153 Вполне определенные исторические предпосылки могли побудить Нострадамуса назвать 1792 год началом новой эры. Например, кардинал Пьер д'Айи, опираясь на Альбумасара, пишет в своей concordantia в связи с восьмым coniunctio maxima (Юпитер в объединении с сатурном в овне) , рассчитанным для 1693 г.:
"И после этого в 1789 г. будет десять полных обращений Сатурна, и произойдут они после указанного соединения через 97 лет или что-то около того... учитывая все это, скажем, что если мир до тех пор просуществует (что одному лишь Богу ведомо), то случатся тогда в мире великие и чудные перемены, в особенности в том, что касается законов и сект, ибо указанное соединение и обращения Сатурна совпадут с обращением или переменой направления движения верхнего круга, то есть восьмой сферы, а из этого и прочих подобных условий мы как раз и узнаем о перемене сект... откуда с большой долей вероятности можно заключить, что именно в это время явится Антихрист со своим законом и своей достойной осуждения сектой, противной закону Христову и враждебной ему; с полной же точностью момент его прихода мы не сможем назвать из-за несовершенства человеческих возможностей... Однако, если говорить лишь приближенно, что он придет примерно в то же время, то по астрономическим приметам можно сделать весьма правдоподобные догадки на сей счет. Таким образом, если астрономы говорят, что примерно в названное время случится перемена сект и вслед за Магометом придет некто могущественный, кто установит нечестивый магический закон; то следует нам из этого заключить с большою долей вероятия, что после секты Магомета придет не что иное, как закон Антихриста".
154 В связи с исчислением 1693 года, Пьер д'Айи цитирует слова Альбумасара о том, что первое coniunctio maxima Сатурна и Юпитера произошло anno mundi 3200. К этому году Альбума-сар добавил 960 лет, что и дало 1693 г. н.э. в качестве года восьмого coniunctio maxima. В III части своей книги, в главе 17, Пьер д'Айи подвергает данную точку зрения критике, называя ее "ложной дедукцией". В своем трактате, направленном против "суеверных астрономов" (1410), он утверждает, что христианская религия не должна подчиняться астрологическим законам. В частности, здесь он намекает на Роджера Бекона, возрождавшего теорию, согласно коей христианство находится в сфере влияния планеты Меркурия. Пьер д'Айи считает, что только суеверия и еретические мнения подвержены астрологическим влияниям, в особенности же с ними связан приход Антихриста.
155 Мы, вероятно, будем правы, если сочтем эти расчеты известными Нострадамусу, предложившему заменить 1789 год на 1792. Обе даты не лишены смысла, и наше знание последующих событий подтверждает, что происходившее тогда существенным образом предвосхищало развитие, продолжающееся и в наши дни. Воцарение "Deesse Raison" (богини разума) фактически предваряло собой антихристианские тенденции, далее уже не прекращавшиеся.
156 "Обновление века" может означать наступление новой эры, примечательным образом совпавшее с новой системой летосчисления — революционным календарем, начинавшимся 22 сентября 1792 года и носившим явно антихристианский характер. Стало явственным то, что втайне вызревало давно; современники и свидетели французской Революции воочию видели энантиодромию, начавшуюся в эпоху Возрождения и развивавшуюся параллельно астрологическому символу Рыб. Время это представлялось астрологически значимым по целому ряду причин. Прежде всего, в тот момент прецессия равноденствия достигла хвоста второй рыбы. Далее, в 1791 году Сатурн находился в овне — огненном знаке. Кроме того, по традиции использовалась теория наибольших соединений! , а год восьмого coniunctio maxima (1693) брался за исходную точку расчетов на будущее. Этот критический год накладывался на другую традицию, основывающуюся на десяти периодах обращения Сатурна, каждый из которых составляет триста лет. Пьер д'Айи цитирует Альбумасара, Magnae coniunctiones: "Они говорили, что перемены произойдут, когда завершатся десять полных обращений Сатурна, и что перемены Сатурна более всего подобают подвижным знакам" (овен-рыбы-весы-лев). По Пьеру д'Айи, один период обращения Сатурна закончился в 11 г. до нашей эры; он связывает это с пришествием Христа. Другой период завершился в 289 году нашей эры; это он соотносит с манихейством. 589 г. провозвещает ислам, 1189 — важнейший понтификат папы Иннокентия III, 1489 — церковный раскол, а 1789 — само собой — приход Антихриста. Остальное может доделать фантазия, ибо архетип давно уже готов реализоваться и ждал лишь исполнения своего времени. Что узурпатор с Севера захватит власть, легко понять, если учесть инфернальный характер Антихриста, являющегося не то дьяволом, не то сыном дьявола, то есть Тифоном или Сетом, чье огненное обиталище находится на Севере. Власть Тифона триадична: он имеет двоих союзников — на Востоке и на Юге. Эта власть соответствует "нижней триаде".
157 Будучи ученым медиком и астрологом, Нострадамус был, конечно, знаком с [представлением о Севере, как области дьявола, неверующих и вообще всякого зла. Как заметил Святой Евхерий из Лиона (ум. 450), эта идея восходит к стиху Иеремии 1,14: "От севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли", а также к пассажам, подобным следующему (Исайя, 14,12 сл):
"Как упал ты с неба денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем "взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера.."
158 Бенедиктинский монах Рабан Мавр (ум. 856) говорит, что "северный ветер есть суровость преследования" и "образ давнего врага". Далее он добавляет, что северный ветер означает дьявола, как следует из книги Иова, 26,7: "Он распростер север над пустотою, повесил землю ни на чем". Рабан интерпретирует это так: "Бог позволяет дьяволу править умами тех, кто лишен его благодати." Святой Августин говорит: "Кто же он, этот северный ветер, если не тот, кто сказал: "Я возведу мой престол на севере и стану равен Высочайшему?" Дьявол правил злыми и владел народами", и так далее. 158 Сен-Викторский монах Гарнерий утверждал, что "злой дух" зовется Аквилоном, северным ветром. Его холод означает "холодность грешников". Адам Скот считал, что на севере находится некая ужасная драконья голова, из коей исходит все зло. Из ее пасти и ноздрей извергается дым тройственной природы, "тройное неведение: добра и зла, истинного и ложного, подобающего и неподобающего" "Это — тот дым, — говорит Адам Скот, — который пророк Иезекииль в своем видении Бога наблюдал исходящим с севера", "дым", о котором говорит Исайя. Наш благочестивый автор неустанно размышляет о том, насколько примечательно, что пророческое видение Бога было принесено на крыльях северного ветра, окутанное дьявольским дымом тройного неведения. Но нет дыма без огня. Посему, "великое облако" "вокруг себя имело сияние, и огонь постоянно вырывался из него, а посреди огня как бы сверкала бронза". Северный ветер приходит из области огня и, несмотря на холод, это — "ventus urens" ("cжигающий ветер"), как называет его Григорий Великий, намекая на стих: Иов, 27,21 Этот ветер — злой дух, "пробуждающий огонь вожделения в сердце" и подстрекающий все живое ко греху. "Дыханием злого побуждения к земным удовольствиям он возжигает сердца дурных людей". Как говорит Иеремия, 1,13: "вижу поддуваемый ветром котел, и лице его со стороны севера". В цитатах из Григория слышен слабый отзвук древнего представления о северном огне, еще весьма живо присутствующего у Иезекиля, чье огненное облако является с севера, откуда "откроется бедствие на несх обитателей сей земли".
159 При таких обстоятельствах вряд ли следует удивляться, что Нострадамус, предрекая приход Антихрисгл, предупреждает об узурпаторе с севера. Еще до Реформации Антихрист был популярной фольклорной фигурой, как доказывают многочисленные издания "Entkrist" второй половины XV века. Это и понятно, ввиду надвигавшихся событий духовного плана: близилось начало Реформации. Лютера с большой готовностью сочли Антихристом, и вполне возможно, что Нострадамус называет Антихриста, ожидаемого после 1792 года, "вторым Антихристом" по той причине, что первый Антихрист уже явился в обличьи немецкого реформатора, или даже раньше — в лице Нерона или Магомета. В этой связи не будем упускать из виду спекуляции нацистов на том, что Гитлер продолжал и завершал дело реформации, доведенное Лютером лишь до середины.
160 Таким образом, Нострадамусу нетрудно было на основании имевшихся у него астрологических данных и возможных способов их интерпретации предсказать неизбежную энантиод-ромию христианской эры; сделав такое предсказание, он твердо поместил себя в ее антихристианской фазе и послужил рупором последней.
161 Завершив этот экскурс, вернемся к интересующей нас символике рыб.
162 Мы прекрасно знаем, что едва ли не большую роль, чем Pisciculi Christianorum (христианские рыбки) в становлении христианских аллегорий сыграли образы пастуха и ягненка, — и Гермес Криофор ("несущий барана") стал прототипом "доброго пастыря", бога — покровителя паствы. Еще одним прототипом в своем пастушеском качестве служил Орфей. Данный аспект Poimen (пастух) положил начало одноименной фигуре мистериальных культов, популяризированной в "Пастыре" Гермы (II век). Подобно "гигантской рыбе", упоми-наемрй в надписи Аверкия, пастух имел, вероятно, связь с Аттисом как темпорально, так и по региону распространения. Рейценштейн даже предполагает, что "Пастырь" Гермы происходит от сочинений Поимандра, происхождение которых носит чисто языческий характер. Пастух, баран, символизм ягненка — все это соотносится с близящимся концом эры Овна. Две эры перекрылись в I веке н.э., и оба наиважнейших мистериальных божества той поры, Аттис и Христос, именуются пастырями, агнцами и рыбами. Символизм Poimen разработан у Рейценштейна с такой полнотой, что, пожалуй, мне здесь уже нечего добавить. Несколько иначе обстоит дело с символом рыбы. Не только источники по нему более обширны, но и сама природа этого символа, в частности дуализм его аспектов, провоцирует весьма определенные психологические вопросы, заслуживающие, на мой взгляд, подробного рассмотрения.
163 Как и у всякого героя, у Христа имелось детство, во время которого жизнь его была под угрозой (избиение младенцев, бегство в Египет). Астрологическую "интерпретацию" этих событий находим в Откр., 12,1: "Жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд". Она мучима родами; ее преследует дракон. Ей предстоит родить младенца мужского пола, "которому надлежит пасти все народы жезлом железным" В рассказанной здесь истории слышится эхо многочисленных сходных мотивов, как восточных, так и западных: это, например, истории Лето и Пифона, а также Афродиты и ее сына, прыгнувших, спасаясь от преследования, в Евфрат, где они были превращены в рыб; это также история египетских Исиды и Гора. Сирийские греки отождествляли Деркето-Атаргатис и ее сына Ихтиса с созвездием Рыб.
164 Богиню-мать (каковой, собственно, и является увенчанная звездами женщина Апокалипсиса) обычно представляют девственницей (rcapGevoc;, virgo). Рождественский возглас "Дева родила, свет усиливается" является, по сути, языческим. Рассказывая о так называемом "Корионе" в Александрии, Епифаний говорит, что в ночь Богоявления (с 5 на 6 января) язычники устраивали грандиозное празднество:
"Они проводят всю ночь без сна, распевая песни и играя на флейтах перед изображениями богов; когда же, с пением петуха, ночное веселье заканчивается, они, взяв факелы, спускаются в подземное святилище и выносят оттуда резное деревянное изображение обнаженного тела на носилках. На лбу этой скульптуры помещен золотой крест, на обеих руках — два других знака той же формы, и еще два — на коленях; и все пять знаков сделаны из золота. Это резное изображение они семь раз обносят вокруг середины храмового пространства, под звуки флейт и тамбуринов и под песнопения, а после процессии снова уносят его в крипту. Если же спросить их, что означает сие таинственное действо, они отвечают "Сегодня, в этот час, Кора, то есть дева, произвела на свет Эон".
165 Епифаний специально подчеркивает, что рассказывает не о христианской секте, но об идолопоклонниках, и делает это, дабы подтвердить ту идею, что даже язычники невольно свидетельствуют в пользу истинности христианства.
166 Дева в качестве зодиакального знака изображается несущей либо пшеничный сноп, либо ребенка. Некоторые авторы связывают ее с "женой" Апокалипсиса. Во всяком случае, "жена" эта имеет отношение к пророчеству о рождении Мессии в конце времен. Поскольку предполагается, что автор Апокалипсиса был христианином, возникает вопрос: на кого указывает образ женщины, интерпретируемой как мать Мессии либо как мать Христа? И с кем соотносится сын этой женщины, который (в дословном переводе с греческого) будет "пасти" (noi|i.aiveiv) язычников железным посохом"?
167 Поскольку данный пассаж содержит намеки, с одной стороны, на мессианское пророчество Исайи, 66,78, а с другой — на гнев Яхве (Псалом 2,9), он, казалось бы, так или иначе должен относиться к будущему второму рождению Мессии. Однако в сфере христианских идей такая мысль попросту невозможна. Болл говорит по поводу описания "агнца" в Откр., 5,6 слл.: "Эта крайне странная фигура с семью рогами и семью глазами никак не может быть объяснена в терминах христианства". К тому же у "агнца" проявляются кое-какие весьма неожиданные свойства: он воинственный агнец, завоеватель (Откр., 17,14). Сильные на земле должны будут прятаться от его гнева (Откр., 6,15 слл). Он сравнивается со "львом от колена Иудина" (Откр., 5,5). Этот агнец, напоминающий о Псалме 2,9 ("Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника"), производит впечатление скорее демонического барана, а вовсе не агнца, покорно идущего на заклание. Агнец Апокалипсиса, несомненно, принадлежит к категории рогатых чудовищ, упоминаемых в этих пророчествах. А потому необходимо рассмотреть вопрос, не оказало ли воздействия на автора Апокалипсиса представление, являющееся в какой-то мере антитезой Христу, — скажем, "umbra Jesu" (тень Исуса), в конце времен соединяющаяся с восторжествовавшим Христом посредством акта второго рождения. Эта гипотеза поможет объяснить как повторение мифа о рождении, так и тот странный факт, что одно из важнейших эсхатологических ожиданий — приход Антихриста — в Апокалипсисе только бегло упоминается. Семирогим бараном представлено практически все, что не ассоциируется с образом Иисуса. Этот баран — настоящая фигура тени, однако его нельзя считать Антихристом — творением Сатаны. Ибо хотя чудовищный воинственный агнец представляет собой теневую фигуру в том смысле, что он выступает противовесом агнцу, принесенному в жертву, он далеко не так непримирим с Христом, как полагалось бы Антихристу. Таким образом, удвоение фигуры Христа не выводится из раскола между Христом и Антихристом; оно скорее связано с антиримскими настроениями иудео-христиан, вновь и вновь обращавшихся к своему мстительному богу и его воинственному Мессии. Автор Апокалипсиса мог быть знаком с иудейскими спекуляциями, известными нам из позднейшей традиции. Bereshith Rabbati Моисея-ха-Даршана сообщает нам, что Илия встретил в Вифлееме молодую женщину, сидящую у двери своего дома; рядом с ней на земле лежал новорожденный младенец, забрызганный кровью. Она пояснила, что ее сын родился в дурной час, как раз когда разрушался храм. Илия уговаривал ее позаботиться о ребенке. Когда он снова побывал там через несколько недель, то спросил ее о сыне. "Он не ходит, не видит, не говорит, не слышит, но лишь лежит, подобно камню", — отвечала женщина. Внезапно повеял ветер с четырех углов земли, унес младенца, и тот погрузился в море. Илия принялся сетовать, что со спасением Израиля теперь покончено, но bath kol ("голос") сказал ему:
"Это не так. Он будет оставаться четыреста лет в великом море и еще восемьдесят лет — в восходящем дыме детей Корея, восемьдесят лет — под вратами Рима; остальное же время он будет скитаться по великим городам, пока не настанет конец времен".
168 Здесь описан Мессия, который, хотя и родился в Вифлееме, перенесен божественным вмешательством в потусторонний мир (море = бессознательному). С самого начала своего детства он находится под такой угрозой, что едва ли вообще в состоянии жить. Данная легенда служит симптомом необычайной слабости мессианского элемента в иудаизме и ожидающих его опасностей, чем и объясняется отсрочка прихода Мессии. Он будет скрываться 560 лет, и лишь по прошествии их начнется его миссионерская деятельность. Указанный срок пребывания в инертном состоянии недалек от 530 лет, упоминавшихся в талмудическом пророчестве (ср. пар. 133) — достаточно недалек, чтобы позволить нам произвести сравнение (если мы сочтем эту легенду относящейся к Христу). В безграничном море иудейских спекуляций обоюдные контакты такого рода могли скорее состояться, чем не состояться. Скажем, смертельная угроза для Мессии и его насильственная гибель представляют собой мотив, повторяющийся и в других рассказах о нем. Позднейшая традиция, главным образом каббалистическая, говорит о двух Мессиях — Мессии бен Иосифе (или бен Эфраиме) и Мессии бен Давиде. Они сравниваются с Моисеем и Аароном, а также с двумя сернами, в согласии с Песнью Песней Соломона, 4,5: "Два сосца твои, как двойни молодой серны". Мессия бен Иосиф, согласно Второзаконию, 33,17 — "первородный телец", а Мессия бен Давид — едущий верхом на осле. Мессия бен Иосиф идет первым, Мессия бен Давид — вторым. Мессия бен Иосиф должен умереть, дабы "кровью своей искупить детей Яхве" Он падет в битве с Гогом и Магогом, и Армил убьет его. Этот Армил — не кто иной, как Анти-Мессия, порожденный Сатаной на мраморной скале. Он, в свою очередь, будет убит Мессией бен Давидом. После этого бен Давид спустит с небес новый Иерусалим и вернет к жизни бен Иосифа. В позднейшей традиции бен Иосифу отводиться довольно странная роль. Та-бари, комментатор Корана, замечает, что Антихрист будет царем иудеев, а в Mashmi'a Yeshu'ah Абарбанеля Мессия бен Иосиф, собственно и есть Антихрист. Таким образом, он не только характеризуется как страждущий Мессия по контрасту с Мессией победоносным, но и, в конце концов, воспринимается как антагонист последнего.
169 Как показывают рассмотренные варианты традиции, упоминавшаяся слабость мессианского элемента состоит в его внутреннем расколе, в итоге превратившемся в полную пол-яризованность. Такой ход развития предвосхищается в персидской религиозной литературе, в дохристианской идее энантиодромии больших временных периодов и "порчи добра". Бахман Яст называет четвертый, железный век "злым царством демонов с растрепанными волосами, принадлежащих к расе Гнева" С другой стороны, раздвоение Мессии служит выражением внутреннего беспокойства, вызываемого характером Яхве, чьи несправедливость и ненадежность должны были шокировать каждого мыслящего верующего еще со времен книги Иова. Иов поставил свой вопрос весьма недвусмысленно; христианство дало на него столь же недвусмысленный ответ. Со своей стороны, иудейский мистицизм пошел собственным путем, и его спекуляции парят над глубинами, для сокрытия которых так много постарались сделать христианские мыслители. Я не собираюсь углубляться здесь в эту тему; упомяну лишь в качестве примера историю, переданную Ибн Эзрой. По его словам, в Испании был некий великий мудрец; о нем рассказывали, что он не мог читать восемьдесят восьмой псалом, ибо впадал от него в чрезмерную печаль. Речь идет о следующих стихах:
170 Проблема здесь та же, что и в книге Иова. Будучи наивысшей ценностью и верховной доминантой в психической иерархии, образ Бога непосредственно соотносится с самостью или даже идентичен ей, и все происходящее с образом Бога непосредственно воздействует на нее. Любая неуверенность по поводу образа Бога причиняет самости глубокое беспокойство, и по этой причине указанный вопрос, будучи весьма болезненным, обычно игнорируется. Однако отсюда вовсе не следует, что он не задается в бессознательном. Более того, на него отвечают такие взгляды и верования, как материализм, атеизм и тому подобные субституты, распространяющиеся со скоростью эпидемии. Они пожинают плоды всегда и везде, где и когда человек тщетно дожидается подлинного ответа. Эрзац-продукт вытесняет действительный вопрос в бессознательное, тем самым нарушая непрерывность исторической традиции, являющуюся отличительным знаком цивилизации. Результатом оказывается сумятица и путаница в умах. Христианство настаивало на доброте Бога в его качестве любящего Отца и сделало все возможное, чтобы лишить зло субстанциальности. Раннехристианское пророчество относительно Антихриста и определенная часть идей поздней иудейской теологии должны были бы подсказать нам, что христианское решение проблемы, стоявшей перед Иовом, упускает из виду побочное следствие, зловещую реальность коего наглядно демонстрирует сейчас расколовшийся мир, в котором мы живем: за разрушением образа Бога следует уничтожение человеческой личности]. Материалистический атеизм с его утопическими химерами составляет религию всех тех рационалистических дви-жений, которые делегируют свободу личности массам и, тем самым, упраздняют ее. Сторонники христианства, со своей стороны, растрачивают энергию на простое сохранение полученного ими по наследству, даже не думая о том, чтобы соорудить пристройку к своему дому и сделать его попросторнее. Стагнация в таких вопросах в долгосрочной перспективе грозит летальным исходом.
171 По правдоподобному предположению Буссе, двойственность апокалиптического Христа представляет собой результат иудео-гностических спекуляций, отзвук которых слышится в упоминавшихся выше традициях. Интенсивная озабоченность гностиков проблемой зла выглядит резко контрастирующей с принудительным его сведением к нулю у Отцов Церкви, и это показывает нам, что данный вопрос стал актуальным уже к началу III века. В этой связи мы можем вспомнить взгляды, излагавшиеся Валентином, согласно которому Христос родился "не без некоторого рода тени", а впоследствии он "отбросил прочь тень от себя". Валентин жил приблизительно в первой половине II в. н.э., Апокалипсис же был написан около 90 г.н.э., при императоре Домициане. Подобно другим гностикам, Валентин делал шаг вперед по сравнению с Евангелиями; по этой причине мне кажется вполне возможным, что под "тенью" он понимал закон Яхве, в условиях которого родился Христос. К таким взглядам его вполне могли подтолкнуть Апокалипсис плюс еще несколько мест в Новом Завете, равно как более или менее современные ему представления о демиурге и первой Огдоаде, состоящей из света и тени. Трудно сказать с полной достоверностью, насколько оригинальны сомнения Оригена относительно окончательной судьбы дьявола; во всяком случае, эти сомнения доказывают, что возможность воссоединения дьявола с Богом служила предметом обсуждения уже в самые ранние времена. Так и должно было быть, если христианская философия не хотела закончить дуализмом. Не следует забывать, что теория privatio boni не устраняет вечности ада и осуждения. Человеческая природа Бога — также одно из выражений дуализма, как показывают не стихавшие в ранний период истории церкви споры между монофизитами и сторонниками двух природ Христа. Помимо религиозного значении принятия решения в пользу полного соединения обеих природ, я должен попутно упомянуть наличие у монофизитской догмы важного психологического аспекта: она говорит (выражаясь психологическим языком) о том, что, поскольку Христос, как человек соответствует эго, а как Бог — самости, то он является одновременно эго и самостью, частью и целым. Говоря эмпирически: сознание никогда не бывает в состоянии охватить целое, но, вероятно, именно целое бессознательно проявляет свое присутствие в эго. Это должно быть эквивалентно наивысшему возможному состоянию хеХешак; (завершенной полноты или совершенства).
172 Я позволил себе ненадолго задержаться на дуалистических аспектах фигуры Христа, поскольку он, посредством символики рыбы, оказался ассимилирован кругом идей, выглядящих весьма далекими от евангельских, — миром идей языческого происхождения, насыщенных астрологическими верованиями в трудно представимой сегодня степени. Христос родился в начале эры Рыб. Никак нельзя исключать возможность того, что некоторые образованные христиане знали о coniunctio maxima Юпитера и Сатурна в знаке Рыб, имевшем место в 7 году до н.э. точно так же как, по сообщениям Евангелий, нашлись образованные халдеи, сумевшие определить место, где родился Христос. Учтем, однако, что Рыбы представляют собой двойной знак.
173 В полночь, в сочельник, когда (по старому летоисчислению) солнце вступает в знак Козерога, Дева восходит на восточном горизонте, а за ней вскорости следует созвездие Змеи, которую держит в руках "Змееносец". Это астрологическое совпадение представляется мне достойным упоминания, наравне с идеей о том, что две рыбы суть мать и сын. Последняя идея особо значима, ибо такое отношение предполагает, что две рыбы когда-то были единым целым. Действительно, вавилонская и индийская астрология знают лишь одну рыбу. Позднее, эта мать [рыба] родила сына, который, как и она, был рыбой. То же произошло с финикийской Деркето-Атаргатис: сама будучи наполовину рыбой, она родила сына по имени Ихтис. Вполне возможно, что "знамение Ионы пророка" восходит к более древней традиции, повествовавшей о героическом ночном путешествии и победе над смертью, когда герой оказывался проглочен рыбой ("китом-драконом"), а затем возрождался. Имя спасителя Джошуа (Иегошуа, Иешуа, греч. Иисус) связано с рыбой: Джошуа — сын Нуна, а "Нун" означает "рыба1'. Джошуа бен Нун из легенды о Хадире водил дружбу с рыбой, которая должна была быть съедена, но была возрождена к жизни каплей воды из источника жизни.
174 Мифологические Великие Матери обычно опасны для своих сыновей. Джеремиас упоминает изображение рыб на раннехристианском светильнике, где одна рыба поедает другую Название самой яркой звезды созвездия Южной Рыбы — Фомальхаут, "рыбий рот" — может интерпретироваться именно в таком смысле, подобно тому, как в соответствующем символизме всевозможные формы поглощающей concupiscentia (вожделение) приписываются рыбам, считающимся "честолюбивыми, похотливыми, прожорливыми, алчными, развратными" — короче говоря, служащими эмблемой мирского тщеславия и земных наслаждений ("voluptas terrena"). Этими своими дурными свойствами они более всего обязаны своей взаимосвязи с богиней материнства и любви: Иштар, Астартой, Атаргатис или Афродитой. В качестве планеты Венера проходит "exaltatio" (высшая точка) в зодиакальном знаке Рыб. Таким образом, и в астрологической традиции, и в истории символов, рыбы всегда наделялись указанными отрицательными качествами; но они же, с другой стороны, всегда претендовали на особое значение высшего свойства. Подобные притязания, по крайней мере в астрологии, основаны на том факте, что всякий родившийся под знаком Рыб с большой вероятностью может стать рыбаком или мореплавателем, то есть завладеть рыбами или господствовать над морем. Здесь присутствует отзвук первобытного тотемистического тождества охотника и его добычи. Вавилонский герой Оаннес и сам был рыбой, а христианский Ихтис по определению — "ловец человеков". В символическом смысле, он — рыболовный крючок или приманка на удочке Бога, с помощью коей вылавливается Левиафан, то есть смерть или дьявол. В иудейской традиции Левиафан есть своего рода евхаристическая пища, сохраняемая для верных в Раю. После смерти они облачаются в одеяния рыб. Христос выступает не только рыболовом, но и рыбой, "евхаристически" поедаемой. Августин говорит в "Исповеди": "Но [земля] подает рыбу, извлеченную из глубин, за столом, уготованным тобою для верующих; ибо рыба извлечена была из глубин, дабы накормить нуждающихся на земле" Святой Августин имеет в виду рыбную трапезу учеников в Еммаусе (Лука, 24, 43). Мы также встречаем "исцеляющую рыбу" в истории То-вита: ангел Рафаил помогает Товиту поймать рыбу, намеревавшуюся пожрать его, и показывает, как сделать из сердца и печени рыбы магический "дым", защищающий от злых духов, и как излечить слепоту его отца ее желчью (Товит, 6, 1 сл.)
175 Святой Пьетро Дамиани (ум. 1072) трактует монахов как рыб, поскольку все благочестивые люди — не что иное, как рыбки, прыгающие в сети Великого Рыболова. В надписи Лектория (начало IV века) верующие названы "божественными потомками небесной рыбы".
176 Рыба Ману выступает спасителем, в легенде идентифицируемым с Вишну, принявшим облик небольшой золотой рыбки. Он просит Ману взять его к себе, ибо опасается быть съеденным водными чудовищами. Затем он чудесно, на сказочный манер растет, а под конец спасает Ману от великого потопа. На двенадцатый день первого месяца индийского года в сосуд с водой помещают золотую рыбку и обращаются к ней с таким призывом: "Как ты, о Боже, принял облик рыбы и спас Веды, находившиеся в подземном мире, так же спаси и меня, о Кешава!" Де Губернатис и позднейшие исследователи пытались вьшодить христианский символ рыбы непосредственно из Индии. Индийское влияние, конечно, не исключено, поскольку контакты с Индией существовали еще до Христа, и разнообразные восточные влияния давали ощутить себя в раннем христианстве, как нам известно из сообщений Ипполита и Епифания. Тем не менее, нет серьезных причин выводить символику рыбы из Индии, ибо западный символизм рыбы настолько богат и, в то же время, настолько архаичен, что можно с полной уверенностью считать его автохтонным.