— Держи его!
Потом повернулся к Салли.
— Немедленно маску. Немедленно.
Салли, капая на маску жидкость, напрочь позабыла дозировку, омертвевшей от напряжения рукой она прижимала маску к лицу раненого. Потом, когда пациент что-то невнятно промычал, совсем по-детски, и погрузился в сон, санитары, тяжело дыша, отступили, собираясь заняться другими поступившими ранеными. Салли приподняла веко молодого человека. Зрачок был расширен в пределах нормы, и она почувствовала нечто вроде благодарности к наркозу.
Она вставила ему между зубов дыхательную трубку. Зубы были как у истинного бушмена, некоторые отсутствовали, другие со свежими пломбами — он, как и все, побывал у дантиста в Египте. Дыхание было прерывистым. А чего еще ожидать? Обойдя пациента, чтобы освободить место для Феллоуза и Фрейд, Салли наложила на руку рукав тонометра и стала подкачивать воздух. Диастолическое давление упало, потом Салли проверила пульс — нитевидный, с перебоями. Она уже потянулась было за термометром, но Феллоуз резко ее остановил:
— Не трудитесь.
И правда, к чему? А вдруг он очнется и снова начнет буянить, а она не успеет вовремя подать дозу хлороформа на маску? Феллоуза можно было понять — он делал свою работу. Пошли в ход ранорасширители, те самые осмеянные Фрейд инструменты. Потом другие орудия — Феллоуз лишенным эмоций голосом называл инструмент, Фрейд молча ему протягивала. Салли все внимание сосредоточила на пульсе, так и остававшемся слабым.
Она видела, что давление падает. И назвала цифры — 90 на 50. Катастрофой будет, если цифры сравняются, мелькнуло у Салли в голове.
— Поднять стол на шесть дюймов, — потребовал Феллоуз. — И поосторожнее!
В его голосе чувствовалось отчаяние от того, что персоналу не хватает выучки в точности выполнять его указания.
Все не так просто — мол, втолкнул в операционную, а оттуда он уже выходит мастером на все руки. Все думают, что это ерунда, бабье занятие. Они предпочитают таскать раненых или ящики по кораблю. Салли вдруг вспомнился старый приятель по прошлому рейсу — Уилсон. Тот нисколько не чувствовал себя обойденным судьбой оттого, что ему пришлось работать с женщинами.
Тем временем санитары установили операционный стол с небольшим уклоном, так, чтобы кровь отхлынула от мозга. Хирургической сестре вручили миску с осколками костей.
— Они мне еще понадобятся, сестра, — предупредил Феллоуз.
Он собирался хотя бы частично восстановить череп. И снова спросил про давление. А давление было ни к черту, еще немного — и нижнее и верхнее сравняются, а это будет означать конец. Летальный исход.
Так и произошло. Тело пациента судорожно дернулось.
— О, Боже, — негромко произнес Феллоуз. — А на борту ни капли адреналина. Унесите его.
Где-то на судне находился ледник. Холодильник. Туда и отправляли таких пациентов. Там он и обретет свое пристанище до Египта в компании умерших от шока и внутренних и внешних кровоизлияний и кровопотерь. И это до тех пор, пока холодильник не набьют до отказа. А когда набьют, останутся лишь морские глубины.
Работа в операционной шла своим чередом. Санитары проворно отмыли поверхность стола мылом, ополоснули водой и протерли досуха. И тут же на нем оказался следующий. Рваная рана бедра, его так и принесли — с обломком какого-то штыря, примотанного тряпьем от бедра до самой стопы. Хотя по расширенным зрачкам было видно, что пациент уже успел вкусить морфия, он стонал, когда его укладывали на стол. Было видно, что он боится наркоза — едва вдохнув его пары, забеспокоился. Вообще, из оказавшихся в операционной многие проявляли упрямство, не то что в палате. Хирургическая сестра держала его за руку.
— Вы бы спели ему что-нибудь, сестра Фрейд, — пробормотал Феллоуз.
Фрейд своим проникновенным сопрано, вполне подходившим к обстановке, — испугавшийся наркоза солдатик, притороченный Бог знает чем к его ноге деревянный обломок, кровавая каша раны, которую предстояло обработать, — затянула гимн. Христианский гимн в исполнении еврейского сопрано.
Слова хоть и насквозь сентиментальные, но все же отчасти сулившие страдальцу грядущее не на небесах, а на земле, как и возможность ходить по ней на собственных ногах.
Секунду спустя Салли, склонившись к раненому, умиротворенному вокальным наркозом Фрейд, прошептала:
— Смирись и считай до десяти.
И приложила к его лицу маску. Было слышно, как солдатик браво начал считать в надежде дойти до десятки. Фрейд прервала пение и неподвижно застыла у столика с инструментами. Санитар убрал обломок, а хирургическая сестра, срезав остатки бинтов, швырнула их в ведро. Раны было две. Сквозь прорванную кожу торчал окровавленный обломок раздробленной пулей кости.
Феллоуз начал не с прорванной острым концом кости раны, а с входного отверстия пули у бедра. Вырезав омертвевшую и кишащую бациллами ткань, он ловким движением ухватил пулю и бросил ее в миску, которую держала хирургическая сестра.
— Видимо, не один день провалялся где-то, — как бы про себя отметил Феллоуз.
Взглянув на рану, Салли увидела, как хирург извлекает из нее белых личинок и аккуратно складывает их на дне миски.
— Сепсиса нет, — констатировал Феллоуз, окинув удовлетворенным взглядом рану.
Фрейд подала ему кетгут для зашивания. Феллоуз, как современный хирург, вставил в рану резиновую трубку для оттока гноя.
Теперь пришла очередь заняться куда более серьезной раной — устранить последствия того, что случилось то ли на побережье, то ли на барже, то ли на палубе минного тральщика. Хирургическая сестра вместе с санитаром по указанию Феллоуза вытянули ногу раненого, и край обломка бедренной кости медленно ушел внутрь раны и занял свое место внутри бедра. Затем рану промыли, удалили мелкие фрагменты, зашили, в то время как санитары медленно, очень медленно, как и требовал Феллоуз, подняли ногу повыше. Принесли шину-лангет для вытяжки — нечто похожее на металлический желоб, и поместили в нее ногу. Потом ногу опустили, вставили в нужное место шплинт — отныне она должна была заживать, чтобы потом этот малый мог до конца дней своих ходить, сильно прихрамывая и с палочкой. В ходе всей операции давление пациента, как нижнее, так и верхнее, оставалось в пределах нормы. К чести Салли, скрупулезно придерживавшейся доз, указанных в пособии Пила. Пульс был характерным, без каких-либо отклонений, и это тоже успокаивало.
Следующий раненый вел себя куда спокойнее. Пулевое ранение в половые органы, задета внутренняя поверхность бедра. Он ничего не имел против хлороформа и мужественно досчитал до десяти, что являлось пределом. Пуля прошла навылет, но в результате образовались фрагменты костной ткани. Этот парень, по словам Феллоуза, удостоился той самой разрывной пули со спиленным наконечником, о которых уже ходили легенды, они считались варварским оружием. Судя по возрасту, он явно не успел произвести на свет детей. Феллоуз с головой ушел в работу и воздерживался от каких бы то ни было комментариев по поводу перспектив деторождения у раненого.
Судя по слухам, ампутаций в условиях плавучих госпиталей не проводили. Зато иногда их проводили на берегу с последующей допотопной перевязкой, поскольку все были убеждены, что контакт раны с зачумленным воздухом неизбежно приведет к летальному исходу. К ампутации на борту «Архимеда» прибегали лишь в тех случаях, когда налицо были такие факторы, как опасно высокая температура, омертвение ткани, сильное нагноение. В результате каким-то решительно настроенным хирургом была проведена ампутация нижней конечности ниже колена, а повязка наложена без дренажа. Теперь, когда бинты срезали, вонь от раны перешибала даже хлороформ. Предстояла еще одна ампутация — на сей раз куда серьезнее и выше колена. Наложив на бедро широкий жгут, Феллоуз ланцетом решительно взрезал фасцию — vastus lateralis, далее подколенное сухожилие и четырехглавую мышцу — сухожилие и разрезанная мышца рефлекторно сократились. Фрейд пережала артерии и вены, Феллоуз перевязал их и искусно завязал узелки. Потом в ход пошла пила — Феллоуз продемонстрировал искусство опытного и благородного мясника, в то время как Фрейд придерживала четырехглавую мышцу так, чтобы хирург случайно не задел ее пилой. Остался внушительный лоскут кожи. Рану промыли и перевязали около вставленной резиновой трубки. Затем перевязка. Устойчивый мощный пульс сохранялся во время перепиливания кости, перевязки артерий и судорожного сокращения мышц. Вот так хирург! Даже нельзя сравнить с доктором Мэддоксом, неисправимо неуклюжим и неповоротливым.
Турецкие батареи обменивались металлом с орудиями военных кораблей, «Архимед» потряхивало, причем основательно. И Феллоуз вынужден был всякий раз, пока очередной снаряд был на подлете, дожидаться, пока улягутся волны после очередного разрыва и «Архимед» перестанет ходить ходуном, и только после этого продолжать работу.
Казавшееся бесконечным действо в операционной завершилось. Оно заняло весь день, вечер и почти всю ночь. Персоналу был дарован трехчасовой сон. Потом за едой — если у кого-то все же были силы сесть за стол, — царило глухое молчание. Жестами просили передать соль. К ворчестерскому соусу так никто и не притронулся. Так, вероятно, проходили трапезы в монашеском ордене, сестры которого взяли на себя обет молчания.
Они проспали до самого полудня, пока стюард, служивший на борту «Архимеда» еще с довоенных пор, когда судно перевозило пассажиров — обычных людей в мирные города, — не постучал в дверь каюты и не сообщил об оставленном для них на подносе чае. С берега донесся звук горна. Баржи на подходе. И тральщики.
Когда поднимали якорь, на борту «Архимеда» насчитывалось около 800 раненых — целый батальон солдат, искалеченных металлом, разместили в более удобных условиях на новых подвесных койках. В связи с участившимися случаями брюшного тифа и дизентерии на судне принимали срочные меры по созданию инфекционных отделений. На сей раз с задачей справились быстро — часа за четыре или чуть больше. Свободные от дежурства сестры в ужасе проснулись от лязга якорной цепи и толчков. С корабля были видны иссушенные солнцем горы — гавань Мудрое на острове Лемнос — мифы об этом островке им уже однажды рассказывал Кирнан, но Салли об этом забыла. Долины, где женщины предавали смерти мужчин, и горнила богов — все это воспринималось теперь и каким-то блеклым, покоренным, неопасным. И все потому, что военные палатки заполнили всю долину между двух высоких гор и портом. Но и госпитальные палатки не оставались в стороне от процесса колонизации. Протянулись первые дорожки между палатками, их выложили на красноземе аккуратными белыми камешками. Оливковые и апельсиновые рощи зеленели дальше, в глубь материка — на склонах холмов. Зелеными были и прибрежные луга. Холмы казались вечными, они были естественной и неотъемлемой частью пейзажа, в то время как лагерь казался гигантским чужеродным сооружением. Поступило распоряжение доставлять самых тяжелых раненых сюда. Египет же отдали на откуп ходячим с неинфицированными ранами. Лемнос — всем остальным.
Медсестры и санитары сошли на берег и устремились в порт и на побережье покупать апельсины у местных женщин и сигареты у бродячих торговцев. Пока заполнялись полевые госпитали, сестры с «Архимеда» успели пообщаться со своими коллегами — англичанками, землячками из Австралии, уже успевшими обосноваться на этом острове. С гордостью старожилов женщины указывали, где в этом брезентовом краю найти тот или иной госпиталь. Кстати о воде — тут приходится выбирать, то ли чаю попить, то ли умыться. Они жили в палатках, полом в которых служила земля, и землю приходилось делить со змеями и кротами. Это просто сумасшедший дом, сетовали они. У нас ничего нет. Закупленные в Египте койки никуда не годятся. От мух никакого спасенья, а санитары — просто монстры.
В тот день в порту Мудрое женщин, пока верзила-грек из моряков отстирывал их окровавленную одежду в огромном бойлере, накормили супом с настоящей говядиной. Салли смотрела, как ее сестра склонилась над тарелкой, и эта сосредоточенность на еде вызывала у нее прилив умиления. Но не успели они доесть, как разговор в коридоре приковал их внимание. Разговаривали капитан Феллоуз и лейтенант Хукс, и Салли показалось, что начало этой беседы ей уже приходилось слышать пару дней назад.
Феллоуз:
— Старик…
Хукс:
— Нет, даже не подумаю. Я никогда не делал ничего подобного, что требуется от меня здесь. В полутьме, в этой страшной тряске, в этой кошмарной ране я откромсал бедро. Это не шутка. И все медсестры это заметили. Ты понимаешь? Я ампутировал ногу по самое бедро! — повторил он. — Умоляю, ради Бога, спровадь меня отсюда куда-нибудь, где я смогу работать обычным палатным врачом.
Феллоуз:
— Тебя волнует мнение медсестер или собственные ошибки? Дорогой мой Рыжик, врач — это всегда угроза для пациента. И его же спаситель. А скольких ты спас за это время? Об этом лучше себя спроси.