— Всего получилось тридцать семь слов, — сказала девушка.
— Повторите, пожалуйста, текст телеграммы, — произнес голос в телефонной трубке.
Она прочитала:
«Поздравляю тчк готовлю небольшую вечеринку большим сюрпризом вашу честь особняке крыше Бьенвиль Билдинг восемь вечера следующую субботу тчк чтобы сюрприз был неожиданным сохраните приглашение секрете тчк обещаю самую оригинальную вечеринку всю историю нового Орлеана тчк хозяин особняка».
— Все правильно. Отправьте телеграмму по всем восьми адресам.
— За восемь телеграмм с вас три доллара тридцать шесть центов, — сказала девушка.
В трубке было слышно, как в монетоприемник телефона-автомата со звоном упали тринадцать четвертаков и три монетки по пять центов.
— Благодарю вас, — сказала девушка.
На другом конце провода послышался щелчок: там повесили трубку.
— Какой жуткий голос был у этого парня, — сказала девушка своей напарнице, сидевшей у соседнего телефона, — прямо мороз по коже.
— Может быть, он гробовщик?
— Да нет, он устраивает вечеринку, — ответила девушка, отстукивая телеграмму на стоявшем перед ней аппарате.
Спустя пятнадцать минут восемь желтых конвертов с телеграммами были уже на пути к получателям.
Миссис Гейлорд Чизолм надорвала желтый конверт тонкими аристократическими пальцами и дважды прочитала телеграмму. Вначале она недоуменно сдвинула брови, затем улыбнулась с довольным видом.
В неярком свете ламп, освещавших ее будуар, Маргарет Чизолм напоминала императрицу, чьи чеканные лики презрительно взирают на потомков из глубины веков. В движении руки, которым она поднесла зажигалку к кончику сигареты, а затем снова взяла телеграмму, чтобы прочесть ее еще раз сквозь голубое облачко сигаретного дыма, было что-то от императрицы.
«Поздравляю тчк готовлю небольшую вечеринку большим сюрпризом вашу честь особняке крыше Бьенвиль Билдинг восемь вечера следующую субботу тчк чтобы сюрприз был неожиданным прошу сохранить приглашение секрете тчк обещаю самую оригинальную вечеринку всю историю нового Орлеана тчк хозяин особняка».
Какая глупая телеграмма и в то же время очень неглупая, подумала Маргарет. Кому-то, судя по всему, захотелось посоперничать с ней — организатором самых интересных вечеринок в городе. Маргарет улыбнулась и задумалась, кто же это может быть.
Тем, кто был знаком со светской жизнью города, не было необходимости объяснять, что миссис Гейлорд Чизолм в самом деле было с чем поздравить: не так давно она хладнокровно разделалась с единственной сомнительной дебютанткой светского общества в нынешнем сезоне, вычеркнув Кэтрин Слеймон из списка гостей своего ежегодного бала. Интересно, подумала Маргарет после бала, какое сильное впечатление это на всех произведет. Светское общество к тому времени пришло в ужасающее состояние: ведь еще несколько лет назад никому бы и в голову не пришло пригласить на праздник Марди гра дочь политика-ирландца, даже несмотря на то, что ее папаша с тяжелым подбородком был богатым и щедрым филантропом. Однако все ее принимали, и она весело протанцевала весь карнавал, пока не наступило время бала у миссис Чизолм. Маргарет заранее все обговорила с Джейсоном Осгудом, чья дочь в этом году тоже впервые выехала в свет. И вот, когда к Маргарет в очередной раз съехались гости на ее знаменитый бал светских дебютанток, Кэтрин Слеймон там просто не оказалось.
Именно поэтому на субботней вечеринке Маргарет скажет доктору Марри Чеймберсу Риду, что, по ее мнению, это он отправил ей телеграмму, чтобы поздравить ее с тем, как она замечательно поставила на место этих Слеймонов. Доктор Рид был слишком аристократичен, чтобы не восхититься поступком Маргарет; и потом, скажет Маргарет доктору Риду, чтобы он не чувствовал себя чересчур польщенным, текст телеграммы показался ей всего лишь попыткой ученого проявить остроумие.
Все это Маргарет скажет в субботу вечером. Сейчас же она просто сложила телеграмму и рассмеялась про себя, отправляя окурок сигареты в чашу с тлеющими угольками сандала.
Доктор Марри Чеймберс Рид аккуратно отодвинул лежавшую перед ним на столе стопку университетских бумаг и вскрыл телеграмму, которую принесла ему секретарша.
Своей репутацией в невозмутимом ученом мире, где он пользовался всеобщим уважением, доктор Рид был в большой мере обязан тому, что никогда не подавал виду, будто слышит что-то в первый раз. Он мельком взглянул на телеграмму, затем на секретаршу и сказал ей: «Ответа не будет, мисс Эшмир», — но, как только за ней закрылась дверь, лицо его приняло загадочное выражение.
«Поздравляю тчк готовлю небольшую вечеринку…»
Разумеется, доктор Рид был уверен, что поступил очень умно, тихо удалив молодого Генри Аббота с факультета, когда стало известно, что Аббот пропагандирует на своих занятиях разрушительные социальные теории. Правда, лишь очень не многие знали, почему молодой Аббот так быстро ушел из университета, и едва ли кому-нибудь могло прийти в голову делать внутренние проблемы университетской жизни достоянием публики, устраивая празднества по такому поводу. Пока только два-три особых друга университета нашли повод поздравить доктора Рида с очередным успехом в освобождении университетских коридоров от опасных доктрин. Одним из них — людей, осведомленных о его добрых делах, — был Джейсон Осгуд.
Вот потому-то, приехав на субботнюю вечеринку, доктор Рид и скажет Джейсону Осгуду, отведя его в сторону, почему он решил, что телеграмму послал мистер Осгуд. Он также добавит, что, по его мнению, мистер Осгуд поступил весьма благоразумно, подписавшись просто «хозяин особняка», ибо любопытные глаза не увидели бы здесь и малейшего намека на то, что именно Джейсон Осгуд пожертвовал средства на содержание кафедры экономики и теперь проявлял отеческий интерес к тому, что там преподают.
Доктору Риду предстояло сказать все это в субботу вечером. Но знал он об этом уже сейчас, убирая телеграмму во внутренний карман пиджака и вызывая звонком секретаршу. Доктор Рид с легкостью все решал заранее.
Когда секретарша Джейсона Осгуда влетела к нему в кабинет, он недовольно нахмурился, раздосадованный тем, что из-за телеграммы ему приходится отрываться от дела, отодвинул в сторону отчет, который он готовил для акционеров, и вскрыл третью телеграмму.
Позже, на субботней вечеринке, мистер Осгуд заявит Питеру Дейли, что считает его автором телеграммы, и расскажет ему, как он был разозлен, получив ее, ибо не видел ничего хорошего в том, что всякие богемные юнцы из Французского квартала отвлекают его от работы своими загадочными посланиями. И все-таки, скажет мистер Осгуд, он подумал о том, как же важно было профинансировать Гражданский форум, и совсем не удивился, что Питер пожелал отпраздновать основание Фонда Осгуда. «И, разумеется, — добавит он, — я хотел поздравить тебя с постановкой на Бродвее пьесы по твоей книге. Вот и решил ненадолго забежать сюда после совещания».
Все это мистер Осгуд скажет в субботу вечером. Сейчас же он прочел телеграмму, отложил ее в сторону и вернулся к своему докладу. Офис мистера Осгуда располагался в сияющем новизной здании «Бьенвиль Билдинг», но он еще не видел особняка, построенного на его крыше на высоте двадцати двух этажей. Он вспомнил, что, по словам архитекторов, это будет самое оригинальное в городе сооружение подобного рода.
Придя домой после прогулки по книжным магазинам на Ройел-стрит, Питер Дейли обнаружил на каминной полке адресованное ему послание. Он положил на пол завернутую в газету пачку книг и распечатал четвертую телеграмму.
— У меня ушло целых три минуты на то, чтобы определить, кто ее отправил, — сообщит Питер на субботней вечеринке, — но когда я перебрал в уме всех своих друзей, то вспомнил о Сильвии и решил, что это наверняка она. Видите ли, Сильвия всегда была моей приятельницей. Она читала мою писанину и говорила, что у меня получается хорошо, еще в те времена, когда я и сам толком не был в этом уверен. Вот я и подумал, что это Сильвия решила закатить вечеринку по случаю моего возвращения домой. В тот момент я был слегка не в себе: все-таки моя первая пьеса на Бродвее — как тут было не обалдеть.
Питер расскажет все это в субботу вечером. Сейчас же, прочитав телеграмму, он просто вышел на балкон, чтобы полюбоваться необычной обветшалой красотой старого Французского квартала и послушать перезвон колоколов на пыльно-серой звоннице собора.
— Телеграмма, мисс Сильвия.
— Спасибо, Чад. — Сильвия Инглсби подняла свою гладко причесанную золотоволосую голову, чтобы взглянуть на своего посыльного, и не смогла удержаться от улыбки. — Чад, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не жевал резинку в офисе!
— Фу ты, извините, мисс Сильвия. — Он выудил бумажку из мусорной корзинки и завернул в нее жвачку. — Теперь порядок? — спросил он, бросив бумажный комок обратно в корзинку.
— Да, пожалуй. И еще, Чад, в пять часов придет мистер Линдсей. Скажи мисс Уортингтон, чтобы она подготовила материалы дела к этому времени.
— Да, мэм. — Чад кивнул и широко заулыбался, выходя из ее кабинета.
Сильвия улыбнулась ему вслед, распечатывая пятую телеграмму. Ее по-детски веселило обожание посыльного, которое она принимала как дань своему умению быть адвокатом, внешне мало его напоминая.
Ее лицо вновь засветилось радостью, когда она стала читать телеграмму:
«Поздравляю тчк… хозяин особняка».
— Но это было так похоже на тебя, Тим, — шепнет она на субботней вечеринке.
Сильвия была превосходным адвокатом с железной логикой и хладнокровным вдохновением. Несколько человек из числа ее клиентов со временем стали ее добрыми друзьями, и, пожалуй, самым близким среди них был Тим Слеймон, политик, чье грузное и сварливое лицо было маской, под которой скрывался самый настоящий интеллект. Сильвия относилась к Тиму с нежностью, а Тим испытывал к Сильвии величайшее уважение, высоко ценя ее способности.
— Правда, я тогда засомневалась, — услышит от нее Тим в субботу вечером, — разумно ли было с твоей стороны затевать вечеринку. Но ведь нам удалось доказать, что Косгрейв имел законное право баллотироваться на пост мэра, несмотря на всю грязь, вылитую на него группировкой Осгуда. Это было победой для нас обоих. Вот я и подумала, какой же ты молодец, что устраиваешь для меня маленький праздник по этому поводу.
Сейчас же, убирая телеграмму, Сильвия думала как раз об этой схватке Слеймона с Осгудом. Она знала, что методы ее работы бывают порой весьма сомнительными. Вряд ли она стала бы настолько злоупотреблять своими возможностями, если бы речь шла о ком угодно, кроме Тима. Милого старины Тима.