3 декабря я сидел, по обыкновению, в пивной за газетой. Я точно запомнил эту незабвенную дату, когда мне сразу же бросилась в глаза строка, напечатанная жирным шрифтом:
Ищу самоубийцу
Под объявлением был указан точный адрес и часы явки.
Голова как-то вдруг опустела, и, тупо вперив свой взгляд в эту странную строчку, я продолжал машинально читать ее… Затем лихорадочно закружились десятки мыслей: «Что это значит? Кто ищет? Зачем ему понадобился самоубийца? Что он может взамен предложить — ведь, самоубийце после смерти все равно, и никакие блага уже не в состоянии соблазнить его!..»
Недоумение сменилось вскоре острым чувством возмущения и горечи: я решил, что автор этого объявления — не кто иной, как врач, ищущий живое, сознательное тело для медицинских экспериментов, быть может, вивисекции…. Стало обидно за человеческое достоинство, за ту степень физического и морального обнищания личности, которая может принудить принять это жуткое предложение. Я с омерзением швырнул газету и резко встал. Но объявление не исчезло из поля зрения, и, осененный новой мыслью, я снова задумался — меня охватило любопытство: пойду и узнаю — ведь, это ни к чему меня не обязывает… Быть может, это совсем не то, что я думаю, быть может, это нечто, чего я не в состоянии представить себе… Если же мое первое предположение окажется правильным, то я выскажу, по крайней мере, свое мнение и отхлестаю толстокожего и сытого джентльмена. Я бросил взгляд на стенные часы — было половина девятого, а автор объявления принимал до девяти. Я быстро нацарапал адрес и выбежал на улицу. Итти было некогда — я решил поехать, не пожалев на этот раз грошей на трамвай.
Через полчаса я стоял перед входной дверью, не решаясь нажать кнопку звонка, — меня смутила и сбила с толку красовавшаяся перед глазами эмалевая дощечка:
JAMES BROOKS
Professor of mathematics
Я читал эту вывеску и смотрел поочередно на свою записку и номер квартиры. Адрес, без сомнения, был тот же, но я мог неправильно записать его… Бежать обратно в пивную? — Поздно. И вдруг все это представилось моему переутомленному мозгу сном. Никакого объявления не было: я просто выпил натощак пива — профессору математики не нужны самоубийцы. От еще недавно кипевшего возмущения не осталось и следа… Возбуждение улеглось, и я лишь робко стоял перед дверью, не будучи в состоянии ни позвонить, ни уйти. Но внезапно, как будто под влиянием какой-то посторонней силы, я самым неожиданным для себя образом подался вперед и энергично нажал кнопку…
Раздался резкий звонок, заставивший меня вздрогнуть и отступить, но было уже поздно: дверь тотчас же открылась, и женщина в чепце ввела меня в переднюю. Ничего не спросив, она постучала в дверь ближайшей комнаты и произнесла.
— Господин профессор, к вам пришли.
Дверь скрипнула, и на пороге показался высокий, бритый и очень стройный мужчина лет пятидесяти. Его темные с сильной проседью волосы были гладко зачесаны назад. Думая о профессоре Джемсе Бруксе, я всегда вижу его в том образе, каким он представился мне в первую минуту нашего знакомства.
— Войдите, — медленно произнес он, не протягивая руки.
Мы вошли в большую, комфортабельно обставленную комнату, повидимому, кабинет.
— Сядьте, — сказал он, указывая на кресло.
Не будучи в состоянии возразить или что-нибудь ответить, я, молча, повиновался. Профессор сел напротив меня, откинулся на спинку кресла и, глядя через мою голову куда-то вдаль, спросил все тем же ровным голосом:
— Вы пришли, конечно, по объявлению?
Итак, адресом я не ошибся. Мои нервы были напряжены до последней степени, но, следуя той же безотчетной силе, которая толкнула меня на кнопку звонка, я утвердительно кивнул головой.
— Хорошо, — мерно продолжал профессор. — Можете не говорить: я понимаю, что вам тяжело. Я буду говорить за вас. Но, простите за нескромный вопрос, быть может, вы голодны?
По отразившемуся у меня на лице судорожному волнению профессор сразу понял, что его вопрос был, по крайней мере, преждевременным: на моих глазах заблестели слезы, и я поднял голову и сжал зубы, чтобы сдержать рыдания… Профессор отвернулся, встал и ушел в другой конец комнаты. Послышался шелест перелистываемой книги: он также был, повидимому, смущен… Но через минуту профессор вернулся, вплотную подошел ко мне и громче и быстрее прежнего произнес:
— Еще раз прошу извинить меня — уже post factum — за поставленный вопрос, но он был вполне естественен в моем положении. Ваша внешность и лицо говорят о том, что вы знали лучшие времена, но судьба жестоко обошлась с вами. Ко мне же вы явились как человек, решивший покончить с собой. Ясно, что вас толкнула на этот шаг крайняя нужда. Мне не чуждо человеческое горе — во время эпидемии я лишился единственного сына и остался совершенно одиноким. Я — человек состоятельный, вы же — отощавший от голода. Почему вы не можете поужинать со мной? Простите, но это просто глупо! Закусим, вы успокоитесь, и тогда мы переговорим о деле. Я все объясню вам. Понятно?
Вопросительно глядя на меня, профессор медленно потянулся к звонку.
Всему есть предел. Что это, издевательство? Ему нужна моя жизнь, мое самоубийство, но не все ли равно — в голодном или сытом состоянии?.. К чему мне в этот жуткий момент его гостеприимство и добродетель? Нет ничего нелепее браунинга после ужина. Нервы не выдержали, и в первый раз за долгие годы я разрыдался.
— Как низко… как недостойно… — бормотал я, всхлипывая, — воспользовавшись бедственным положением человека, купить за гроши… за ужин его… дешевую жизнь…
— Перестаньте! — резко прервал меня профессор. — Повторяю — я все объясню, и все станет ясно, как день. Вы услышите замечательнейшие вещи, о которых вы не посмели бы никогда и мечтать. Мне не нужна ваша смерть. Вы будете жить, а если и погибнете, то погибну с вами и я. Но ни с этической, ни с деловой точки зрения нельзя говорить с голодным человеком! — прибавил он и решительно позвонил.
Я встал и подошел к окну, чтобы вошедшая экономка не увидела мое заплаканное лицо.
— Вас удивило, — начал профессор после ужина, — мое объявление, и вы не знали, что и подумать. Вы явились сюда, я убежден, с чувством негодования, смешанного с любопытством. Сообщаю, что я решил предпринять необычайную и крайне опасную экспедицию, с которой не может сравниться путешествие в африканские дебри или на Северный полюс. Мною руководит чисто научный интерес и стремление проникнуть в тайну устройства мира. Но один я не в состоянии справиться с этой задачей: мне необходим помощник и верный товарищ, преданный и всецело посвятивший себя этому делу.
Университетские коллеги и сотрудники, считая меня фантастом, если и вовсе не умалишенным, недоверчиво относятся к моим теориям. Когда же вопрос ставится в плоскости личного участия в экспедиции, — панически бегут от меня. Я пытался нанять кого-нибудь, но все явившиеся оказались ограниченными обывателями, готовыми, в лучшем случае, пуститься на авантюру. Для серьезной же экспедиции, при которой можно погибнуть или же лишиться возможности вернуться на нашу планету, они оказались совершенно непригодными. Большинство само отказывалось. Я замечаю, что ваше лицо оживилось: вам кажется, вероятно, что вы угадали — путешествие на Марс! Нет, нет, значительно сложнее, но об этом после. Вопрос усложнялся еще тем, что не всякий серьезный человек был бы приемлем: необходимо некоторое математическое и техническое образование. И вот, этой ночью мне пришла довольно странная мысль… Какая — вы уже знаете, но все же считаю нужным объяснить вам, каким образом это произошло, и тогда вам все уже будет ясно. Логически рассуждая, я задал себе вопрос: «Кто может согласиться принять участие в моем опасном эксперименте? Ясно, — ответил я себе, — что либо ученый, любящий науку более жизни, либо тот, кому здесь нечего терять, т. е. человек, который все потерял. Его жизнь вследствие этого до того обесценена, что он может с легкостью расстаться с ней. Самоубийца!» — молниеносно пронеслось у меня в голове. Несмотря на то, что была уже ночь, я немедленно поспешил в редакцию газеты, чтобы сдать объявление. Теперь вам все ясно?
Я утвердительно кивнул головой. Сытный ужин после долгой голодовки, перенесенные в течение этого вечера волнения, глубокое кресло, спокойная обстановка теплого кабинета и рассеявший все сомнения тон профессора сделали свое: меня начало клонить ко сну и охватило желание отдохнуть, погрузиться в беззаботное небытие… Сильно переутомленные нервы дали знать о себе, и это не ускользнуло от внимания профессора.
— Вы устали, — мягко сказал он. — Это вполне естественно. Боюсь, что если я буду в том же духе продолжать, вы скоро уснете.
— О нет! — воскликнул я. — Я напрягаю все свое внимание!
— Вот именно, вы должны напрягать внимание, чего делать сейчас, однако, не следует. Все, что касается объявления, я уже объяснил вам. Остальное оставим до другого раза, причем дальнейшее зависит теперь, главным образом, от вас. Но позвольте познакомиться с вами. Как ваше имя и чем вы занимаетесь?
— Брайт, инженер-электромеханик.
— Инженер… очень хорошо… электромеханик… прекрасно. Вот это-то мне и нужно! — воскликнул профессор, просияв. — Ну, а что с вами случилось, что довело вас до этого бедственного состояния, почти до самоубийства? Если вопрос неприятен, можете не отвечать.
— Я все расскажу вам, мне нечего скрывать от вас — посвящая меня в свои планы, вы должны знать, кто я. Моя история очень коротка: я потерял в эпидемию жену и ребенка и остался совершенно одинок. Болезнь и несчастье превратили меня в инвалида, и, кроме того, я лишился работы. До сих пор искал, но не смог ничего найти. И теперь у меня нет ни средств, ни моральных сил продолжать влачить подобное существование. Простите меня, профессор, за мой прежний тон и слабость: сознание, что я нуждаюсь в вашем ужине, сознание своего полного банкротства преисполнило меня чувством обиды и горечи.
Профессор не сводил с меня глаз, но, наряду с сочувствием, его взгляд выражал и восторг.
— Прекрасно, прекрасно… — повторял он, о чем-то думая. — Лучшего мне и не надо, если только вы согласитесь! Вы познали горе, и нет уже более того, что приковывало бы вас к нашей планете. Вы свободны: несчастье уничтожило связывающие вас земные узы, и ничто уже не помешает вам уйти отсюда в другие миры… Превосходно, великолепно! — воскликнул он, вскакивая с места. — Согласны ли вы отправиться со мной, куда бы то ни было?
— Да.
— Несмотря ни на что?
— Да.
— Обращаю еще раз ваше внимание на опасность предпринимаемой мною необыкновенной экспедиции и связанные с ней, ни с чем земным не сравнимые, быть может, даже потрясающие ощущения. Вы не откажетесь, не отступите в последний момент?
— Нет! — твердо ответил я. — Самые, потрясающие ощущения я уже пережил, и жизнь потеряла для меня всякое значение — мне именно нечего терять! Просвета я не вижу, а жалкое существование — только в тягость.
— Великолепно! Теперь последнее замечание: я не считаю себя в праве воспользоваться вашим несчастьем и моральной депрессией. Кроме того, я ни в коем случае не хочу, чтобы вы стали участником моей опасной и рискованной затеи лишь благодаря безысходности своего положения. Я могу устроить вас на работу. Предлагаю вам это — выбирайте.
Профессор вперил в меня нетерпеливый, испытующий взгляд, и несколько мгновений мы, молча, смотрели друг на друга. Благородство профессора, превзошло все ожидания и окончательно подкупило меня в его пользу. Я быстро встал и решительно ответил: