— Ну вот, теперь картина готова! Почтеннейшая публика, мы начинаем!
Если бы Лебик был понастойчивее в своем преследовании аббата, он бы очень удивился, увидев то, что было дальше.
В нескольких шагах от бульвара аббат сел в карету, которая, видимо, поджидала его. Экипаж медленно катил по улице, а когда он остановился на углу улицы Ришелье, то из него вышел уже не бретонец, а обычный горожанин, весь в черном, представитель тех спокойных богатых голландцев, которые наводняли Париж.
Аббат вошел в широкую дверь, перед которой остановился его экипаж. Он спокойно поднялся по великолепной лестнице, устланной коврами, по которым не так уж часто поднимались духовные лица.
«Фраскати» был настоящим гнездом новостей. Все, что говорилось или делалось на протяжении дня, после полуночи повторялось в этих обширных залах, куда спешили иностранцы, привлекаемые свободой поведения в этом месте. Здесь пересказывали сплетни, привезенные из далеких стран и с соседних улиц.
Здесь аббат назначал свидания своим агентам, подслушивал врагов, узнавал новости у болтунов или вербовал новых приверженцев.
Все еще размышляя о сокровищах Сюрко, которыми он надеялся овладеть и которые, как он чувствовал, ускользали от него, Монтескье, озабоченный, с опущенной головой, медленно поднимался по лестнице.
Вдруг кто-то загородил ему дорогу и воскликнул:
— Так вы вернулись в Париж, господин Томассэн?
Аббат поднял голову. Перед ним стоял Буланже.
В рабочей одежде, с инструментами в руках, он возвращался, обеспечив иллюминацию сада, освещавшегося ровно в полночь. Видя, что аббат не отвечает, тот продолжал:
— Вы не помните меня, господин Томассэн? А ведь у меня все еще хранится ваша вещь, оставленная в залог! Мне тогда сообщили в отеле «Спокойствие», что вы должны были оставить Париж…
Монтескье смотрел на Буланже удивленными глазами, как человек, не понимающий ни слова из сказанного.
— Я думаю, любезный, что вы ошиблись, — возразил он тяжелым языком нормандцев.
— А! Вот так дела! — изумился мастер. — Вы можете похвалиться удивительным сходством с одним моим знакомым!
— Действительно?
— Ну, когда присмотришься поближе, то сходство, конечно, не так явно… Извините, что задержал вас, но я был уверен, что вы — мой заказчик, для которого я работал нисколько месяцев и который оставил мне вещь… несколько… стеснительную…
Буланже посторонился, давая ему дорогу.
— Я очень огорчен, что задержал вас, — прибавил он.
— Не огорчайтесь, любезный, — поклонившись, ответил аббат и продолжал свой путь.
Поднимаясь по ступенькам, Монтескье рассуждал:
— Бедолага слишком честен. Боюсь, что, как и предсказывал граф Кожоль, это накличет на него беду.
Аббат вошел в первый зал. У входа он увидел смеющуюся блондинку и молодого человека лет тридцати в домино и с маской в руке, пытающегося удержать ее.
— Как? Пуссета, красотка, ты уходишь? — сокрушался он. — Если хочешь, я провожу тебя!
— Согласна, но не дальше, чем до дверей.
— С какой стороны?
— Со стороны улицы.
— А если по другую…
— А вот с той стороны меня кое-кто ждет.
— И он отпустил тебя сюда?
— О, ты же понимаешь, что я не буду перед ним этим хвастаться! Я забежала сюда из театра, чтобы взглянуть на картину Жиродетта, о которой столько слышала. Я ее увидела и теперь ухожу…
— К несчастью, милочка, в твоем сердце нет для меня местечка!
— Нет, мой бедный Сен-Режан, оно занято только одним жильцом.
И Пуссета сбежала по лестнице, как человек, знающий цену времени.
Аббат невольно подслушал этот разговор молодых людей и хотел уже пройти мимо, когда до него долетело имя Сен-Режана. Он вздрогнул и обернулся, чтобы посмотреть на его обладателя.
Черты лица его были энергичны, взгляд прямой и смелый, видно было, что человек этот очень силен и решителен.
— О! — произнес аббат. — Действительно это тот, кто мне нужен. Мне его довольно точно описали.
Он вошел в зал, где веселая и насмешливая толпа теснилась перед картиной Жиродетта. После Давида, достигшего высоты своей славы и заканчивавшего свою картину «Похищение сабинянок», лучшими художниками того времени были Герен, Жиродетт и Жирар.
Не останавливаясь перед картиной, Монтескье прошел в чайный зал. Тогда вошло в моду приходить пить чай, вернее, этот напиток служил предлогом для встречи в «Фраскати» после театра. Здесь так активно разносили сплетни, что чайный зал заслужил еще одно прозвище — «Нора ехидн».
Взгляд аббата различил в толпе нужного ему человека. Тот стоял молча в группе генеральши Леклерк и Паулины Бонапарт.
— Гражданин Фуше, не могли бы вы уделить мне пару минут? — тихо спробил аббат.
Фуше взглянул на него мутными глазами. Он узнал подошедшего и, не говоря ни слова, протиснулся через толпу в отдаленный угол и уселся там.
Монтескье последовал за ним.
— Вы не так давно выразили желание встретиться со мной.