Слушая этот мадригал, я была очарована серьезным тоном и простодушием, с которым автор его читал. Мадемуазель Делоне, будучи порядочной и добродетельной особой, смеялась над стихами без ложной стыдливости и издевки.
— Дело в том, что я очень люблю эту барышню, сударыня, — продолжал старик, — мне хотелось бы доказать ей это не только на словах, но она все отвергает. Я отложил для нее тысячу пистолей, но мне никак не удается убедить ее принять эти деньги.
— Я отказывала вам по меньшей мере трижды, аббат; советую в знак признательности за вашу щедрость не делать подобных предложений другим женщинам, а не то какая-нибудь из них может поймать вас на слове.
— О! Я знаю, с кем имею дело, — бесхитростно возразил старик.
Мы расхохотались; аббат не понял, над чем мы смеялись, и продолжал свою старую песню:
— Это как бы для гардероба мадемуазель; посмотрите, сударыня, как она одета! Уговорите же ее! Я ничего не могу от нее добиться. Она приводит меня в отчаяние, она ходит в платьях, которые сейчас никто не носит, в разных простых нарядах…
— Аббат, я считаю, что все то, чего у меня нет, свидетельствует в мою пользу.
На это было нечего возразить. Девица не дорожила своими чарами; она вела себя так же со многими другими. От этого аббат лишь больше ее обожал и всячески старался ей угодить. Это длилось до самой его смерти. Старик доказывал ей свою любовь бесценными услугами. Карета и дом аббата принадлежали скорее мадемуазель Делоне, нежели ему; каждое утро он посылал узнать о ее распоряжениях; она прогоняла его слуг, если они ей не нравились, либо заставляла держать их вопреки его воле; он радовался всему, что исходило от нее. То было одно из старческих увлечений, граничивших с помешательством. Это вполне устраивало красавицу, и она говорила в свое оправдание:
— Ах, моя королева, если бы вы только знали, как приятно быть любимой с таким постоянством людьми, которых ты не любишь и не обманываешь! Нет ничего отраднее, чем быть любимой кем-то, кто уже не рассчитывает на себя и ничего от вас не требует!
Впоследствии я убедилась в этом на собственном опыте и знаю, что она была права.
В тот вечер мы с Ларнажем предпочли бы, чтобы они предавались любви в стороне, не мешая нам любить друг друга. Я собиралась сказать своему возлюбленному нечто очень интересное, когда меня прервали; ему не терпелось продолжить разговор, а соседи нам этого не позволяли. У мадемуазель Делоне были на то соображения; я еще не стала ее подругой, и хитрая бестия старалась меня использовать:
— Вы ведь останетесь в Со на два-три дня, не так ли, сударыня? Здесь соберутся необычные люди, с которыми мы намерены веселиться. Не отказывайтесь, госпожа герцогиня велела мне вас не отпускать.
Мне и самой хотелось остаться; я немного поупрямилась для вида, а затем согласилась. Ларнаж поблагодарил меня взглядом, от которого мое сердце затрепетало. Однако это было еще не все, ибо мадемуазель Делоне пожелала довести свою роль до конца.
— Госпожа герцогиня Менская сейчас занята составлением иска в тяжбе между усыновленными принцами и принцами крови; вы умная женщина, и она была бы рада посоветоваться с вами по этому поводу.
— Со мной, мадемуазель? — воскликнула я, страшно удивившись. — Я даже не подозревала, что такой процесс ведется, как же мне говорить о нем с теми, кому это известно?
— Это не совсем процесс, речь идет лишь о встрече со сведущими людьми; мы вам их покажем, и вы скажете свое мнение. Один из них придет завтра или, точнее, сегодня, это настоящий ученый.
— Мадемуазель, я не ученая женщина; избавьте меня…
— Это вас позабавит.
Я не настаивала, однако все это казалось мне в высшей степени странным, особенно то, что со мной искали знакомства, зная о моих отношениях с Пале-Роялем. Как правило, людей не допускали сюда лишь по одной этой причине. Мне не хотелось ломать голову над подобной загадкой, и я не стала ни о чем больше спрашивать, чтобы меня оставили в покое; в самом деле, мадемуазель Делоне увела своего старого Тифона, и мы с Ларнажем снова остались одни; по моему телу пробежала дрожь. Между тем мы ни о чем не говорили; наконец мой возлюбленный произнес таким тихим голосом, что я едва его слышала:
— Когда же, сударыня, когда же мы пойдем, как в Дампьере, любоваться этими милыми, этими горячо любимыми звездами, что так ласково нам светят? Ах! Не заставляйте меня томиться ожиданием, умоляю!
В самом деле, небо было усеяно звездами; в самом деле, праздничные огни уже гасли; в самом деле, гости, слегка пресытившиеся забавами и весельем, возвращались в дом группами, набродившись под сенью прекрасных деревьев. Я ничего не ответила, но посмотрела в сторону парка; Ларнаж понял и протянул мне руку; я машинально поднялась и последовала за ним.
Мы дошли до середины грабовой аллеи, не проронив ни звука. Я не знаю, каким образом моя рука оказалась в его руке и почему мы глядели друг на друга, а не на светила; вскоре Ларнаж обвил мой стан рукой, привлекая меня к себе, и я не думала сопротивляться. Я много повидала, многое испытала и многое поняла за свой долгий век; так вот, я заявляю, что мне не найти в моих воспоминаниях ничего равного этому невинному объятию и этому чистому чувству. То был миг истинного блаженства, сердечное исступление, над которым могут смеяться философы и которое превосходит все прочие неистовые чувства. Чтобы еще раз изведать нечто подобное, я бы, право, согласилась, начать жизнь заново, несмотря на скуку, которую она на меня всегда наводила.
Мы остались в парке одни и вернулись в дом позже всех; никто о нас не думал, никому не было до нас дела в этом узком кругу, где кипели тайные страсти: герцогиня Менская была во власти своего честолюбия и многочисленных замыслов, ее мужа обуревали напрасные сожаления и бесплодные желания, а остальные жаждали Бог весть чего — возможно, любви. Итак, мы были свободны, мы были счастливы, и, уверяю вас, это счастье отнюдь не обременяло моей совести: хотя я покраснела, вновь увидев Ларнажа за завтраком, виной тому была радость, а не стыд.
В благословенную пору Регентства никому из женщин моего возраста еще не приходилось краснеть за свои поступки.
Рассказывала ли я вам подробно о госпоже герцогине Менской? По правде сказать, не знаю. Уже не помню. Я спросила об этом у своей юной помощницы; она сказала, что я еще многое могу поведать о принцессе, но эта девочка хитра, и, возможно, она хочет заставить меня повторяться, чтобы люди не забывали, что мне уже восемьдесят лет.
Госпожа герцогиня Менская, что бы там ни говорили, отнюдь не была ветреной женщиной. Конечно, у нее были любовники, вероятно два-три, но что это значит по сравнению с другими принцессами, особенно с теми, которые пришли ей на смену, в первую очередь с тремя ее племянницами Конде: мадемуазель де Санс, мадемуазель де Шароле и мадемуазель де Клермон? Я не стану рассказывать вам об их выходках, даже о тех, которые им справедливо приписывают: не люблю злословия и мне не пристало осуждать этих особ.
Мужчина, которого герцогиня Менская любила больше всех, это, следует признать, — кардинал де Полиньяк. Она посвятила ему свои последние годы и свои последние чувства, которые у нас, женщин, всегда бывает самыми сильными, ибо усугубляются всеми нашими сожалениями; с каждым днем, уносящим с собой очередную иллюзию, сила наших чувств возрастает. Мы любим то, с чем нам вскоре предстоит расстаться; последние цветы кажутся более яркими и душистыми, и мы с грустью смотрим, как их лепестки облетают один за другим. Я все это испытала и, право, не знаю, в чем тут дело, ибо давно осознала тщету всех земных привязанностей. Но все-таки приходится чем-то дорожить в этом мире!
Госпоже герцогине Менской даже приписывали кровосмесительную связь с ее собственным братом, господином герцогом Бурбонским. Увы! Эти клеветники совершенно не знают ни ее, ни его! Герцогиня Менская никогда не удостаивала взглядом глупых мужчин; герцогиня Менская всегда относилась к плотским утехам с презрением; герцогиня Менская была предельно разборчивой. А уж господин герцог!.. Ах! Боже мой! Спросите лучше у его досточтимой супруги. Она терпеть его не могла, и было за что. Они всю жизнь ссорились и обменивались взаимными обвинениями, разумеется, не без оснований; при этом госпожа герцогиня блистала умом, присущим всем Мортемарам, а господин герцог был известен лишь распутством. Во время одной из ссор она сказала мужу слова, которые потом долго повторяли:
— Сударь, вы напрасно бранитесь, я могу производить на свет принцев крови без вашего участия и ручаюсь, что у вас без меня ничего не получится.
Она не только это говорила, но и доказала на деле.
Вернемся к герцогине Менской.
Наутро после той грандиозной ночи она встала очень поздно, как и все мы. Мадемуазель Делоне зашла за мной, чтобы отвести меня к принцессе к тому часу, когда та будет одеваться; она преследовала определенную цель. Герцогиня Менская встретила меня, необычайно благосклонно улыбаясь; она попросила принести мне кресло и спросила, нравится ли мне в Со и хотела ли бы я приезжать сюда часто.
Я ответила не задумываясь, что мне здесь очень нравится и что я буду приезжать всякий раз, когда меня соблаговолят принять.
— Вы знакомы с бедным Ларнажем? — внезапно спросила принцесса, поправляя тунику.
Я вздрогнула от изумления и встала, чтобы поклониться, будучи в крайнем смущении.
Она рассмеялась и повторила вопрос.
— Да, сударыня, — наконец, ответила я, — я встречала его в доме госпожи герцогини де Люин.
— Знакомы ли вы с его матерью?
— Да, сударыня.
— А кто, по слухам, его отец?
— Это мне неизвестно, сударыня.
— Ах! Это вам неизвестно! Тем не менее один человек, которого я очень хорошо знаю, слывет его отцом; сам он это отрицает, точно боится, что подобное может меня сильно огорчить. Я не из тех женщин, которые волнуются из-за таких пустяков.
Мадемуазель Делоне избавила меня от этой беседы, доложив, что к герцогине пришли и что, очевидно, это тот самый долгожданный ученый.
— Не уходите, — сказала ее высочество, — посмотрим, кто он такой. Оставайтесь, сударыня; возможно, вас это позабавит. Некоторые ученые такие чудаки. Речь идет всего лишь о нашем иске к моему досточтимому племяннику! Как утверждают, этот человек очень хорошо разбирается в подобных вещах. Делоне, не представляйте меня.