Удовлетворив любопытство, милейшая г-жа Каслмен решила удостовериться, смогут ли бродячие акробаты и завсегдатаи ярмарок выдержать сравнение с будущим героем, и эти опыты завели ее так далеко, что, при всем своем расположении к графине, Карл II не смог больше притворяться неосведомленным и был вынужден ее прогнать. Дама была отнюдь не прочь удалиться, но потребовала возмещения ущерба и стала герцогиней Кливленд.
Некий дворянин по имени Роберт Филдинг из Уорикшира, давно влюбленный в прекрасную герцогиню, женился на ней третьим браком. Его вторая жена была еще жива; поэтому, когда супруг стал казаться г-же Кливленд уже не столь приятным, она справедливо уличила его в двоеженстве и расторгла свой брак. Беднягу Филдинга собирались без долгих разговоров повесить, но королева Анна его помиловала, вероятно из почтения к супружеским узам!
У герцогини Кливленд было несколько детей; одна из ее дочерей стала монахиней в Понтуазе. Мать послала в аббатство странный подарок: собственное изображение с Младенцем Иисусом на руках; его поставили на алтарь, приняв за Деву Марию. Молодая монахиня, никогда не видевшая матери, которая постаралась сбыть ее с рук как можно раньше, пребывала в неведении, подобно другим, и благоговейно молилась и приносила обеты перед святым образом. Это продолжалась до тех пор, пока одна добрая душа не известила настоятельницу о кощунстве и та не поспешила положить этому конец.
Очевидно, королевским любовницам неплохо жилось в Англии, где дамы кажутся с виду такими недотрогами! Подобное встречается чаще, чем думают.
Карл II, которого обуяла ревность, для начала послал красавца Черчилля вместе со своим внебрачным сыном герцогом Монмутом сражаться в армию Людовика XIV. Черчилль вернулся в Англию после восшествия на престол Якова II; новый король, которому нравился воин, тотчас же сделал его пэром королевства и генералом. Эта неожиданная милость вызвала всякие толки — молодой человек тогда еще недостаточно отличился. Король женил его на знаменитой Саре Дженнингс, дочери рыцаря Ричарда Дженнингса Сендриджа, правившей Англией при королеве Анне больше, чем ее муж.
Я познакомилась с ней, когда она уже была старухой, во время ее короткого визита во Францию, где на нее смотрели как на что-то необыкновенное. Она сохранила остатки былой красоты и необычайно тонкий ум, но была слишком гордой и высокомерной, чтобы нравиться. Гостья желала царствовать даже в Версальском дворце, куда она не поехала из страха перед этикетом, казавшимся ей оскорбительным для ее достоинства.
Она вертела г-ном Мальборо как шестилетним ребенком. Во время Английской революции она заставляла его совершать всевозможные низости: вынудила предать своего благодетеля короля Якова, и по ее наущению он написал бедному королю послание, являвшее собой верх глупости и дерзости. Вильгельм поспешил этим воспользоваться, однако леди Мальборо, рассчитывавшая сделать его своим рабом по примеру королевы Анны, была слегка разочарована, когда ее причислили к простым герцогиням, как если бы она никогда не уезжала из родительского замка.
Я собираюсь сделать еще одно отступление, и Бог тому свидетель: я не упускаю случая отклоняться от темы, за что меня вечно упрекали философы, чей однонаправленный, симметрический ум стремится лишь к прямым линиям. На этот раз меня простят за отступление, ибо пора прояснить один исторический вопрос, до сих пор остающийся весьма туманным; никто не расскажет об этом лучше меня, так как я осталась уже совсем одна на развалинах этого века, такого жалкого по сравнению с его предшественником, но за которым, судя по всем признакам, должна последовать еще более жалкая эпоха.
Я хочу рассказать об известной песенке «Мальбрук в поход собрался».
Люди не знают, кто ее придумал, и никто не в силах этого сказать: ее приписывали двум десяткам разных авторов, как и «Господина де Ла Палиса». Так вот, я видела, как сочиняли эту жалобную песенку, и хочу сообщить вам, где и как это было.
У г-жи де Севинье был двоюродный брат, который, хотя и не был Бюсси, тем не менее вполне походил на него своими повадками. Этого человека звали Куланж; читатели г-жи де Севинье хорошо его знают, как и его жену, прославившуюся своим хорошеньким личиком и восхитительным остроумием. Они дожили до глубокой старости. Муж до гробовой доски вел себя так же, как в молодости: то была странная кочевая жизнь, подходившая ему и устраивавшая его одного.
Куланж проводил примерно по месяцу с кем-нибудь из своих друзей, а у него их было множество и во Франции, и в других странах. Этот жизнерадостный, добродушный и любезный человек привлекал к себе людей, словно какой-нибудь юноша; он с неистощимой легкостью сочинял посредственные песни, посвящая их разным женщинам, а также разным могущественным или опальным вельможам.
У Куланжа никогда не было силы воли; он покорялся прежде всего обстоятельствам, а также влиянию своих друзей и в особенности своей жены. Они всегда прекрасно ладили, поскольку почти не встречались. Время от времени он возвращался к ней и безропотно соглашался с ее категоричными суждениями, зачастую не понимая их. Куланж начинал свою карьеру в Парламенте как советник-докладчик и бесславно кончил ее там из-за своей рассеянности и одной невинной шутки.
Защищая дело некоего Грапена, требовавшего вернуть пруд, захваченный его противником, докладчик настолько запутался в своих объяснениях, что ни он, ни другие не могли ничего понять, Куланж был слишком умен, чтобы обольщаться на свой счет, и внезапно прервал речь.
— Ей-Богу, господа, — заявил он, — я утонул в пруду Грапена.
Все было кончено: больше никаких дел он не вел.
С г-жой де Куланж все обстояло иначе: она оставалась молодой до тех пор, пока ей удавалось убеждать в этом других. Любовники и поклонники не переводились у нее дольше, чем у кого бы то ни было. В то время как ее окружали кавалеры, она была, если не считать минут ее дурного настроения, самой умной, самой любезной и самой язвительной женщиной Парижа. С возрастом, когда г-жа де Куланж убедилась, что вокруг нее образовалась пустота, она удалилась в Сен-Грасьен и поселилась возле большого Ангенского озера — истинной жемчужины природы. Она принимала там благороднейшее и изысканнейшее общество, и ее ум, слегка отягощенный сожалениями об утраченной молодости, временами становился столь же игривым и прелестным, как прежде.
Слова г-жи де Куланж повторяли, как пророчества оракула, как что-то чудесное, и однажды, когда я была у госпожи герцогини де Люин, она повезла меня к этой столь знаменитой даме, за что я ей бесконечно признательна.
Пристанище затворницы было скромным, но милым. Она называла себя святошей и искренне считала себя таковой, поскольку постоянно читала молитвы, ходила в церковь и к своему кюре.
В тот единственный раз, что я была у этой дамы, г-н де Куланж волею исключительно счастливого случая приехал в Сен-Грасьен. Кроме того, там находились другие известные люди: госпожа маршальша де Виллар, госпожа герцогиня Неверская и ее муж герцог Неверский, господин герцог Омальский и уже не помню кто еще. Какой-то глупец, жаждавший поделиться своей радостью, подошел к маршальше с подобострастным видом, чуть ли не ползая перед ней на коленях, и произнес:
— Сударыня, вы сейчас очень обрадуетесь! Заклятого врага и соперника господина маршала де Виллара больше нет: господин Мальборо умер.
— Как! — воскликнули все в один голос. — Господин Мальборо умер?
— Сегодня утром, когда я уезжал из Парижа, об этом кричали уличные торговцы, — продолжал несносный глупец.
— Господин Мальборо умер! — повторил Куланж. — Это страшное горе для короля Вильгельма. И что говорит об этом прекрасная госпожа Мальборо?
— Право, сударь, не знаю, — ответил тот, окончательно растерявшись.
— Вероятно, она перестанет ходить в своем вечном розовом платье, — вступила в разговор г-жа де Куланж, — и ей придется обновить свой гардероб, которым она так дорожит, будучи жуткой скупердяйкой.
— Сударыня, я хочу написать песню по случаю кончины Мальборо, — заявил г-н де Куланж, — таким образом я по-своему отслужу «Те Deum».
— В ваши-то годы, сударь! — воскликнула дама, не упускавшая случая сказать мужу что-нибудь приятное.
— Я всегда буду стараться: утопленнику не быть повешенным.
Господин де Куланж сочинил первый куплет, затем второй; вслед за этим каждый внес свою лепту стихами или идеей, всячески смеясь над этим совместным творением. Четыре офицера придуманы герцогом д’Антеном, унаследовавшим от своей матери, г-жи де Монтеспан, остроумие и чудачество.
Вот так неожиданно и сочинили всю эту жалобную песенку на мотив уличных куплетов. Госпожа де Куланж заявила, что следует срочно положить ее на музыку.
— Зачем же дело стало, — вскричал г-н Неверский, — разве у нас нет своего Аполлона с лирой?
Он указал на малыша Рамо, первые шаги которого свидетельствовали о том, чем ему суждено было впоследствии заниматься (тот тихо стоял у окна и барабанил по стеклу).
Его окружили, стали упрашивать и уговорили сесть за клавесин и придумать мотив. За несколько минут он сочинил музыку, облетевшую весь свет. Мы были от нее в восторге и обещали друг другу распространять это произведение, как вдруг пришло сообщение, опровергавшее смерть Мальборо и, напротив, обещавшее нечто вроде примирения между герцогом и нами.
Все решили, что не годится высмеивать будущего союзника и единодушно предали песню забвению. Однако не все ее забыли, ибо много лет спустя, когда Мальборо и в самом деле умер, я снова ее услышала.
Поистине, Куланж и Рамо, даже не догадываясь об этом, создали в тот день самое известное и самое бессмертное из своих творений. Интереснее всего, однако, то, что другие об этом тоже не догадываются.
В жизни Мальборо был самым алчным, самым корыстным и самым скупым из всех героев; его скаредность не знала границ, и если бы Людовику XIV удалось его подкупить, у нас бы не было поражений и досадных огорчений, ознаменовавших конец царствования великого короля. По этой причине господин маршал де Виллар относился к герцогу крайне презрительно, и впоследствии я слышала, как в моем присутствии выразился о нем маршал де Ришелье, беседуя в доме маршальши де Люксембург с неким английским дипломатом, страстно защищавшим Черчилля:
— Однако, господин маршал, герцог брал лишь то, что ему давали.
— Полноте, сударь, вы забываете, сколько всего он присвоил.
Мне это надоело, и я обратилась к дипломату, чтобы положить конец их спору:
— Зачем подвергать это сомнению, сударь? Разве господин маршал не знает этого лучше вас?
Каждый из спорщиков получил по заслугам. Маршал ничего не ответил. Каким бы умным и язвительным ни был Ришелье, он терялся, когда ему говорили правду в лицо. Ришелье подшучивал для вида над Ганноверским павильоном, но мне доподлинно известно, что он был сильно уязвлен этими разговорами и обижался на парижан, не упускавших случая высмеять его.
Однако вернемся к лорду Болингброку. Он жил среди интриг при дворе королевы Анны, где, Бог тому свидетель, недостатка в них не было. Герцогиня Мальборо переворачивала все вверх дном, чтобы властвовать и не подпускать к королеве друзей ее брата — претендента на трон. Сент-Джон, напротив, склонялся в пользу тори — таким образом, они постоянно враждовали. Я не буду вам рассказывать обо всех перипетиях, это заняло бы слишком много места и к тому же было бы очень скучно. Я напомню лишь об одном поступке герцогини Мальборо, о которой шли разговоры по всей Европе. Королева подарила ей свой портрет, украшенный бриллиантами; у герцогини такого добра было не счесть, однако она оставила камни у себя, а портрет передала перекупщице, и все ходили туда на него смотреть. Узнав об этом, Свифт заклеймил герцогиню Мальборо словом, которое обычно не употребляют в приличном обществе, и я не стану его повторять, хотя оно и исходит от преподобного доктора.
Для лорда Болингброка, или скорее Сент-Джона, кем он еще был тогда, пробил час немилости. Королева пожаловала ему титул виконта Болингброка и произвела его в пэры Англии. Тем не менее это стало началом его падения. Вторым ударом для Болингброка стала смерть его друга герцога Гамильтона. Этот вельможа дрался на дуэли в Гайд-Парке с лордом Мохэном, и тот был убит. В то мгновение, когда герцог поднимался на ноги, секундант его противника полковник Маккартни пронзил его сзади шпагой, и Гамильтон рухнул замертво на труп лорда Мохэна. Герцога Мальборо обвинили в пособничестве этому подлому убийству, а также в том, что он собирался взорвать графа Оксфорда с помощью коробки с зажигательной смесью; из-за всех этих слухов герцогу пришлось уехать из Англии, и он стал оттачивать стрелы, предназначенные для того, чтобы погубить бедного Болингброка, которого обиженная герцогиня терпеть не могла.