И все же Болингброк, вероятно, остался бы в милости, особенно после опалы графа Оксфорда, если бы не скончалась королева Анна. Она была добрая женщина, возможно довольно бесхарактерная, но благородная и великодушная. Одни утверждали, что ее отравили, другие — что она умерла из-за злоупотребления крепкими напитками, к которым ее приучил муж, принц Датский. Болингброк по-прежнему заседал в Парламенте и резко выступал там, приводя вигов в ярость. Друг Болингброка герцог Сандерленд предупреждал его, что если он не уедет, то его будут судить и отрубят ему голову, или, скорее всего, до этого не дойдет, так как его могут просто убить.
Болингброк согласился бежать. Он сел на судно в Дувре, взяв с собой пятьсот тысяч франков и бросив остальную часть своего громадного состояния. Чтобы его не обвинили в сговоре с якобитами, он не стал задерживаться в Париже, а отправился в Сен-Клер, расположенный в Дофине, на берегу Роны. Находясь там, изгнанник не опасался своих врагов, но они все же ухитрились ему навредить. Болингброка лишили титула и состояния, передав их его отцу, ничтожному и безвредному человеку, который не любил своих детей и прибрал к рукам состояние сына.
Болингброк, у которого теперь было лишь полмиллиона франков, ощутил, что ему стало недоставать средств для жизни. Сторонники претендента очень быстро узнали о его положении, и в одно прекрасное утро в пристанище изгнанника явился посланец тори и принца; улучив момент, когда в Болингброке вскипела ярость, он стал его прельщать. В то же самое время этот человек напомнил милорду о намерениях его благодетельницы королевы Анны; взывая к чувствам и пристрастиям Болингброка, он вручил ему письмо от Якова III, призывавшего его в Коммерси, чтобы оказать королю услугу своими советами.
Сент-Джон долго колебался. Тем не менее в конце концов он решился предоставить себя в распоряжение законного государя. Яков III назначил Болингброка своим посланником и отправил его в Париж просить Людовика XIV о помощи. Король уже находился при смерти и не пожелал ничего слушать: усилия посланника ни к чему не привели. После смерти старого монарха надежда на помощь со стороны Франции стала еще более призрачной, однако Яков III, вопреки советам Болингброка, предпринял нелепое вторжение в Шотландию, лишь доказавшее его слабость. Он уплыл обратно почти сразу же.
Самое интересное, что все ополчились на Болингброка, пытавшегося удержать претендента от этой высадки, а король отказался от услуг своего советника, обвиняя его в том, что военный план провалился по его вине. Сент-Джон безропотно подчинился; в душе он не был якобитом, и лорд Стэр, посланец Георга I, старался заполучить этого ловкого человека ко двору своего господина.
К тому же герцог Мальборо, у которого случился в его замке Бленхейм удар, больше не являлся для Болингброка помехой, ибо он уже превратился в живой труп. Герцогиня, которая не столько боялась стать вдовой, сколько опасалась быть женой слабоумного паралитика, сказала врачу памятные слова:
— Спасите его славу!
Врач, будучи человеком добросовестным, предпочел спасти жизнь герцога, что не очень-то пришлось по нраву новоявленной Артемизии. Таким образом, герцогине пришлось еще долгие годы заботиться об инвалиде. Перед болезнью все равны: герои перестают быть полубогами и становятся обычными людьми. Мы, простые смертные, можем довольствоваться этим утешением.
Между тем переговоры лорда Стэра продвигались с трудом; прения продолжались долго. Вероятно, Болингброк не очень-то торопился. Ему прекрасно жилось в Париже в окружении самых блестящих умов и самых выдающихся людей того времени. Он ухаживал за красивыми женщинами и любил их всех, будучи сластолюбивым и покладистым человеком; женщины платили ему тем же. Болингброк давал им все, что у него было, и даже то, чего у него не было. Он вел такой образ жизни до тех пор, пока однажды не познакомился с маркизой де Виллет; это произошло случайно, когда он искал какой-то дом в Сен-Жерменском предместье. Маркиза жила на улице Сен-Доменик, напротив дворца Люинов. Иногда мы встречались с ней у моей тетушки, хотя она не жаловала маркизу, считая ее слишком ветреной. Герцогиня любила только святош, которой мне так и не удалось стать; в конце концов по этой причине мы почти совсем разошлись и виделись лишь для соблюдения приличия.
Госпожа де Виллет была дочь главного ловчего, и в девичестве ее звали мадемуазель Дешан де Марсийи. Она воспитывалась в Сен-Сире вместе с герцогиней де Келюс, которую я хорошо знала и которая по сей день остается очаровательной женщиной (но я расскажу о ней в другой раз). Обе девицы подружились, и однажды, когда они находились вместе в монастырской приемной, туда пожаловал г-н де Виллет, отец г-жи де Келюс. Он уже давно собирался снова жениться; мадемуазель де Марсийи показалась ему прелестной, и он не смог скрыть своих чувств. Юная мадемуазель де Виллет легкомысленно сказала отцу:
— Ну что ж, сударь, раз уж вы хотите найти мне вторую матушку, женитесь на моей подружке.
Господин де Виллет это запомнил. Он был командир эскадры и близкий родственник г-жи де Ментенон; любая семья почла бы за честь с ним породниться.
Несколько недель спустя родные мадемуазель де Марсийи сообщили девице, что ей предстоит стать маркизой де Виллет.
— Ах! Я стану матерью моей подруги, какое счастье! — воскликнуло невинное дитя.
Господин де Виллет умер. Молодая женщина овдовела после одного из тех браков, которые нельзя назвать ни счастливыми, ни несчастными и которые встречаются так часто. Какое-то время она оплакивала мужа, но вскоре утешилась и постаралась вознаградить себя за первую половину жизни, освободившись от всяких обязательств во второй.
Маркиза была не красивой, а приятной, она была милой в обычном смысле этих слов. Из-за одного недостатка, к которому я отношусь снисходительно и который обычно раздражает людей, у нее было много врагов. Она была болтлива и говорила без умолку. Из-за этого д’Аржанталь всегда ее не выносил. У молодой вдовы было довольно большое состояние, хотя она была истинной графиней де Пимбеш и судилась со всеми подряд. Едва лишь увидев маркизу де Виллет, Болингброк в нее влюбился. Однако ей было пятьдесят два года, а ему сорок пять; такое нечасто встречается: мужчины в этом возрасте обычно предпочитают более свежую дичь. Они были без ума друг от друга, и маркиза не пыталась это скрыть, а Болингброк был и вовсе не способен на такое. Итак, они стали любить друг друга не таясь и больше не расставались; они жили одной семьей, и придворная молодежь беспрестанно над ними насмехалась. Молодые смеются над всеми, кто уже немолод, забывая о том, что им тоже предстоит состариться. Три мысли не укладываются в голове молодой женщины: во-первых, мысль о том, что она станет старой; во-вторых, мысль о том, что она когда-нибудь умрет; наконец, если она сильно кого-то любит, мысль о том, что ее любви, как и чувству ее возлюбленного, придет конец.
Тем не менее заранее ясно, что трех этих событий не избежать и они предначертаны свыше; но не все ли нам равно в двадцать лет!
Лорд Болингброк обладал свойствами каждого страстно влюбленного человека: он был ревнив, как азиатский тигр. Разумеется, никто не собирался похищать у милорда его инфанту! Тем не менее ему повсюду мерещились соперники. Как-то раз я обедала у маркизы вместе с аббатом Алари, известным председателем Антресоли (мы еще успеем рассказать об этой пустой затее, о которой столько говорили в свое время, а теперь совершенно забыли). Итак, мы обедали с аббатом Алари и неким Макдональдом, конюшим претендента, красавцем-мужчиной, любившим набивать себе цену. Ради него г-жа де Биллет прибегла к своему красноречию, стараясь употреблять самые звучные и самые гладкие фразы; гость в ответ строил ей глазки и манерничал, из-за чего Болингброк пришел в неописуемую ярость.
В самый интересный момент, когда красавец-англичанин и ученая дама рассыпались в любезностях, милорд недвусмысленно выругался, ударив по столу кулаком и опрокинув его вместе со стаканами, тарелками и приправами — словом, со всеми приборами, которые сначала упали на кокетку, а затем на нас; все мы умирали со смеху.
После этого геройского поступка Болингброк встал, отшвырнул свою салфетку и удалился, не повернув головы. Вы можете вообразить эту сцену. Маркизе стало плохо; к счастью, аббат и ничего не понимавший Макдональд поднесли к ее носу нюхательную соль и капли, в то время как горничные расшнуровывали ее платье, а я растирала ей ладони. Дама пришла в себя, изнемогая от слабости и смущения; она искала глазами неблагодарного ревнивца и в то же время гордилась тем, что ее так сильно любят.
— Сударь, — обращаясь к Макдональду, произнесла маркиза со слезами на глазах, делавшими ее еще более трогательной, — сударь, простите меня, но я не могу вас больше видеть. Он огорчен, а его счастье для меня превыше всего, даже превыше вежливости и обходительности.
— Сударыня, — довольно резко ответил Макдональд, — милорд беспокоится совершенно напрасно: я нс желаю омрачать чье-либо благополучие и думал о вас лишь как о почтенной даме, чей характер, положение и возраст достойны уважения всех тех, кто ее знает. Я удаляюсь и буду ждать, когда вы соблаговолите снова меня позвать; подобные десерты отнюдь не в моем вкусе.
Он поклонился и ушел.
Стоило ли быть такими умными, как милорд и его подруга, чтобы устраивать подобные спектакли? Как только г-жа де Виллет смогла встать на ноги, она поспешила к Болингброку, оставив нас с аббатом одних. Разумеется, мы принялись обсуждать происшедшее. Аббат лишь пожимал плечами; между тем он был очень предан Болингброку. Посудите же, что говорили по этому поводу его враги.
Аббат удивил меня, рассказав один любопытный случай; он уверял, что сам был его свидетелем, но тем не менее история эта совершенно необычна.
В Париже жил некий граф де Буленвилье, увлекавшийся составлением гороскопов и порой делавший очень странные предсказания. Он спрашивал только дату рождения и некоторые другие сведения в том же духе. Услышав об этом, г-жа де Виллет попросила аббата, с которым она была дружна, отнести ее данные прорицателю и узнать его ответ.
Вот что сказал предсказатель:
«У этой особы было множество увлечений; в пятьдесят два года она изведает еще более сильную страсть и умрет на чужбине».
Пророчество исполнилось полностью.
Господин де Буленвилье, столь проницательный в отношении других, ошибался относительно собственного будущего. Он умер от досады, поскольку предсказал себе невиданное богатство, но это не сбылось. Такое случалось со многими колдунами. Я отношусь к их науке с крайним недоверием, несмотря на удивительные примеры, с которыми мне приходилось сталкиваться у господина регента, истинного ее сторонника, и у графа де Сен-Жермена, которого многие люди считали дьяволом. Что касается последнего обвинения, я утверждаю, что это не так.
Господин де Матиньон, близкий друг любовников, явился во время упомянутой уже ссоры и, как обычно, помирил их, ибо они беспрестанно ссорились, и это была его главная обязанность. Матиньон всю жизнь не изменял этой дружбе, как и его досточтимый сын, а это редкое явление при дворе.
Невзирая на всю свою любовь и ревность, милорд нередко предавался отнюдь не невинным забавам. Нежная Алкмена все время его за это корила; бурные развлечения Болингброка столь пагубно отражались на его здоровье, что после одной из поездок в Шайо он решил больше не поддаваться искушениям и хранить своей возлюбленной верность, которую сам от нее требовал. Как ни странно, он сдержал свое слово.
Между тем умерла жена милорда, которая, несмотря на свое благочестие, чрезвычайно досаждала ему. После этого любовники окончательно перестали стесняться, если только они прежде стеснялись, и, как утверждают, тайно обвенчались. Я не знаю, почему они не объявили о своем браке — полагаю, им никто не мешал. И все же кажется, что этот брак на самом деле был заключен позже. Одно не вызывает сомнений: маркиза оставила свое имя, хотя все считали ее леди Болингброк, даже в Англии, за исключением, однако, двора, где, как говорили, ее не могли принимать в таком качестве.
Лорда Болингброка снова стали упрашивать перейти на сторону претендента в связи с неким более хитроумным, нежели предыдущие, планом, для осуществления которого требовались советы милорда. Король Яков самолично написал изгнаннику и, поскольку одного письма было недостаточно, направил к нему доверенного человека со вторым посланием, не только трогательным, но и учтивым. Он опять взывал к чувствам Болингброка по отношению к королеве Анне и напоминал последние слова его благодетельницы: «Ах, милый брат, что с вами теперь будет?»
Болингброк отчасти поддался на уговоры, то есть попросил некоторое время хранить эти сношения в тайне и пообещал давать советы, когда в них будут нуждаться, но отказался заявить об этом во всеуслышание из опасения снова попасть в опалу, которая могла окончательно его погубить, хотя никому от этого не было бы никакой пользы.
Тем временем тогдашний посол Англии в Париже лорд Стэр заручился обещанием господина регента арестовать короля Якова, если тот появится во Франции, как ожидали, ибо замысел претендента был уже выдан изменниками. Болингброк хотел любой ценой воспрепятствовать беглому монарху в дальнейшем осуществлении его планов, но он не знал, где его найти — очевидно, тот был в пути. Милорд отчасти утешал себя мыслью, что Филипп Орлеанский не мог выдать Якова III; Болингброк положился на ловкость и великодушие регента и стал ждать развития событий, однако его терзали сильные опасения из-за публично отданного командиру гвардейцев г-ну де Контаду приказа немедленно отбыть в Шато-Тьерри и задержать последнего из Стюартов, когда он будет проезжать через этот город.
Между тем оба принца были внуками Генриха IV!
Господин де Контад постарался въехать в Шато-Тьерри через одни ворота, в то время как претендент выезжал через другие. Посылая туда этого человека, господин регент прекрасно знал, что делал; таким образом, принц прибыл в Шайо и остановился в домике г-на де Лозена, где он встретился с королевой-матерью, многими своими сторонниками и — совершенно секретно — с лордом Болингброком. Последний был очень взволнован этой встречей; он не стал скрывать от Якова, что из-за своих пристрастий склоняется в пользу протестантской ветви и что, если бы не память о глубоком почтении к своей покойной госпоже королеве, он ни за что не встал бы на сторону чуждой ему партии.
— Поезжайте в Шотландию, государь, к вашим верным подданным, которые вас ждут и желают видеть на престоле. В тот день, когда вы будете во мне нуждаться, я готов к вам присоединиться, лишь бы вам был обеспечен успех. Я по-прежнему намерен не давать Европе повода для насмешек и действовать без риска. Простите за откровенность, государь, я уже не стараюсь кому-либо угождать, и любая политика мне претит; у меня нет больше надежд, а остались одни воспоминания; я покоряюсь только их воле, и вашему величеству это известно.
В тот же вечер английский король отбыл в Орлеан, чтобы направиться оттуда в Бретань; он ехал в карете г-на де Торси.
Лорд Стэр пришел в ярость; он хотел любой ценой избавить своего господина от законного и опасного соперника. Посол не считал себя побежденным; будучи весьма нещепетильным в выборе средств, он нашел некоего полковника Дугласа, этакого мерзавца и головореза без гроша за душой, который прежде командовал ирландским полком, состоявшим на жалованье у Франции, встретился с ним, пообещал ему золотые горы, стал подстрекать его всяческими небылицами о короле Якове и в конце концов уговорил негодяя стать Божьим мечом, чтобы освободить Англию от этого паписта, от этого короля-безбожника, стремившегося поработить страну.
Дуглас взял с собой двух своих бывших однополчан, на которых он мог положиться, и, не сомневаясь в том, что останется безнаказанным и получит награду, решил устроить засаду на дороге, по которой должен был проследовать изгнанник.
Прибыв в небольшое придорожное селение Нонанкур, англичанин спешился, велел принести еду и осведомился у хозяйки почтового двора, не видела ли она такую-то карету (он описал ее приметы); женщина ответила, что ничего подобного она не заметила.
— Не может быть: карета должна была здесь проезжать.