Постояв над спящей девочкой, женщина несколько раз перекрестила ее.
— Господи Иисусе Христе! Спаси ее и помилуй! — просила она. И кто знает, может быть, в то время, когда она молила своего Бога, у изголовья девочки стоял святой ха-Ари и печально качал головой…
В воскресный день Наталья Гавриловна заперла девочку на ключ и пошла в церковь, думая по дороге, как бы ей поскорей переправить ребенка в надежное место. Была у нее одна родственница со стороны мужа, и Наталья Гавриловна очень на нее надеялась. Делать это надо было быстрее, ибо кто-кто, а Наталья-то знала, что братец ее, пьяный, и впрямь не разбирал, где право, а где лево. Трезвый же он, пожалуй, был еще опаснее… Так размышляла Наталья Гавриловна, спеша в церковь в самом начале зимы одна тысяча девятьсот сорок первого года, в месяц кислев, сошедший на благословенную украинскую землю. А утро выдалось безоблачное, яркое солнце заливало все окрест своим радостным светом, и с пригретых сосулек, свисавших с крыш, гулко капало…
Запертая в доме Ниночка играла со своими куклами. Вон Маруся посадила на колени меньшую, Катю, ласково ее укачивает и поет колыбельную. «Баю-баюшки-баю, все зверюшки спят в лесу…» — грустно и тихо поет кукла Маруся. Ведь Нина уже большая девочка, она знает, что никто не должен услышать ее голос — иначе придут и заберут их всех, и Ниночку, и Марусю, и Катю. Но только как же тесно в этой норушке, хорошо, хоть лучик из окошка заглядывает…
И в это время луч погас. Нина подняла глаза и задрожала. В окне, что выходило в сад, показалась голова человека с приплюснутым к стеклу носом и обвислыми усами.
— А, ты еще здесь, красавица? — сипло хохотнул человек за окном. — Вот я и нашел тебя! Куда денешься от Ивана Довгаленка!
И голова исчезла. Потом девочка услышала, что кто-то возится с замком. Наконец, Иван, вырвав его вместе с щеколдой, вошел в дом. Первым делом он поискал и нашел бутылку. Присосавшись к горлышку, шумно забулькал, а после заглянул в укрытие.
— Ну, жидовочка, выметайся! — и рука его больно сжала ее ручонку и потащила девочку во двор, белый-белый, со светлым небом и равнодушным солнцем.
Нина сразу замерзла, хоть он и набросил на нее какую-то рвань. Громко чертыхаясь, не выпуская руки ребенка, он пытался приладить замок. Наконец кое-как приладив, повел девочку. Нина шла за ним, прижимая куклу, — кукла да медальон — вот все, что осталось у нее от прежней жизни.
Помня Натальин наказ, что «громко ничего нельзя», Ниночка тихо плакала. Слезы заливали ей лицо и падали в снег.
— Где твой мешок, дядя? — плача, спросила она.
В ответ Иван молча вырвал у нее из рук куклу и швырнул в сугроб, и Маруся тут же провалилась в глубокий снег.
От холода и страха Ниночка заревела во весь голос.
Прохожие с любопытством останавливались, глядели вслед и молча шли своей дорогой.
— Вот, жидовского ребенка поймал! — хвастаясь, сказал Иван какой-то встречной знакомой.
— Куда ты ее теперь?
— В комендатуру!
Вокруг собирались люди. Все смотрели на ребенка, но в их взглядах не было никакой злобы, одно лишь молчаливое любопытство. Слышно было, как снег хрустит да ребенок плачет. Какая-то сердобольная тетка сняла с головы теплый платок и набросила на Нину.
— Жидовочку поймали! — понесся слушок по городку и залетел в церковь. А оттуда поспешили поглазеть, «що це тут таке». Словно почувствовав нехорошее, Наталья выбежала на улицу. Толпа тем временем разбухла и дошла до городского сада, за которым стояло здание комендатуры, где у входа топталось несколько солдат и все тот же знакомый полицай. Увидев людей, он направился к ним. Шел он с медлительной важностью, размеренным шагом, со значением ступая с пятки на носок. В тот же самый миг, но с противоположной стороны, подоспела запыхавшаяся от быстрой ходьбы Наталья.
Полицай ленивым жестом показал на Ниночку:
— Жидовка?
Девочка, увидев родное Натальино лицо, засветилась от счастья. Забрав силой у Ивана ребенка, женщина прижала его к себе. Маленькие похолодевшие ручки сомкнулись вокруг ее шеи. И все стояли и молча смотрели на них. Там, вверху, голубела бездонная высь, протянувшаяся от края света до другого его края. И в этой безграничной синеве плыла золотая Царица-Матерь всего сущего. И было спокойно и тихо, казалось, что густо припорошенные сверкавшим на солнце снегом деревья и крыши домов живут своей отдельной, загадочной жизнью.
На счастье, из толпы вынырнули двое местных мужиков:
— Пошли с нами, Иван, далась тебе эта малявка! — и, подхватив Натальиного братца, увели его прочь.
— Кто сказал, что это жидовка? — громко спросила Наталья. Голос ее звучал властно и уверенно. Ибо в эту минуту женщина спасала от бесов дитя человеческое. — Это моя родственница, нашей она веры!
— Разберемся в комендатуре! — решил полицай.
— Чего тут разбираться, я же говорю, православная она!
Полицай молча расстегнул кобуру, ему надоела болтовня.
Наталья тотчас пошла за ним, а толпа поредела и рассеялась: каждый понимал, что от этого желтого дома лучше держаться подальше. Дом был крепкий, двухэтажный, с глубоким подвалом. Он немало перевидал на своем веку. До революции в нем проживал местный богатей Элиягу Хейфец, торговавший лесом. В советское время тут помещался обком партии. А теперь здесь стояли немецкая комендатура и гестапо. Лучшего места было не придумать — стены подвала были толстые и глухие, и никакие крики не могли прорваться наружу.
Евреями в комендатуре занимался заместитель коменданта Фогель. Вот пред его высокие очи и поставили Наталью Гавриловну с ребенком на руках.
Фогель скверно, но говорил по-русски.
— Как тебя звать? — спросил он девочку.
— Нина! — смело ответила она. Она совсем не испугалась его, потому что дядя этот был в очках, как и Нинин папа, оставшийся в Киеве. Фогель, сделав предупреждающий жест в сторону женщины, чтобы она не вздумала вмешаться, спросил Нину:
— Как твоя фамилия?
Девочка не ответила.
— Иди сюда! — велел немец.
Ниночка подошла к нему и посмотрела снизу вверх. Но встретившись с его стальным взглядом, она испугалась.
«Кажется, действительно жидовка! — устало подумал Фогель. — Глаза еврейские».
И в это мгновение Наталью осенило, и она тут же сплела и наговорила ему небылицу про армянина Акопяна, золовкиного мужа:
— Клянусь вам, господин, эта девочка — Нина Казаровна Акопян, православная она, армянка!
Фогель заметил на шее Ниночки медальон. Сняв его с ребенка, он открыл и увидел непонятные знаки на пожелтевшем пергаменте.
— Ты утверждаешь, что она армянка? — зевнув, спросил он Наталью.
— Клянусь вам, господин, она настоящая армянка.
— Ну, хорошо!