Оживление слетело со служанки как желтый лист с дерева. Ванита испуганно вжала голову в плечи и отступила назад, нервно теребя пальцами подол платья. На ее скуле явственно проступил след давнего синяка.
- Простите меня, миледи, глупую девку. Я ничего не знаю. Все это слухи, - зачастила она, - Это только мерзкие слухи, я их больше не повторяю. Это все не правда. Миледи меня проверяет, но я не повторяю грязные сплетни.
- Какие сплетни?
- Мой язык не осмеливается их повторить, миледи, - девушка неожиданно бухнулась на колени, голос ее почти шептал, - Не наказывайте меня, миледи. Я ничего не знаю.
- Да ничего я с тобой не сделаю. Говори. Ну же!
Ванита дрожала мелкой дрожью и едва не вжималась в пол. Поднять глаза на стоящую перед ней женщину она не осмеливалась.
- Простите миледи, ходят слухи, милорд... знается с одной девицей. Из Гнезда. Она лучница. Но это только слухи, миледи, ничего серьезного. Милорд не мог... Языки глупые болтают...
Элиза улыбнулась. А у каменного Нейла, похоже, не все окаменело.
- И как ее зовут?
- Этьена... Но больше я ничего не знаю, миледи... Не спрашивайте глупую девку, миледи.
Ванита застыла в страхе ожидания наказания. Слезы дрожали у нее на ресницах. Рука непроизвольно коснулась разбитой (судя по оттенку синяка - пару дней назад) щеки...
Элиза пыталась успокоить служанку, но слова утешения испугали ту еще больше. Ласка и вежливое обращение, судя по всему, зародили в белокурой головке мысли о каком-то новом, изощренном методе наказания...
Это зачем нужно было так запугивать девчонку? Элиза, нет, не Элиза, а та, что приняла ее облик, была возмущена и подавлена. Возмущаться было чем - она не терпела унижений и не терпела, когда унижали других. Ей претило забавляться таким образом, она всегда избегала действий, могущих поставить других людей в неловкую ситуацию. А подавлена она была оттого, что приняв чужой облик, приняла и эту тяжкую ношу - чужие черты характера. Новая Элиза была мягкой, отзывчивой, даже податливой, ей никогда не пришло бы в голову запугивать других и наслаждаться этим. Она никогда не наслаждалась властью над другими. А вот какой была настоящая Элиза? Что еще придется узнать о той, в чьем теле она оказалась?
Элиза хотела порасспросить девушку обо всем и далеко не в последнюю очередь о милорде Нейле, но выдавливать по капле сведения, через слово перемежающиеся "простите глупую девку, миледи", было выше ее сил.
- Ларас, - вспомнила она, - Как мне найти Лараса?
- Я скажу, чтобы послали за ним, миледи, - поспешно, очень поспешно ответила Ванита.
- Не надо, - с досадой махнув рукой, миледи отвернулась, - лучше отведи меня к нему.
В конце концов, должна же она увидеть в этом замке хоть что-нибудь, кроме спальни?
- Желаете пройти по саду или через замок? - Ванита остановилась у тяжелой портьеры, скрывавшей оконный проем, и склонилась в заученном полупоклоне.
Сад она видела. Мельком, с балкона. Досмотреть сможет и в другой раз.
- Через замок, - миледи решительно двинулась к тяжелой дубовой двери, обитой металлическими полосками.
Ванита покорно побрела следом.
Замок был огромен, но стар и дряхл. Некоторая принаряженность и даже роскошь, поражавшая в покоях миледи, очень скоро сменилась заметной сдержанностью, если не сказать запущенностью.
Вытертые сотнями подошв мозаичные плиты пола большей частью утратили рисунок и сочность красок, гобелены, прикрывавшие часть стен, выцвели, а потому разобрать сюжет изображенных на них картин можно было весьма приблизительно, деревянные панели, в некоторых залах украшавшие часть стен, требовали ремонта, как и сами стены.
Элиза видела сложенные в углу галереи камни - их принесли, чтобы починить кладку арочного столба, да так и забыли о них: время оставило на камнях свои отметины в виде сочных наростов зеленого мха. Там наспех заделанная ступенька, здесь держится на честном слове кусок резного деревянного карниза. Небрежение, а не только дряхлость, виднелись повсюду. Очевидно, хозяину нет дела до порядка в собственном доме.
Сначала Элиза решила, что замок безлюден. Шаги двух женщин отдавались в коридорах или просторных залах, мимо которых они проходили, гулким эхом, но кроме этих звуков Элиза почти не слышала никаких других. Но затем они вышли из хозяйских покоев и ступили на анфиладу комнат, ведущих к просторному залу с рядом длинных узких окон с одной стороны. Здесь кипела работа.
До поры до времени.
При приближении миледи работа прекращалась, все расступались, поспешно и практически беззвучно отходя в сторону; бросались в сторону тряпки, отодвигались лохани с водой. Смолкали всякие разговоры. Она видела не лица, а только согнутые в низком поклоне фигуры; а если успевала - то и отблески неприязни и страха в торопливых жестах. Ее боялись. Да, ее откровенно боялись, и радости это не доставляло. На пути Элиза встретила только слуг - вешающих на стены заново вычищенные и выветренные на свежем воздухе полинялые штандарты, разбрызгивающих на вымытые до блеска полы лавандовую воду, бегающих с ведрами воды, разносящих охапки цветов в больших вазах-чашах. Ах да, завтра же ожидается приезд короля. Генеральная уборка.
Возможно, страх, который она заметила, это всего лишь боязнь прогневить строгую хозяйку? Но дом не выглядит уютным и ухоженным. Нерадивые слуги? Но и особого беспорядка Элиза не заметила, как раз наоборот. В покоях было чисто, однако сами покои были слишком безликими, какими-то музейными, словно здесь не жили, а просто навещали время от времени.
Вероятнее всего, решила женщина, каменнолицый Нейл не считал дизайн интерьера занятием нужным, а Элиза переделывала по своему вкусу лишь те покои, что занимала сама, и о другом не заботилась. И кто ее за это осудит? Может, его равнодушие сделало ее такой?
Ванита неуверенно вела вперед, во двор замка, а затем и дальше, к хозяйственным постройкам и конюшням. И везде было одно и то же. Разговоры мгновенно смолкали. Люди расступались. Опускали глаза, опускали головы. Не с почтением, скорее со страхом. Так боятся змеи, когда знают, что она может ужалить, так брезгуют тараканом, могущим свалиться за шиворот.
"Задний" двор был довольно просторным, однако загруженным коробами, бочками, тюками, заполненным людьми, лошадьми и скотом, отчего идти порой приходилось впритирку - к вещам, людям, животным. Туда-сюда сновали груженные или порожние телеги, несли поклажу люди... Понятное дело, при приближении хозяйки дворовые люди расступались, лошадей спешно отводили в сторону, собак придерживали... И все-таки она не была бесплотным духом. Тончайшее кружево ее узорной мантильи зацепилось за торчавшую из телеги скобу. Ветром поднятый складчатый подол ее странного фасона юбки проехался по масляному боку расколовшейся бочки и намертво прилип к нему, а когда его поспешно отлепили, мокрый кусок шелка провис темной грязной тряпкой. Легкие туфельки, верх которых был сделан, похоже, из чего-то подобного папиросной бумаге на тонких полосках кожи, промокли и размякли и норовили свалиться с ноги, а к подошве прилипли соломинки и кусок навоза.
Она была здесь неуместна.
Среди домотканого полотна, полураспахнутых грубых рубашек, среди задубевших от грязи штанов, среди запахов пота, прогорклого жира, навоза, сена... ее ароматы, шелка и драгоценности выглядели так же естественно, как попугай в стае ворон. Она куда лучше ощущала бы себя просто голой. По крайней мере своего (?) тела ей нечего было стыдиться.
Но дело было не только в шелках.
Она в общем-то привыкла к вниманию. В прежней жизни, разумеется. Привыкла и практически перестала его замечать. Быть преподавателем и не находиться под постоянным прицелом слухов, взглядов, сплетен - это практически невозможно. Обсуждают коллеги, моют косточки студенты, полощет начальство. И зло, и глупо, и курьезно, и просто из любопытства. Люди как люди. Она спокойно относилась к чужому вниманию, а поскольку была человеком слишком мягким и незлобивым по натуре, это внимание редко оказывалось негативным.
Но здесь... Ощущать себя центром мишени, в которую только ленивый не направлял отравленную стрелу, было новым и неприятным. Она кожей чувствовала эту тяжелую неприязнь дворового люда и с каждым шагом все чаще задавалась вопросом: это что же мерзкого должна была сделать та, подлинная Элиза, чтобы так настроить всех против себя? За что ее так ненавидят? Эта неприязнь не была открытой, упаси боже, ее скрывали, она проявлялась лишь отчасти в жестах, взглядах и нервных движениях, но Элиза не один год училась чувствовать настроение аудитории, а потому провести ее было бы нелегко. Чувств напоказ не выставлял никто. Ее старались не замечать, если это было возможно, если она не оказывалась на пути. Отвести взгляд. Опустить голову. Не привлечь к себе внимания.
Лишь несколько человек встретили ее с улыбками, но она не хотела бы впредь видеть на лицах такую фальшь. И с людьми этими дела не хотела бы иметь.
И только однажды она увидела откровенное чувство - это была неприкрытая ненависть, и выразила ее девушка, очень молодая женщина - крепкая, ладная, черноволосая и чернобровая, одетая по-мужски в короткую безрукавку, штаны и высокие сапоги. На бедрах ее болтались ножны. Женщина чистила лошадь, уверенно поводя жесткой щеткой по лоснящимся гнедым бокам животного, пока ее взгляд не наткнулся на Элизу, ступившую на конюшенный двор разряженным павлином. Этот взгляд сначала взметнулся в удивлении, затем полыхнул жгучей ненавистью. И не отрывался до тех пор, пока миледи не исчезла за высокими двустворчатыми дверями амбара.
Элиза даже вздохнула с облегчением, едва дверь за ней закрылась, однако когда глаза ее слегка привыкли к полумраку, ей пришлось признать, что радовалась она рано.
- Миледи?
Стоявший перед ней человек расшаркиваться не спешил. Он был далеко не молод, лет сорока пяти, с седыми висками, изуродованным шрамами и рытвинами оспин лицом и жестким взглядом бледных зеленовато-серых глаз, не склонных к сантиментам. Сухощавый, жилистый, словно высушенный от долгого безводья, словно осталась в нем одна лишь суровая необходимость, мужчина тратиться на манеры не собирался. И Элиза явно была ему не по душе. Это отнюдь не радовало, что со вздохом отметила для себя женщина.
- Я больше не нужна миледи?
Ванита склонилась в поклоне и не успела еще Элиза завершить отпускающий жест, а девушку как ветром сдуло. Женщина едва заметно улыбнулась. Это маленькое отвлечение от темы - стоящего перед ней мужчины - помогло ей собраться с мыслями. Однако сам Ларас, если это был он, продолжал наблюдать пристально и жестко. Высказываться он не спешил, и Элиза с каждым мгновением чувствовала все увеличивающуюся тяжесть этой паузы.