— Мы ищем дятла одного, — продолжил я, — возможно, вы слышали о нём. Некто Циклопис Хренакис, бригадир «колумбариев». Должен был появиться на Даннеморе с месяц назад.
— Впервые слышу эти имя и фамилию, — задумчиво пробормотал дед. — Я вообще-то людей уже давненько не видывал. Думаю с год, если по здешнему календарю мерить.
Тут в воздухе раздалось фырканье «цурюп» и рядом с нами стали опускаться члены моего куреня. Очевидно, их привлекли звуки нашего разговора. Казаки озадаченно смотрели на седовласого незнакомца, видимо, не зная что и подумать.
— Познакомьтесь, братцы, — провозгласил я. — Перед вами живая легенда рок-, фолк- и кантри-мьюзик, солист легендарной группы «дед Мазай и зайцы», а ныне сечевой атаман Войска Донского Мазай-Банзай. Собственной, блин, персоной. Кто-нибудь прихватил флакон «дырокола для мозга»? Надо дедушку угостить!
Казаки обнажили головы, а Нильский Крокодил почтительно подал атаману ёмкость с тонизирующим алкогольным напитком.
— Помнит, стало быть, молодёжь ветеранов! — удовлетворённо проговорил дед Мазай-Банзай. — А кто скажет, как там братец мой старшОй поживает?
— Это которому титул присвоили «граф Крыжопольский и Саламандрский»? — уточнил Батюшка, он же Евгений Ильицинский. — Ваш брательник очень настаивал, чтобы ему титул такой дали. Ну, Совет Атаманов и постановил, в конце-концов, присвоить ему перед строем такой титул. Ему и присвоили.
— И что же?
— А он потом принялся на заседаниях Совета Атаманов целлулоид грызть. Достаёт расчёску и грызёт. У него отнимают расчёску — он начинает полиэтилен жрать, пакеты всякие там, презервативы… У него всё отнимают, а он всё равно найдёт где-нибудь в ведре мусорном пластмасску и давай зубы точить. Народ ломал голову, ломал: что такое с графом сделалось? Но главная беда приключилась с ним на предвыборном сходе три года назад, когда голосовали за кандидатов на вакантные места в Совете Лоцманов. Мазай-старший во время своей предвыборной речи взял руку кусок мыла и не с того ни с сего брякнул в зал: «Господа народ, коли не оправдаю ваших надежд, то сожру этот кусок у вас на глазах!» Как он это сказал, народ моментально затих, понял, что сделано серьёзное предвыборное обещание. Дед Мазай сам, похоже, испугался сказанного, примолк на время, а потом вдруг давай этот кусок грызть. Наверное, впрок решил съесть, почувствовал, что надежд оправдать не сможет… Народ в зале с кресел попадал, уж извините за натурализм, кто смеялся, а кто — блевал. Потом этот инцидент стали разбирать на Совете Атаманов и сообразили: у Мазая-старшего ведь пулевое ранение во всю башку, девяносто процентов мозга ампутировано! Ну, его из Совета Атаманов и исключили… Направили в Совет Ветеранов, они все там зубные имплантанты на расчёсках тренируют и мыло на ланч едят!
— Поня-я-ятно, — протянул старик, — так оно обычно и бывает: попадёшь на нары, а брательник пойдёт тут же в разнос… Я, конечно не жалуюсь, а всё равно противно. А что с племянником моим?
— Я с ним учился, — отозвался Константин Головач, — в школе прикладного даунизма.
— А ты кто такой?
— Оперативно-учётный псевдоним «Костяная Голова», мобилизационным предписанием прикомандирован к куреню Че Гевара-Самовара. А вообще я поэт, бард. Работаю в жанре острой информационно-аналитической и гипоаллергенной песни. Мною написаны три баллады, из них публично исполнены две. С полным провалом, правда. А с вашим племянником — Эрнестом Мазаем-младшим я учился в одном классе. На одном из уроков астрофизики его вызвали отвечать домашнее задание. Как сейчас помню тему: особенности спектров циановых звёзд. Эрнест заданного материала не знал. И учитель пристрелил его на месте, башку снёс прямо возле доски. Завалил дурака нахрен. В смысле насмерть.
— Да что ты говоришь?! — поразился дед Мазай-Банзай.
— Правда-правда, всё так и было. Последующая аутопсия подтвердила официальный вывод служебного расследования: смерть в результате школьной неуспеваемости. С тех пор астрофизика стала моим любимым уроком. А спектральные особенности циановых звёзд я вспоминаю всякий раз перед тем, как сделать непристойное предложение женщине.
— Ладно-ладно, юноша, не комплексуйте! — ободряюще улыбнулся дед Мазай-Банзай. — И делая женщине непристойное предложение всегда помните о том, что она может согласиться! Как показывает житейский опыт, очень часто сие оказывается худшим из всех возможных зол…
Повисла пауза. Я спохватился, ведь мы находились в гостях у сечевого атамана и даже не пригласили его к нашему очагу.
— Господин Мазай-Банзай, прошу вас к нашему голубому огоньку… в смысле не то, чтобы к огоньку, а в смысле к голубому… но в смысле не к голубому как «голубому», а голубому потому что голубого цвета… — я немного запутался, но был уверен, что окружающие тоже пьяны, а потому поймут меня правильно, — Откушаем чмыхадорских анчоусов, вырезку кожоперов, нальём наливку, разольём разливку, выпьем выпивку…
Уже через минуту мы сидели перед нашей весёлой синей лампой и благообразный старец выуживал гарпуном из поданной ему банки добрые куски кожоперского филе. Пережёвывание пищи мешало ему разговаривать, но он всё же сумел рассказать нам историю своего заточения на Даннемору и то, когда, почему и для чего оказался на этой скале. Как нетрудно догадаться, крест на её вершине установил именно дед Мазай, использовав для обработки дерева резак, найденный в одной из сброшенных «цивилизаторами» на планету капсул. Скала служила его жилищем; атаман сумел вытесать в её недрах несколько помещений, входом в которые служили узкие и длинные щели, которые он специально не расширял, дабы посторонние не смогли догадаться, об их назначении. Что ж, ловкость старика себя оправдала, мы действительно не смогли обнаружить его ловко замаскированное жилище.
— Хотите, господин сечевой атаман, мы заберём вас отсюда? — спросил его я. — У нас в геликоптере есть свободное место, так что вы полетите с комфортом.
К моему удивлению дед Мазай-Банзай отказался:
— Зачем мне куда-то на старость лет трогаться? Здесь далеко не худшее место во вселенной. Главное, ведь — отыскать жизненную гармонию. Люди думают, что гармония зависит от количества денег на счёте и типа звёздолёта, на котором они летают. И не понимают той простой истины, что всё великое проявляется в мелочах. И гармония на самом деле не вовне нас, а в внутри.
— Вы нашли здесь свою гармонию? Среди пасущихся геноцвалов, под низкими серыми тучами неприветливого мира?
— Трудно поверить, правда? — спросил в свою очередь дед. — Здесь комфортный климат, по крайней мере в экваториальной зоне планеты. Еды — завались: спустись на равнину и ешь всё подряд. Нет паразитов — пауков всяких, змей, вшей, блох. Да, пасутся эти ублюдки геноцвалы, да только я считаю, что коли Бог не попустит, волос с моей головы не упадёт! А потому геноцвалов я не боялся и бояться не собираюсь.
— Ну, а как же друзья, единомышленники… Вы не хотите повидаться с теми самыми казаками, которых спасли на Дисномии?
Дед задумался.
— Повидаться было бы, конечно, интересно. Распить пару флаконов «укуса болиголова», в зубы навернуть кой-кому… По старой памяти, так сказать, не со зла даже. Были там у меня умники, которым бы я счас ох и отоварил бы по репе! А с другой стороны я уже нелюдимым сычом сделался, подобрел как-то душой, размяк, что ли. Людей не вижу и слова даже забываю, а знаете как это хорошо! Вот только молитвы постоянно повторяю. Сие очень душеспасительно. Мне ведь уже, почитай, сто девять годков, а возраст всё же не пионерский.
— Да какие ваши годы, господин сечевой атаман! — воскликнул Инквизитор. — Вы ещё отцом будете! У нас в Донской степи такие гендерно-реконструктивные хирурги работают, ух! У вас ещё лет тридцать активной жизни впереди, не меньше!
— А давайте сделаем так, — предложил я, — вы с категорическим отказом не спешите. Мы как закончим тут свои дела-делишки, вернёмся к вам и вы присоединитесь к нашей компании, ежели пожелаете.
Такое решение оказалось воистину соломоновым и устроило всех. Дед Мазай от выпивки повеселел, усевшись подле Наташеньки, принялся толкать её локтями в бока и рассказывать о донжуанских похождениях времён своей молодости. По самым скромным оценкам, речь шла о событиях восьмидесятилетней давности, когда меня ещё даже в проекте не существовало.
— У нас ведь как было, — рассказывал Мазай-Банзай. — Ежели мужчина делает избраннице предложение без смокинга с бабочкой, то всей родне невесты становится ясно, что высокие педагогические цели не достигнуты и над телом жениха ещё предстоит большая работа. Когда я пришёл своей Глафире делать предложение, то разговор её отца со мною оказался очень коротким. Эх-ма! Били намного дольше…
— Вы, дедушка Мазай, стало быть без смокинга и бабочки явились предложение делать? — искренне заинтересовалась Наташа.
— Почему же это? И в смокинге, и с бабочкой. Только Глафира от меня беременная ходила. На восьмом месяце. Я её «зарядил» и улетел… ну, на войну там, или на спецоперацию куда… не помню уже. Короче, смылся. А вернулся, пошёл делать предложение. Ну, вот там-то меня и отрихтовали. Пришлось идти к врачу. Речь не о проктологе, попрошу без инсинуаций!
В общем, дед Мазай-Банзай нас веселил. Народ постепенно отключался, засыпая. Первыми отчалили в страну похмельных грёз Хайри Маус и Сергей Лазо, за ними последовала Наташа, измученная переживаниями сегодняшнего дня. Казаки держались дольше, но и их со временем стала косить усталость.
Я засиделся перед синей лампой дольше всех. Собственно, мне и по статусу было положено составлять компанию сечевому атаману. Когда же, наконец, измученный нашим гостеприимством дед отправился в свою нору спать, я неожиданно для самого себя спросил его:
— Скажите, господин атаман, а место под названием Партаглионе вам часом не знакомо? Может, слышали вы о нём когда-то или встречали кого-то, кто там бывал… А то я смотрел в звёздной лоции: нет такого названия!
— Партаглионе, говоришь? — хитро покосившись на меня, переспросил Мазай-Банзай. — Нет, что такое «Партаглионе» я не знаю.
И выдержав эффектную паузу, добавил:
— Зато я знаю, что такое Бартаглион. И сдаётся мне, что именно о нём-то ты меня и спрашиваешь…
Всю ночь — вернее, всё то время, что мы отвели себе для сна — мне снился Бартаглион. Вовсе не потому, что дед Мазай-Банзай очень хорошо мне его описал, поскольку даже при наличии богатой фантазии довольно трудно описать то место, в котором никто никогда не бывал. Просто рассказ старика о Бартаглионе повернул все мои размышления о загадочном Ксанфе и создателях «машины времени» совершенно в иное русло.
Само это слово, согласно рассказу старика, появилось давным давно — ещё в двадцать третьем веке. Оно оказалось аббревиатурой от фамилий трёх русских физиков-теоретиков — Барташевича, Гликарина и Онегина — предложивших совершенно еретическую для своего времени концепцию строения мира. Согласно их теории, наша Вселенная представляла собою сферу, на поверхности которой располагались все материальные объекты — звёзды, планеты, галактики. Ввиду огромных размеров этой сферы и малой кривизны поверхности, в субъективном человеческом восприятии мир казался плоским и полностью оправдывавшим постулаты евклидовой геометрии. В трансгалактических же масштабах уже работали законы римановской геометрии; Вселенная наша в любой момент была одновременно и бесконечна в том смысле, что не имела начала и конца, но конечна в том отношении, что площадь и объём её были безусловно ограничены. Впрочем, все эти вещи стали очевидны много раньше, ещё до того, как Барташевич, Гликарин и Онегин вообще появились на белом свете. Этих же учёных заинтересовала природа того мира, который мог бы находиться вовне той самой сферы, которую мы традиционно воспринимаем как материальный мир.
Так родилась теория Бартаглиона — мира с особыми физическими свойствами, воротами в который являлись чёрные дыры, другими словами, сверхмассивные объекты, сконцентрированные в небольшом объёме. Согласно постулатам трёх физиков-теоретиков, вещество Бартаглиона могло бы напоминать вещество нашего мира времён так называемой «Планковской эры» эволюции Вселенной. Этот континуум должен обладать одним фундаментальным свойством, которого лишилась наша Вселенная в момент зарождения, а именно — отсутствием гравитационного, а также сильного, слабого и электрослабого видов взаимодействий. Строго говоря, Бартаглион должен напоминать вещество нашей Вселенной до момента «Большого взрыва» и в первые десятимиллиардные доли секунды с начала этого процесса, другими словами — до того, как появилось время. Ведь, как известно, появление понятия «время» и разделение вещества и антивещества произошло вовсе не одномоментно и отнюдь не сначала Большого взрыва, породившего нашу Вселенную.
Сколь я мог понять из весьма путаного рассказа деда Мазая-Банзая, Бартаглион должен был обладать свойствами совершенно необычными с точки зрения живущего в нашей Вселенной человека. Там не существовало атомов, а время было обратимо, другими словами, оно не имело однонаправленной заданности течения, характерной для нашего мира. В любой момент времени в мире Бартаглион можно было оказаться в любой его точке: пространственные перемещения не имели там протяжённости подобно тому, как в нашем мире не имела протяжённости во времени передача давления в идеальном газе.
Все рассуждения трёх физиков-теоретиков имели характер хотя и небезынтересный, но всё же весьма абстрактный, поскольку ни при каких условиях материальный объект нашего мира не мог попасть в Бартаглион: при попытке опуститься под гравитационный радиус чёрной дыры он неизбежно оказался бы разорван приливными силами. Сверхсветовой прыжок, осуществляемый при помощи хронотипического двигателя, являлся своеобразными «проколом» Бартаглиона. Тогда космический корабль из нашей Вселенной попадал в другую часть нашей же Вселенной как бы срезая кривизну пространственной сферы подобно тому, как хорда срезает дугу окружности; при этом остаться в Бартаглионе материальный объект нашего мира никак не мог.