В целом, теория субатомного мира, лежащего рядом с нами и при этом вне нашего времени и вне нашего восприятия, казалась интересной, но абсолютно абстрактной и лишённой практического смысла. С течением столетий изыскания трёх физиков-теоретиков оказались позабыты, подобно теории Лесажа о гравитационных частицах или предположению Хойла о существовании «поля отрицательного давления», а также же множеству других оригинальных идей. Во всяком случае ни я, ни прочие казаки, заканчивавшие учебные заведения на пороге тридцатого столетия, ничего о Бартаглионе уже не знали.
Как бы там ни было, всю ночь в своём сне я метался по Баротаглиону, оказавшемуся, почему-то, туманом зелёного цвета и старательно отстреливал злобных альбиносов. Отчего-то я решил, что они враждебны мне и казачеству в целом; так надо ли говорить, что месть моя во сне оказалась ужасна?
Короче, проснулся я морально и телесно истерзанным. Конечно, на общем моём состоянии сказались не только зверские сновидения, но и события предшествовавшего дня.
Ночь в экваториальной части Даннеморы длилась тринадцать часов, понятно, что мы не могли бездействовать так долго. Поэтому за четыре часа до восхода, я, демонстрируя нарочитую бодрость, принялся будить своих десантников. Для каждого у меня нашлось доброе слово, пинок и стимулировавшее мозговое кровообращение щекотание ножом горла. После завтрака на траве, во всём напомнившего недавний ужин, мы попробовали отыскать гостеприимного хозяина скалы дабы попрощаться. Но не тут-то было. Мазай-Банзай так и не вылез из той щели, в которую забился давеча; полагаю, что сломленный алкоголическим угаром, он просто-напросто проспал час нашего отлёта.
Если считать, что карта Свена Борцля верно передавала пропорции континента Ист-Блот, то до ранчо Коррехидор нам оставалось куда меньше того расстояния, что мы покрыли накануне. Нам надлежало перевалить через южную часть Бэлд Маунтайнз, немного пролететь над лесостепью, достигнуть побережья и двинуться вдоль береговой линии на юг. Где-то там и должен был находиться искомый Коррехидор. Всего нам надлежало преодолеть менее двухсот километров, разумеется, в том случае, если расстояния по карте Свена Борцля коррелировались с действительностью.
Геликоптер с Нильским Крокодилом ушёл в разведку, мы же потянулись следом. Поскольку тёмное время суток ещё не кончилось, нам пришлось надвинуть маски фотоумножителей. Я опасался, что полёт при помощи заплечных реактивных двигателей в горах да притом ещё в тёмное время суток, может привести к травмированию кого-либо из членов команды, однако, этого не случилось. Мы очень спокойно, без лишней суеты, менее чем за час преодолели предгорья Бэлд Маунтайнз и вновь спустились на тёмную равнину.
Двигаться через неё ночью не очень-то хотелось. Ещё слишком свежи оставались впечатления от скоротечной схватки с геноцвалами. Вторичное искушение судьбу представлялось неразумным, все прекрасно понимали, что исход новой схватки мог оказаться совершенно иным.
После пятиминутного обсуждения мы выработали план, который позволял с одной стороны, избежать ненужного риска, а с другой — не потерять времени в ожидании рассвета.
Мы разделились.
Нильский Крокодил перебросил меня к океану на геликоптере. Перелёт занял всего двенадцать минут, что означало ширину лесостепной зоны примерно сорок пять километров. На побережье мы извлекли из контейнера надувную лодку и я принялся готовить её к спуску на воду. Нильский же Крокодил отправился назад, чтобы забрать Сергея Лазо: нам предстояло изобразить людей, приплывших в Коррехидор с соседнего континента Сентрал-Блот. Обнаружив ранчо, мы бы поставили рядышком с ним радиомаяк, ориентируясь по которому, остальная группа должна была прибыть прямиком в окрестности Коррехидора.
План предусматривал несколько вариантов наших действий в зависимости от того, как станут развиваться события. Ведь мы решительно не знали какой приём мог ожидать нас в Коррехидоре.
К тому моменту, когда геликоптер доставил на побережье Сергея Лазо, я надул портативным компрессором лодку, привесил на корму мотор с ионной батареей и проверил всё, что могло нам понадобиться в ближайшие часы. Вдвоём с китайцем мы столкнули посудину в чёрную воду и и взяли курс прочь от берега.
Если верить карте Свена Борцля, мы находились у северного входа в Гудзонов пролив, разделявший континенты Ист-Блот и Сентрал-Блот. Ширина пролива в этом месте превышала сто километров. К югу он сужался до семидесяти километров, а затем опять расширялся. Где-то там, в самой узкой его части и должен был находиться Коррехидор.
Океан оказался спокоен. Бриз гнал в сторону берега довольно высокие, но редкие волны и, преодолев прибрежную полосу, мы попали в зону ленивой зыби, которая нашей лодке, имевшей борт метровой высоты, ничем не грозила. Не упуская берег из вида, мы пошли к югу, надеясь на то, что нам удастся увидеть нужный посёлок, когда тот появится.
Едва только молочный рассвет забрезжил над горизонтом, по небу поползли облака, которые скоро затянули небосвод от края до края. Переход от ночи к утру долгое время оставался совершенно незаметен — такой плотности оказался спустившийся облачный покров. Наконец, когда рассвет всё же начал пересиливать ночь, Сергей Лазо ткнул пальцем куда-то в сторону береговой полосы: «Кажись, вот он!»
Я ничего не увидел ничего, даже отдалённо напоминавшего человеческое жилище. Гряда меловых утёсов стеной обрывалась в океан, а там, где эта гряда заканчивалась, открывался низкий отлогий берег, поросший густым лесом. Никаких построек, освещённых окон — ничего такого, что выдавало бы присутствие здесь человека.
— Ты уверен? — уточнил я на всякий случай.
— Уверен, потому как помню этот вид. Там, где ты видишь пологий берег колонисты углубили дно: туда причаливают корабли. А само ранчо отстроено наверху утёсов, так безопаснее.
Я направил лодку к берегу, немедленно связавшись по закрытому радиоканалу с остальной группой. Если с нами что-то случится, казаки будут примерно представлять, откуда начинать поиски.
Не прошло и десяти минут, как наше утлое судно, пройдя вдоль грубо сколоченного наплавного пирса, ткнулось носом в берег. Я включил радиомаяк, спрятал его в рундук под непромокаемую ткань, брошенную в носовой части лодки, и шагнул через борт. Вокруг ни души. В расселине скалы можно было видеть грубо вытесанные ступени, идущие наверх. Пока я стоял на берегу, оглядываясь, Сергей Лазо сноровисто привязал лодку к пирсу и, выпрыгнув из неё, стал подле.
Смотрелись мы, должно быть, комично: я практически на две головы был выше потомка китайцев и в своём широченном селенитовом сари со спрятанной под ним абляционной подложкой, выглядел, должно быть, раза в три шире. Лазо отправился на дело в массивном керамо-металлическом панцире, придававшем ему весьма воинственный вид, но рядом с моим пропорциями, он всё выглядел жидковато.
— Who you such? — донеслось сверху.
Задрав головы, мы увидели человеческую фигурку на краю утёса. Вопрошавший товарищ интересовался кто мы такие. Что ж, у нас был ответ на этот вопрос.
— We — «gynecologists» from Peking! — сложив ладони рупором, гаркнул Лазо. Получилось это у него неожиданно зычно.
Согласно выработанной легенде мы решили представляться членами банды «гинекологов» из ранчо Пекин на континенте Вест-Блот. Такой ответ, во-первых, очень трудно было оперативно проверить, а во-вторых, он автоматически снимал массу лишних вопросов, неизбежных в том случае, если бы мы принялись рассказывать о своём прилёте на звездолёте.
Человек на краю обрыва, удовлетворившись, видимо, услышанным, исчез.
— Побежал докладывать местному «капо», — прокомментировал негромко Лазо. — Пошли, что ли, познакомимся с публикой.
По грубо вырубленным ступеням мы поднялись на верх скалы и я увидел то, что называлось ранчо Коррехидор. Прямо скажем, местечко оказалось самобытным. Сравнить увиденное можно было со степью, сплошь изрытой змеиными норами — если кто видел, тот поймёт, о чём это я. Довольно просторная площадка на верхушке скалы вся была изрезана зиявшими провалами и уходившими вниз ступенями. Для того, чтобы дождевая вода не заливала эти ходы, над ними помещались разнокалиберные навесы, подчас очень ветхие и сколоченные сикось-накось. Чуть поодаль виднелась площадка с установленными на ней скамьями и столами — очевидно, местный аналог пивного заведения. Там за рядом бочек, игравших роль барной стойки, внаклонку трудился мужчина, перекладывавший дрова. Подле бочек лениво курился мангал, а через прозрачную дверь холодильника, установленного рядышком, виднелись ряды пластиковой посуды и канистр с пойлом. Из недр скалы доносился приглушённый визг перфоратора, не иначе, кто-то уже принялся в этот утренний час расширять территорию посёлка.
Нас поджидали: колоритная компания из четырёх человек в примитивных самодельных доспехах и с разнообразным холодным оружием в руках стояла прямо напротив лестницы, по которой мы поднялись. То ли почётный караул, то ли ночной дозор, то ли просто конвой — предполагать можно было всякое. Я ломать голову не стал и сразу взял быка за рога.
— Здравствуйте, люди добрые! — поприветствовал я публику. — Мы — из бригады «гинекологов», что живёт в Пекине, на Вест-Блот. Ищем тут кой-кого. Из вас, баранов, по-русски кто-нибудь понимает или вы, как чурки безмозглые, только глазами хлопать умеете?
— Все понимают, — отозвался самый представительный из четвёрки с бумерангом в руке и зловещего вида кистенём на поясе, — хотя у нас говорят по-английски, но вы наши гости и можете говорить как угодно.
— Кто у вас главный «капо»?
— Нашего почтенного «капо» — да будет благословенно его имя во всех полусферах, периодах и циклах — зовут Марцинкус Падль. Именно его попечением мы живы и замечательный Коррехидор богатеет день ото дня! — неожиданно выспренно изрёк обладатель кистеня и бумеранга.
— А мы можем с ним поговорить?
— Я доложу о вашем прибытии. Если господин уже встал ото сна, то он выйдет к вам. Можете подождать его в нашем баре.
Последовал приглашающий жест в сторону площадки со скамьями, мангалом и рядом бочек.
Мы прошли в указанном направлении, сели за крайним столом и попросили бармена принести местного пойла, которое, как оказалось, носило красноречивое и многообещающее название: «мочегонное светлое». Заплатив за этот мутный, пахнувший помойкой, напиток шесть УРОДов, мы попробовали было поговорить с барменом, но из затеи нашей ничего не вышло: выразительная жестикуляция и открытый рот продавца выпивки со всей очевидностью убедили нас в отсутствии у последнего языка. Похоже местный босс Марцинкус Падль не без умысла поставил безъязыкого человека на столь ответственный пост — теперь «капо» мог быть уверен в том, что бармен не скажет о нём ни единого лишнего слова даже за самые щедрые чаевые.
Разместившись за столом с краю, мы отставили каменные кружки в сторону, даже не притронувшись к ним. Никто не знает как здесь принято встречать незнакомцев и что подмешивать в их питьё. Хотя на Даннеморе вроде бы не было сильных наркотиков, но ведь можно свалить человека и банальным ядом; с точки зрения местных жителей у нас было что взять, хотя бы ту же лодку с ионной батареей, так что бдительности терять не следовало.
С площадки открывался прекрасный вид во все стороны. Высота её над уровнем океана составляла метров тридцать, вряд ли меньше. Так что, глядя в одну сторону, можно было видеть бескрайнюю водную гладь, а если поглядеть в другую, то взору открывался громадный зелёный массив, уходивший к горизонту. Скала была высока, так что кроны деревьев шумели где-то ниже наших ног. Что ж, несмотря на общее убожество обстановки следовало признать, что место для поселения оказалось выбрано аборигенами на редкость живописное.
— Ты этого Падля знаешь? — спросил я Серёжу Лазо, пока мы сидели перед полными кружками.
— Нет, в мою бытность тут был за главного другой гнус… Сракидоном звали, — вздохнул потомок китайцев. — У «капо» здесь жизнь переменчивая: сегодня он народ прессует, а завтра, глядишь, уже его собственную прямую кишку энергично рихтует какой-нибудь новобранец. «Цивилизаторы» каждый месяц энергичных ребят сюда засылают, так что «капо» меняются тут быстро и часто. Ротация называется. Как в шахматах. Ты играешь в шахматы, атаман?
— В шахматах это называется «рокировка». А ротация — это в роторных машинах, — авторитетно поправил я собеседника. — Что же касается шахмат, то я это баловство не уважаю. Исключение делаю только для силовых шахмат.
— Никогда о таких не слышал. — признался Лазо.
— Есть такая модификация шахмат на планете Крынинг. При постановке шаха можно снять с доски любую фигуру и, действуя ею, как кастетом, провести атаку противника. Фигурки непростые, из иридия: пешка — два кило весит, ферзь — шесть с половиной. Нормальный такой кастет, в принципе, можно и убить, сие, кстати, правилами не возбраняется, а напротив даже, поощряется и приветствуется. После атаки фигура на доску уже не возвращается. Ты бы видел их чемпионаты: редкая партия длится больше десяти минут! Разрешены все удары, а также добивание противника. Технический нокаут — это редкость, в основном валят «вчистую». Вот это шахматы, я понимаю! Сочетание интеллекта и мужества. Никто, правда, в шахматы толком играть не умеет, обычно учат первые десять ходов, типа, «е-два» — «е-четыре» — «урокен» в челюсть — обратный «маваси» в затылок. Зато народ дерётся шикарно, за что всяческая ему уважуха! Кровавые сопли и выбитые зубы по всему татами, в смысле — по всей шахматной доске! После чемпионата печень можно сразу выбрасывать на помойку ввиду её полной неработоспособности. И имплантировать новую. Кстати, пересадка печени, челюстей и гендерных органов включается в обязательный перечень минимальной оплаченной страховки спортсмена.