— Ты про что?
— А ты не понимаешь? Ты всё-таки туповат для своего вполне зрелого… если не сказать, преклонного, возраста.
Я промолчал. Ну, туповат, так что ж! что есть, то есть, хотя, конечно, это с какой кочки на вершину моего интеллекта смотреть.
— Ты знаешь, что такое «стимул»? — неожиданно поинтересовался невидимый обладатель басовитого голоса.
— Мотив, пробуждающий волевой импульс… — предположил я осторожно.
— Это в вашей школе для врождённо-убогих казаков учат таким определениям, — назидательно проговорил мой собеседник. — На самом деле «стимул» — это палка, которую возница втыкает в зад запряженному мулу дабы заставить оного двигаться. Иначе не получается — это ленивое толстокожее животное равнодушно к пинкам, крикам и ударам хлыста. А палка, засунутая в задницу, весьма действенно формирует у мула «мотив, пробуждающий волевой импульс».
— Не знал.
— Теперь знай. Я хочу спросить: чтобы ты повёл себя в отношении Натальи как мужчина, тебе нужен стимул? Если проблема только в этом, то я сумею найти для твоего зада бо-о-о-ольшую палку.
— Не надо мне никакого стимула.
— Ну так давай!
— Извините, любезный Голос-За-Кадром, но я не уверен, что мы понимаем друг друга…
— Да ты совсем туп, как я погляжу! Мозги, видать, окончательно пропил, канализировал, так сказать, из черепа в кишечник по позвоночнику. Я говорю о том, чтобы ты залез на неё и осеменил.
— Ага… — я задумался на секунду. — Немножко ветеринарный термин, но общая мысль понятна.
— Молодчина! Я думал, ты меня сейчас спросишь, что такое «осеменил».
— Ну, нет! Нам в школе рассказывали: аисты, младенцы в капусте, всё такое.
— Немного не так, но по смыслу верно.
— А вам-то, любезный, что за интерес в том, чтобы я её того…
— Это не мой интерес, а твой. Запомни. Без этого у тебя не будет будущего! Вообще никакого.
— Не понял.
— А тебе и не надо понимать. Умом ты не вышел, Пафнутий Чемодуров, до понимания таких категорий. Бегай лучше по прериям, стреляй по всему живому, бери заложников, можешь, кстати, их не освобождать, но вот понимать законы жизни не пытайся. Не твоё это! Каждому — свой удел.
— Ещё умный вопрос можно?
— Нет, вали на Даннемору! — прорычал мой собеседник.
Внезапно помещение, в котором я находился, трансформировалось. Заняло это буквально одну секунду — фокус, достойный сценических эффектов нынешних «звёздных опер». Вокруг меня сделалось темно, хоть глаз коли. Я не удержался и крикнул во тьму «эй!» и мне отозвалось долгое, звучное эхо.
Я поднял «чекумашу» с галогеным фонариком под стволом и посветил вокруг. Оказалось, что теперь я находился во внушительных размеров трубе — диаметром, может, десять метров, а может, и того больше. Труба эта тянулась как вперёд, так и назад неопределённо далеко, во всяком случае, свет фонарика терялся в ватной темноте. Сам я стоял на узком металлическом помосте, видимо, в центре трубы.
— Не дёргайся! — приказал мне голос. — Это ускоритель. Сейчас мы вбросим с двух сторон докритические массы позитрония и они создадут в этом месте сверхкритическую чёрную дыру. Это операция займёт десять в минус тридцатой степени секунды, ты ничего не увидишь, не услышишь и не почувствуешь.
— Как же так, ты же — Бог-Этого-Места, не так ли? Нельзя ли по простому твоему хотению отправить меня на Даннемору и обойтись без всех этих научных ужимок — синхрофазотронов, позитрония… Или кишка слаба, господин Бог-Этого-Места? — я не удержался от язвительного замечания.
— Запомни, дурачок, я — бог этого места, но не бог — того.
И через мгновение я очутился на дне неглубокого овражка на планете Даннемора, того самого, в котором я так ловко скакнул в зев темпорального демодулятора. Наверное между тем, когда я прыгнул в него и вернулся обратно, в местной системе отсчёта минуло секунд десять или пятнадцать. Во всяком случае теперь бледнолицый Ксанф карабкался по стенке оврага наверх, а солдат в тяжёлом роботизированном доспехе кричал ему: «Давай живее, обезьяна!»
Они меня явно не видели. Ксанф находился спиною ко мне, а «цивилизатор» в доспехе был всецело поглощён процессом пленения.
Не теряя времени, я вскинул обе руки и выстрелил в закованного в доспехи спецназовца. Мощный литой шлем от удара пули «чекумаши» звучно раскололся, сработала пластина активной брони и её взрыв лишь усилил общий шум. Все четыре манипулятора, поднятые и разведённые в стороны, с грохотом опустились. А из дырки в паху, куда угодила вторая пуля, со свистом стал травить пар.
Ксанф в ужасе застыл у самых ног металлического чудовища и, задрав голову, воззрился на него снизу вверх.
— Спускайся вниз! — приказал я. — Если мой выстрел пробил второй контур теплообменника, ты можешь получить дозу радиоактивного облучения. Немного, думаю, бэр двадцать, но кто вас, альбиносов, знает, вдруг лично для тебя такое облучение окажется фатальным!
Ксанф вздрогнул при моих первых словах, оглянулся и мигом скатился на дно оврага.
— Я вижу ты здорово струхнул, братишка, — подначил его я.
— Да, есть немножко, — тут же согласился альбинос.
Его простодушное признание меня необыкновенно позабавило. И ещё — мне показалось, что он несказанно рад моему появлению. Ксанф, наверное, даже удар по печени мне простил — до такой степени его напугал парень в роботизированном доспехе. Имитация пленения — замечательный педагогический приём, надо бы взять его на вооружение!
— А чего ты так заволновался? — спросил я небрежно. — Твои товарищи, у которых я побывал, смерти не боялись.
— Им-то можно не бояться, — усмехнулся альбинос. — У них там смерти не будет. А я-то здесь!
Вот те раз! Какою любопытную информацию выдал мне альбинос! Стало быть, «у них, там» и «у нас, здесь» — совсем не одно и то же. Очень интересно. Впрочем, удивляться особенно нечему, ведь там у меня и «чекумаши» не стреляли, а тут — раз! — и я запросто завалил мужика в тяжёлых доспехах.
— Послушай, Ксанф, как называется место, где я побывал? — спросил я альбиноса.
— Я не могу тебе ответить на этот вопрос. Но ты можешь попробовать догадаться сам.
— Бартаглион?
— Ну вот, ты сам и ответил.
— Но ведь Бартаглион — это субатомный мир. Там нет атомов и молекул, там не могут существовать люди, там вообще ничего существовать не может.