— Вы останетесь здесь? Мне подняться в свою комнату?
В глубине души она была довольна тем, что хотя бы один из жильцов был беднее ее.
— Налейте себе тарелку супа. Он еще не настоялся, но можно зачерпнуть сверху…
— Спасибо, мадам.
Он знал, что ее раздражают его постоянные отказы на все ее предложения, но он не мог поступать по-другому. Она тоже об этом знала. Порой им случалось ссориться. Однажды она даже заплакала.
— Я спущусь через четверть часа.
Он никогда не поднимался на третий этаж, где жили обе женщины. Наверху не было отопления, туда не носили уголь, а свет проникал через слуховые окна на крыше. Так сложилось, что лучшая мебель почему-то тоже располагалась в комнатах постояльцев.
Заправив постели у себя и в комнате своей дочери, мадам Ланж переодевалась, причесывалась, повязывала чистый фартук.
Прошло десять минут с тех пор, как она поднялась к себе, и наверняка она была еще раздета, когда раздался звонок в дверь. Звонил явно кто-то чужой, поскольку он слишком сильно дергал за дверной колокольчик, рискуя его оторвать.
Эли выждал немного, прислушиваясь к звукам наверху.
— Вас не затруднит открыть дверь?
— Одну секунду, мадам!
Ему особенно нравились некоторые французские выражения, и «одну секунду» было едва ли не самым любимым.
Пока он шел по коридору со стенами, выкрашенными под искусственный мрамор, он видел тень от двух ног в полосе света, проникавшего под дверь. Он открыл, обнаружил перед собой мужчину своего возраста и, словно ощутив какое-то предчувствие, нахмурился. Если бы он осмелился последовать своей интуиции, то немедленно захлопнул бы дверь, а на вопрос мадам Ланж ответил бы, что в дверь звонил один из нищих, которые ходили здесь ежедневно.
Школьный двор напротив опустел. На улице не было ни души, кроме молодого человека, стоящего на пороге и разглядывающего Эли с удивлением и любопытством.
Вместо того чтобы сказать сразу, что ему нужно, он некоторое время раздумывал. Его взгляд скользнул от рыжеватых, слегка вьющихся волос Эли к его выпуклым глазам, мясистым губам и наконец прошелся по его одежде, которая, как и пальто, была привезена из Вильно. После чего он произнес с легкой улыбкой:
— Полагаю, вы поляк?
Он сказал это на польском, с акцентом, который был знаком Эли.
— Да. Что вы хотели?
— Я насчет комнаты.
Он указал подбородком на объявление, прикрепленное к окну первого этажа, о том, что сдается одна из меблированных комнат.
— Вы ведь тоже студент? — продолжил он.
Казалось, он был удивлен, что Эли не улыбается ему в ответ и держит его на тротуаре, не приглашая войти. Сверху раздался голос мадам Ланж:
— Кто там, мсье Эли?
— Это насчет комнаты.
— Пусть он войдет. Я сейчас спущусь.
Незнакомец все слышал, но, похоже, не понимал, о чем речь, поскольку продолжал стоять с вопрошающим видом. Это был не поляк, а румын.
— Входите. Хозяйка сейчас спустится.
Эли отступил в коридор, чтобы впустить чужака, и собрался уже вернуться на кухню, оставив его здесь. Он мог бы открыть ему дверь ближайшей комнаты, как раз той, что сдавалась.
Это была самая красивая комната в доме, когда-то она служила гостиной. Обои в ней были гранатового, цвета. Помимо кровати там стоял шезлонг, на который Эли всегда смотрел с завистью.
— Вы говорите по-французски? — спросил его румын, прежде чем он успел уйти.
Он молча кивнул.
— А я нет. Я только что прибыл. Я должен был приехать еще месяц назад, к началу учебы. Но в последнюю минуту мне пришлось вырезать аппендицит.
Он держался свободно, с некоторой игривостью, радуясь тому, что нашел того, кто его понимает, и поскольку мадам Ланж уже спускалась по лестнице, он добавил:
— Вы не могли бы остаться здесь и побыть моим переводчиком?
Еще не ступив на пол, мадам Ланж, распространяющая вокруг себя аромат мыла, удивилась:
— Вы не проводили его в комнату? С каких это пор мы начали принимать людей в коридоре?
Она знала, что Эли ревнует. Он понимал, что она об этом знает. Эти двое прекрасно изучили друг друга, и частенько между ними случалось нечто вроде стычек. Сейчас, например, ей было неловко в его присутствии изображать перед потенциальным постояльцем слащавую гостеприимную хозяйку.
— Прошу прощения, мсье. Мсье Эли всегда так рассеян, что подчас забывает о хороших манерах.
Она открывала дверь гранатовой комнаты, когда Эли произнес с некоторым злорадством:
— Он не понимает французского языка.
— Это правда, вы не говорите по-французски?
Молодой румын с улыбкой кивнул и спросил у Эли:
— Что она говорит?