— А почему?
— Потому что до сих пор влюблен в тебя.
— И ты воображаешь себе, что я тебе поверю?
— Я говорю тебе то, что он мне говорил, понятно?.. Он будет ждать у Логшанского фонтана, в одиннадцать часов.
— Если ему так нравится ждать, то может ждать до посинения.
— Поступай как хочешь, Пимпренетта. А сейчас я ухожу на работу. Можно я тебя поцелую?
Они бросились друг другу в объятия, и обе разрыдались. Пимпренетта простонала:
— Ну почему он стал полицейским, а?
Однако любовные неурядицы Пимпренетты и Бруно совершенно не интересовали господ из службы Национальной Безопасности. Инспекторы продолжали вести следствие по делу об убийстве Томазо Ланчиано. Жером Ратьер, еще пока мало известный в уголовной среде, мог позволить себе, не опасаясь, что его быстро вычислят, задавать вопросы направо и налево. Он обращался главным образом к женщинам, зная, что его внешность красивого молодого человека производит благоприятное впечатление на этих дам, у которых собственное увядание не заглушило еще романтических иллюзий. И тем не менее, несмотря на все его усилия, он ничего не узнал. Казалось, что никто и не подозревал о существовании Ланчиано, пока газеты не сообщили, что с ним случилось.
Пишеранд же многого ждал от встречи с Элуа Маспи, которому он оказал немало услуг, равно как и его близким, когда случалось, что они попадались. Он не просил ничего взамен, а делал это только ради своего любимца Бруно.
Великий Масли пребывал в задумчивости, которая не покидала его со времени, когда его старший сын покинул родительский дом, курил свою трубку, устроившись в одном из кресел в гостиной. Когда он услышал стук в дверь, то подумал, что это мог быть какой-нибудь клиент, желающий поделиться с ним своими проблемами. Он выпрямился на своем стуле, чтобы придать себе вид, внушающий уважение. Селестина неожиданно возникла перед ним, прерывисто дыша и раскрасневшись.
— Элуа…
— Что? Что там такое?
— Это… это господин Пишеранд!
— Инспектор?.. Что ему нужно?
Вошел Пишеранд и весело проговорил:
— Всего-навсего поболтать с вами минутку, Маспи.
Элуа велел своей жене достать им бутылку вина, и скоро полицейский и старый нарушитель закона распивали как хорошие друзья, какими в глубине души они и были. Пишеранд рассказал Великому Маспи все, что он знал об убийстве Ланчиано, и о своих предположениях на этот счет. Элуа внимательно слушал, а когда тот закончил, спросил:
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Потому что думаю, что вы мне можете помочь.
— Сомневаюсь!.. Не нужно меня презирать до такой степени, чтобы считать способным быть стукачом, Пишеранд! Иначе мы крепко поссоримся, и я вас выброшу вон со всеми вашими потрохами, инспектор! Это еще не основание считать, что коль скоро мой сын пошел по другой дорожке, то и я должен следовать его примеру!
Пишеранд, привыкший к повадкам Великого Маспи за то время, что с ним общался, не казался слишком взволнованным угрозами, которые его не особенно-то и испугали. Он сделал вид, что уступил.
— Хорошо… Больше об этом не говорим!
— Вот именно, не говорим об этом больше и выпьем еще по одной.
Они снова выпили. Полицейский отставил свой бокал и заговорил, будто ни к кому не обращаясь:
— Это правда, вы изменились, Элуа… Не хотел я этому верить, но это так и есть… и если вы хотите знать мое мнение, Элуа, то это очень печально, особенно когда подумаешь, кем вы были раньше…
Маспи едва не подавился вином, которое пил, и Селестина, подслушивавшая у двери, бросилась в комнату, услышав приступы удушливого кашля и хрипы своего супруга. Она принялась стучать по его спине с энергией, какую могут придать почти тридцать лет совместного сосуществования, одновременно бросая на инспектора тяжелые, полные укоризны взгляды, затем спросила:
— Почему вы довели его до такого состояния?
— Но, дорогая Селестина, я не знаю, в чем дело!
Элуа, вновь обретя нормальное дыхание, резко отстранил жену и поднялся, горя желанием отомстить.
— Он не знает, что со мной! О, проклятие! Он меня оскорбляет в моем собственном доме и не знает, что со мной! Может, вы хотите, чтобы со мной случился удар или что-нибудь в этом роде?
— Я вас уверяю, Элуа…
— Лжец, самый настоящий лжец!
— Я ничего еще не сказал!
— Вы собирались произнести какую-то ерунду, а может, целый набор небылиц, но я вас опередил! Но сначала скажите, в чем я изменился?
— Раньше вы не помогали убийцам.
— Вы хотите сказать, что сейчас…
— Вот, вот! Ваше молчание, ваш отказ от сотрудничества, разве это не из-за пособничества, а?
— Из-за… Селестина, убери все, что у меня есть в пределах досягаемости, иначе, если мне попадется этот несчастный полицейский, из нашего дома вынесут труп.
Селестина пыталась утихомирить эту бурю гнева.
— Успокойся, Элуа… Тебе незачем так кричать!
— Я буду кричать так, как мне нравится! Но чтобы тебе доставить удовольствие… из уважения к матери моих детей я успокоюсь… это не легко, но я успокоюсь и спокойно, заметь, Селестина, прошу господина Пишеранда убраться отсюда подобру-поздорову!
Инспектор поднялся.
— Ну хорошо, я понял, Элуа… Теперь я отдаю себе отчет в том, что мне не следовало бы совершать этот унизительный для меня поступок… Я бы правильно поступил, если бы послушал вашего сына.