До войны многие из них были турками, затем, без их ведома, этих бедняг превратили в русских.
— Чего ты хочешь?
— Не знаю. Нам не дают ни работы, ни хлеба.
— А ты хотел бы вернуться в Турцию?
— А там есть еда?
Некоторые в дороге потеряли одного или двух детей и теперь просили консула попытаться разыскать любимых отпрысков. Или еще один случай: на вокзале служащий отобрал все имущество переселенцев, а их самих посадил на несколько дней в тюрьму.
Они не знали, почему с ними так обошлись. И даже не спрашивали. С завидным упрямством они требовали вернуть их пожитки.
На тех, кто действительно принадлежал к турецкой нации, Адил-бей заводил специальное досье, которое он вместе с Соней относил в управление по делам иностранцев, где их всегда принимал улыбчивый чиновник в расшитой рубахе.
— Что он сказал?
Мужчина говорил солидно, не спеша, разглядывая руки с грязными ногтями.
Двумя днями ранее супружеская чета крестьян вышла из консульства, и вдруг, спустя несколько мгновений, в кабинет ворвалась обезумевшая женщина и сбивчиво объяснила, что стоило им дойти до угла, как военные в зеленых фуражках схватили ее мужа. Когда несчастная попыталась вмешаться и последовать за супругом, ее жестоко избили.
— Он говорит, — переводила Соня, — что сделает все возможное, чтобы дать ответ во время вашего следующего визита.
— Но у этой женщины нет ни единого рубля! Все их сбережения хранились в кармане ее мужа.
— Как им удалось скопить такое состояние?
— Речь идет о совсем небольшой сумме. Но женщина осталась без средств к существованию.
— Пусть идет работать!
— Никто не желает брать ее на работу. Она ночует на тротуаре.
Служащий сделал какой-то непонятный жест и произнес несколько слов.
— Что он ответил?
И по-прежнему совершенно безразличная ко всему Соня перевела:
— Что это не входит в круг его обязанностей. Что он составит бумагу.
— Он может позвонить в ГПУ.
Телефонный аппарат стоял тут же, на письменном столе.
— Телефон не работает.
Мужчина вновь хлебнул чая.
Адил-бей чуть было не встал и не ушел. Солнце напекло ему спину. Все в кабинете застыло, стало неподвижным, и эта добровольная неподвижность тяжким грузом давила на плечи.
Это длилось уже три недели. Консул принес в управление по меньшей мере пятьдесят анкет, но если бы он их сжег, результат был приблизительно тем же. Его принимали с улыбкой. И через несколько дней отвечали:
— Мы ожидаем распоряжений Москвы.
Кто-то вошел в кабинет, и чиновник, откинувшись на спинку стула, затеял долгий и неспешный разговор. Соня терпеливо ждала. Она повсюду оставалась одинаковой, что здесь, что в консульстве: неизменное черное платье, маленькая шляпка, светлые волосы, собранная, сдержанная, строгая.
За другим столом какая-то служащая щелкала костяшками счетов, она также время от времени прерывалась, чтобы сделать глоток чая.
Посетитель ушел. Соня протягивала один документ за другим, сопровождая каждую бумагу определенной фразой.
— Вы не забыли сказать, что это срочно? — вздохнул Адил-бей, в его голосе звучала безнадежность.
— Я сказала. Товарищ заведующий заверяет, что все будет сделано как можно скорее.
— Он еще не подыскал мне прислугу?
Адил-бей так и не нанял женщину, которая бы вела его домашнее хозяйство.
— Что он говорит?
— Что он по-прежнему ищет.
— В конце концов, я постоянно встречаю на улице сотни людей, которые просят милостыню!
— Дело в том, что они не хотят работать.
— А если им сказать, что я готов хорошо заплатить?
— Должно быть, им это говорили.
— И все-таки переведите…
Она нехотя подчинилась, а мужчина пожал плечами, демонстрируя полнейшее бессилие.
— Это уму непостижимо, в городе тридцать тысяч жителей, а они не могут найти хоть кого-нибудь, кто бы согласился следить за моим домашним хозяйством!