— Я просто отдала приказ открыть ворота, — сухо ответила Саломея. — И ты слышишь, как армия Фалькона марширует по городу.
— Ты — ехидна! Ты предала моих людей и сделала меня предателем!!! О, — я должна пойти к ним…
Тамарис рванулась к двери, но Саломея с жестоким смехом схватила ее, и королева была беспомощна против мстительной силы в ее изящных руках.
— Ты знаешь, как добраться до подземной темницы во Дворце, Константинус? — злобно сказала колдунья. — Хорошо. Бери эту гордячку и запри ее в самой крепкой камере. Тюремщики спят, одурманенные чарами, а ты пошли людей перерезать им глотки, прежде чем они проснуться. С этого момента я — Тамарис, а она — безымянный пленник в Мрачной темнице.
Константинус улыбнулся.
— Очень хорошо, но ты не откажешь мне в небольшом развлечении?
— Нет! Укрощай девчонку, как знаешь, — ответила колдунья и, швырнув сестру в руки Фалькона, вышла из комнаты.
Глаза Тамарис расширились от ужаса. Она забыла о людях, марширующих по улицам, забыла обо всем, кроме ужаса и стыда, когда оказалась перед совершенным цинизмом горящих, презрительных глаз Константинуса и почувствовала его сильные руки, сжимающие ее тело.
Саломея быстро шла по коридору, когда крик отчаяния прозвенел на весь дворец. Она злобно улыбнулась и поспешила навстречу своей судьбе.
Одежда молодого солдата была испачкана кровью, сочившейся из глубокой раны на бедре и порезов на груди и плечах. Капли пота блестели на его мертвенно-бледном лице, пальцы намертво вцепились в обивку дивана.
— Она, должно быть, сошла с ума! — в шоке повторял он. — Это какое-то колдовство! Тамарис, которую любит весь Хауран, предала своих людей этому дьяволу из Котхи! О, Иштар, почему меня не убили!? Лучше умереть, чем знать, что наша королева предатель и шлюха!
— Лежи спокойно, Валериус, — нежно уговаривала его девушка, перевязывая раны трясущимися руками. — О, пожалуйста, лежи спокойно, дорогой! Ты только делаешь себе хуже, а я не могу позвать знахаря…
— Нет, — бормотал юноша. — Константинус — дьявол, он будет обыскивать кварталы в поисках раненых хауранцев и они повесят любого, чьи раны показывают, что он сражался. О, Тамарис, как ты могла предать тех, кто так обожал тебя? — он скорчился, плача от горя и стыда, и испуганная девушка прижала его к груди, умоляя успокоиться.
— Уж лучше смерть, чем тот черный стыд, который пал сегодня на Хауран, — горько прошептал юноша.
— Да нет же, Валериус. — Ее мягкие проворные пальцы снова принялись за работу, очищая и перевязывая раны. — Меня разбудил шум сражения, а когда я выглянула в окно, то увидела шемитов, режущих наших людей и почти сразу же услышала твой голос.
— Мои силы были на исходе, — понемногу успокаиваясь, пробормотал Валериус. — Я упал в переулке и уже не мог подняться, зная, что меня очень скоро найдут, если я останусь лежать. Я убил троих синебородых дьяволов, клянусь Иштар! Боги свидетели — они никогда больше не будут топтать улицы Хаурана, и демоны сейчас рвут их сердца в аду!
Дрожащая девушка нежно поцеловала его, но огонь, бушующий в груди Валериуса, не позволял ему лежать молча.
— Как жаль, что я не был на стене, когда вошли шемиты, — вырвалось у него. — Я спал в бараке с другими свободными солдатами, и это было как раз перед рассветом, когда вошел наш капитан. «Шемиты в городе, — мрачно сказал он. — Королева пришла к южным воротам и отдала приказ, чтобы их пропустили. Она сняла людей со стены, и я не понимаю этого, и никто не может понять, но я сам слышал ее слова. Сейчас мы должны собраться на площади перед дворцом и сложить оружие. Иштар знает, что все это значит, но таков приказ королевы».
Валериус сморщился от боли и продолжал:
— Когда же мы пришли на площадь, то там, на возвышении возле дворца, уже выстроились шемиты — десять тысяч синебородых дьяволов. Все улицы были забиты недоумевающим народом, а королева стояла рядом с Константинусом, поглаживающим свои усы, как огромный тощий кот, который только что сожрал воробья.
Пятьдесят шемитов с луками в руках, стояли у подножья лестницы на том самом месте, где должна была быть охрана королевы, которая, несмотря на приказ, явилась полностью вооруженной и теперь, сомкнув ряды, застыла в отдалении.
Тамарис заявила, что Константинус теперь консорт и армия Хаурана больше не нужна. Она распускает ее и приказывает нам спокойно расходиться по домам.
Конечно, подчинение королеве — наша вторая натура, но мы еще долго стояли ошарашенные и просто не находили слов для ответа. Потом стали медленно расходиться, так и не понимая, что делаем. Все было, как в тумане. Но когда тот же приказ был отдан дворцовой страже, то капитан Конан, который был освобожден и пьянствовал всю ночь, закричал стражникам, чтобы они не двигались с места, пока не получат приказа от него, и таково было его влияние на своих людей, что они подчинились.
Конан поднялся по ступеням, и пристально разглядывая королеву, прогремел: «Это не королева! Это не Тамарис! Это сам дьявол в маске». И начался сущий ад! Я точно не знаю, что случилось потом, но думаю, что шемит ударил Конана и тот убил его. В следующее мгновение вся площадь стала ареной побоища.
Шемиты кинулись на стражников. Их стрелы поразили многих, а мы хватали все, что попадалось под руку, и оборонялись, едва ли понимая, за что сражаемся, но я клянусь — не против Тамарис! Константинус пообещал, что перережет глотки всем предателям. Но мы не предатели!
Голос его прервался, и девушка стала тихо утешать своего возлюбленного, не понимая всего, но страдая вместе с ним.
— Это было какое-то безумие. Полувооруженные, мы не имели никаких шансов в этой неравной битве, а стражники хотя и были вооружены полностью, но их было только пятьсот и они дорого обошлись врагу.
И все это время, Тамарис стояла на ступенях дворца рядом с Константинусом, нежно обнимающим ее, и хохотала, как бессердечный холодный демон! Я так и не смог разглядеть, убил ли его Конан или мне это только показалось? Боже, я никогда не видел, чтобы человек мог драться как Конан. Он встал спиной к стене и прежде чем шемиты его одолели, кучи трупов вокруг поднялись до высоты бедер. Но что он мог сделать один против сотен! Увидев, что он упал, я потащился прочь, слыша, как кто-то приказывает взять капитана живым или мертвым.
Константинус с горделивой улыбкой восседал на лошади среди толпы мускулистых шемитов, и отблески заходящего солнца играли на их остроконечных шлемах и серебряных пластинах доспех.
Почти в миле позади них поднимались башни Хаурана.
Немного в стороне от дороги стоял огромный деревянный крест, на котором был распят обнаженный человек.
Он был гигантского сложения. Холодный пот, смешанный с кровью, ручейками стекал с его тела на сухую землю, но из-под спутанной гривы черных волос, скрывающих его низкий, широкий лоб, неукротимым огнем сверкали голубые глаза.
Константинус насмешливо отсалютовал ему.
— Простите меня, капитан, что я не могу остаться, чтобы облегчить твои последние часы, но у меня есть важные дела в городе, и я не могу заставить ждать нашу восхитительную королеву! — он тихо рассмеялся. — Итак, я предлагаю тебе самому решать свои проблемы — и этим красоткам!
Он многозначительно кивнул на больших черных птиц, лениво кружившихся в небе.
— Если бы их не было, то я мог бы даже подумать, что ты протянешь еще несколько дней. Но я бы не советовал даже мечтать об этом. Никто не посмеет приблизиться к твоему телу — живому или мертвому, и ты будешь висеть здесь, на этом кресте смерти, а иначе с нарушителя моего указа, как и со всей его семьи, будет на общественной площади содрана кожа.
А ты же знаешь, что у меня такая репутация в Хауране, что мой приказ сильнее любого отряда стражников. Да и коршуны не смогут заняться тобой, если кто-нибудь будет рядом, а я бы совсем не желал, чтобы они чувствовали какое-нибудь неудобство. Итак, прощай мой храбрый капитан! Я буду вспоминать тебя, лаская Тамарис.
Кровь хлынула из пробитых ладоней, когда огромные кулаки Конана сжались, и он яростно плюнул в лицо Константинуса. Воевода холодно засмеялся, вытер слюну с нагрудных пластин и медленно произнес:
— Вспомни меня, когда коршуны будут терзать твое тело. Я видел множество людей, которые провисели на кресте всего лишь несколько часов — без глаз, ушей, со снятым скальпом. Они молили бога, чтобы острые клювы поскорее добрались до их внутренностей.
И больше не оборачиваясь, поскакал к городу — гибкая прямая фигура в окружении флегматичных бородатых наемников.
Небольшое облако пыли отмечало их путь.
Теперь человек, висевший на кресте, казался единственным признаком разумной жизни в этом пустынном, покинутом всеми, месте, а Хауран менее чем в полумиле отсюда, с таким же успехом мог быть на другом конце мира, в другом веке.
Около городской стены раскинулись плодородные поля и виноградники, серебристое мерцание отмечало путь реки, а за рекой песчаная пустыня тянулась до самого горизонта.
Конан посмотрел на сверкающие башни Хаурана и сморщился от отвращения. Этот город предал его, и вся Вселенная теперь сократилась до четырех железных штырей, удерживающих его от жизни и свободы.