— Ты знаешь не все, — сказала она вдруг, и на губах у ней мелькнула горькая улыбка. — Меня уговаривают уйти от тебя.
— Уйти от меня?
Она только кивнула головою в ответ.
Дэнтон вскочил с места. Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
Потом Элизабэт повернулась и бросилась лицом на убогую постель: она не рыдала, у ней не вырвалось ни единого стона. Только молча лежала ничком на постели. Прошла длинная, томительная пауза, потом плечи у Элизабэт стали вздрагивать: она плакала.
— Элизабэт, — шепнул Дэнтон. — Элизабет!
Он тихонько присел рядом, нагнулся и с нерешительной лаской обнял ее рукою.
— Элизабэт, — шепнул он ей на ухо.
Элизабэт оттолкнула его резким движением.
— Я не хочу, — сказала она. — Новый ребенок будет новым рабом. — И разразилась громким и жалобным плачем.
Дэнтон побледнел, губы у него задрожали. Он соскочил с постели. На лице у него уже не было прежней самоуверенности: самоуверенность сменилась бессильным гневом. Он стал беспокоиться и проклинать слепые силы, которые угнетали их, проклинать все случайности, и страсти, и безрассудства людской жизни. Его жалкий голос наполнял эту жалкую комнату: он потрясал кулаками, он — ничтожная инфузория — он смел грозить. Он грозил всему, что было кругом, прошедшему и будущему, миллионам человечества и всей бездушной громаде исполинского города.
В юности своей Биндон занимался игрою на бирже и три раза выигрывал крупные суммы. После того у него хватило благоразумия отказаться от игры, и потому он имел некоторое право считать себя очень умным человеком. Постепенно он приобрел довольно большое влияние в некоторых деловых сферах огромного города и под конец сделался одним из главных акционеров Общества Лондонских Летательных Станций, владевшего платформами, куда приставали аэропланы со всего света. Такова была общественная роль Биндона. В частной жизни он был эпикурейцем. И дальнейший рассказ есть история его сердца.
Однако, прежде чем спуститься в такие глубины, нужно хоть в кратких словах описать внешность этой значительной персоны. Он был тщедушный, низенький, со смуглым лицом. На лице и на голове у него не оставалось ни волоска, согласно гигиенической моде нового времени. Зато его головные уборы менялись постоянно вместе с костюмом, а костюм он менял очень часто.
Иногда он облекал свою важную особу в пневматическое резиновое платье стиля рококо, надевал на голову прозрачный, самосветящийся колпачок — и ревниво следил за тем, чтобы люди, не так пышно одетые, оказывали ему, Биндону, должное почтение.
Потом, в виде контраста, он обтягивал свое тощее тело черным сверкающим атласом; чтобы плечи казались шире и получился вид более важный, он надевал подниз пневматическую куртку, а сверху набрасывал мантию из китайского шелка, с тщательно заглаженными складками. И, наконец, являлся в классическом своем виде — в обтянутых розовых панталонах — и блестящим феноменом проносился на сцене вечного театра судьбы.
В те дни, когда он ухаживал за Элизабэт, он, чтобы прибавить себе моложавости, охотно надевал костюм модного щеголя, — из эластической ткани с какими-то отростками и странными рогами. Эти отростки светились изнутри и переливались, как радуга.
И нет никакого сомнения, что если бы Элизабэт имела не столь старомодный вкус и меньше увлекалась этим шелопаем Дэнтоном, — этот умопомрачительный шик Биндона мог бы прельстить ее.
Биндон посоветовался с отцом Элизабэт прежде чем явиться перед ней в своем франтовском костюме, и Морис сказал, что для женского сердца лучше такого костюма не может быть ничего. Однако, последующие факты показали, что он знал женское сердце не очень-то хорошо.
Мысль о женитьбе пришла Биндону в голову еще до первой встречи с прекрасною Элизабэт. Биндон был всегда убежден, что в сущности он рожден для чистой любви и целомудренной жизни вдвоем.
Именно эта идея давала особый патетически-серьезный оттенок его кутежам и распутству; по существу своему кутежи эти были довольно пошлы, хотя друзья его и он сам были склонны рассматривать их, как проявление бурного темперамента.
От беспорядочной жизни, а также, быть может, под влиянием наследственности — у Биндона началась серьезная болезнь печени, и, между прочим, воздушные поездки стали для него почти невозможными. Именно во время лечения, после одного неприятного желчного припадка, ему и пришло на ум, что, если бы он встретил красивую, нежную, добрую, молодую девушку, с преданным сердцем и без особой склонности к умствованиям, она могла бы спасти его от порока и вернуть на путь добродетели, и даже больше: даровать ему потомство в виде утешения старости.
Но, как многие всеведущие светские люди, он сомневался, есть ли на свете такие девушки. Когда ему говорили о них, он вслух выражал недоверие, а втайне — побаивался.
Однако, когда честолюбивый Морис познакомил Биндона с Элизабэт, Биндон был совершенно очарован. Он влюбился в нее с первого взгляда. Положим, начиная с шестнадцати лет, он влюблялся постоянно, и на всевозможные лады, подражая различным литературным примерам из лучших романов целого ряда столетий. Но теперь это была иная любовь, настоящая. Биндону казалось, что эта любовь пробуждает в его душе лучшие чувства. Он был готов пожертвовать ради этой девушки всем своим прошлым, тем более, что оно привело его только к разлитию желчи и к расстройству нервной системы. Он уже рисовал себе идиллические картины обновленной жизни.
А пока что он ухаживал за Элизабэт с большим искусством и тонкостью. Сдержанность Элизабэт он принимал за изящную скромность, ее молчаливость — за очаровательное отсутствие обременительных идей.
Биндон ничего не знал об ее нелепом увлечении и не имел понятия о маленькой попытке Мориса исправить это увлечение посредством гипнотизма. Биндон был убежден, что у него с Элизабэт отношения — лучше каких и желать нечего, и он только старался укрепить в Элизабэт эту предполагаемую ее благосклонность маленькими подарками, браслетами, духами. И тут вдруг, как снег на голову, свалилось ее неожиданное бегство вместе с юным Дэнтоном.
Биндон пришел в страшную ярость: его тщеславие было жестоко уязвлено. И за неимением другого объекта, первый порыв злобы излил на покинутого дочерью Мориса.
Прежде всего Биндон ворвался к нему в приемную и осыпал его оскорблениями; потом стал ездить из конторы в контору, разыскивая разных влиятельных людей и стараясь подорвать кредит своего неудавшегося тестя; в таком направлении Биндон весьма энергично трудился целый день, успев сделать довольно много. Это принесло ему облегчение, и он отправился в ресторан, где не раз, в дни своей юности, проводил время самым развеселым образом. Тут Биндон очень основательно пообедал и выпил в обществе двух других столь же изящных сорокалетних юношей. Довольно с него хлопот! Ни одна женщина этого не стоит!
И он даже сам изумился потоку своего цинического острословия. Один из собутыльников Биндона, подогретый вином, делал довольно прозрачные намеки насчет любовных разочарований Биндона, но даже и это не испортило ему настроения.
Когда он проснулся на следующее утро — в печени жгло, в душе горел гнев. Биндон разбил вдребезги свою говорящую газету, прогнал лакея и замыслил жестокое мщение против Элизабэт. И также против Дэнтона. Самое жестокое мщение… Чтобы никто не сказал, что он был покорною игрушкой в руках легкомысленной девчонки…
Он вспомнил, что у Элизабэт есть маленькое состояние, и тотчас же подумал, что, пока отец Элизабэт не переложит гнев на милость, это состояние является единственным источником существования для юной четы. Стало быть, если отец не смягчится и если удастся понизить доходы и ценность того предприятия, в которое вложено наследство Элизабэт, то Дэнтону и его супруге придется круто.
Тогда, быть может, удастся пустить в ход соблазн. Биндон уже отказался от своего недавнего идеализма и думал о том, как соблазнить Элизабэт, — пусть это будет даже безнравственно, все равно.
Он рисовал себе картину, как он, богатый, всемогущий, неумолимо преследует жестоким мщением девушку, которая его отвергла. И вдруг вся ее фигура воскресла в его памяти, живая и яркая, и первый раз в своей жизни Биндон затрепетал в припадке истинной страсти. Фантазия теперь уже стояла в сторонке, как почтительный лакей, сделавший свое дело: фантазия открыла дверь чувству.
— Клянусь богом, — воскликнул Биндон, — она будет моей, живая или мертвая. Или я буду мертв. А этот молодчик…
Он пригласил своего врача и в виде искупления за вчерашний ужин принял дозу лекарства, довольно горького. Потом, слегка успокоившись, но с той же решимостью, он отправился к Морису. Морис чувствовал себя окончательно погибшим, униженным, разоренным. Сейчас в нем говорило только чувство самосохранения, и для того, чтобы вернуть себе состояние, он готов был принести в жертву не только остаток любви к своей непокорной дочери, но даже собственное тело и душу. Скоро Морис и Биндон помирились и решили действовать так, чтобы своевольная чета возможно скорее впала в нищету. Биндон рассчитывал пустить в ход свое финансовое влияние, чтобы по возможности ускорить эту спасительную перемену.
— А потом? — спросил Морис.
— Потом они попадут в Рабочую Команду, — сказал Биндон, — наденут синюю холстину.
— Потом они разведутся, — сказал Биндон. Теперь прежняя трудность развода давно смягчилась, и брачные пары могли разводиться по сотне различныхпричин и поводов.
— Да, они разведутся… Я их заставлю — я это устрою. Клянусь богом — это будет! Ей ничего не останется больше. А того, другого я растопчу, уничтожу, сравняю с землей…
Мысль о том, как он сравняет с землей Дэнтона, пришпорила Биндона. Он даже забегал по комнате взад и вперед.
— Она будет моей. Ни бог, ни сатана не избавит ее от меня! — кричал Биндон.
Тут вдруг страсти в нем остыли самым трагикомическим образом: у Биндона жестоко заболело под ложечкой. Он вытянулся и героически решил не обращать никакого внимания на эту боль.
Морис молча слушал: его пневматическая шапочка осела, как проколотый пузырь…
Так случилось, что Биндон начал упорно работать над разорением Элизабэт. Он пустил в ход все свое искусство и все влияние, каким в те дни обладали богатые люди. Ни совесть, ни религия ему нисколько не мешали. Время от времени он посещал очень знающего, очень интересного и милого священника гюисманитской секты модного культа Изиды и исповедывался ему, изображая свои мелкие делишки в виде величественного порока, в виде борьбы против небесных сил. Очень знающий, симпатичный и милый священнослужитель, представляя собой небесные силы, выражал скромное удивление и почтительный ужас, налагал на Биндона легкую и удобную эпитимию и советовал грешнику уединение в чистом, изящном, гигиеническом монастыре, очень удобном для грешников с хорошими средствами и с плохою печенью.
Из этих маленьких экскурсий Биндон возвращался обратно в Лондон с обновленной страстью и энергией. Он подводил свои мины с удвоенным старанием и целыми днями сидел в одной галлерее над городскими путями в том квартале, где жила Элизабэт. Из этой галлереи был виден вход в бараки Рабочей Команды. И, наконец, в одно прекрасное утро Биндон увидел, как этот вход открылся перед Элизабэт.