— Помоги вам Бог, если вас с ними поймают! — сказал я. — У патанов «мартини» ценятся на вес серебра.
— Пятнадцать сотен — всё, что удалось выпросить, позаимствовать или украсть — все наши сбережения до последней рупии вложены в этих двух верблюдов, — сказал Дрэвот. — Нас не поймают. Мы пойдём через Хайбер с очередным караваном. Кто тронет бедного безумца-дервиша?
— И вы раздобыли всё, что вам нужно? — с изумлением спросил я.
— Ещё не всё, но скоро раздобуду. Дайте какую-нибудь безделушку в память о вашей доброте, брат. Вы оказали мне услугу вчера, а перед тем — в Марваре. Как говорится, с меня полцарства.
Я снял с цепочки для часов брелок с циркулем и подал его дервишу.
— До свидания, — сказал Дрэвот, уважительно протягивая мне руку. — Теперь нам не скоро удастся пожать руку англичанину. Пожми ему руку, Карнехан! — крикнул он, когда мимо меня шествовал второй верблюд.
Карнехан свесился с верблюда, и мы обменялись рукопожатием. Затем верблюды двинулись по пыльной дороге, а я всё стоял и дивился. Ни единой погрешности не нашёл я в их облике. Сцена в караван-серае показала, что они безупречны и для туземного глаза. Возможно, они сумеют пройти неузнанными через Афганистан. Но дальше их ждала смерть — смерть ужасная и неминуемая.
Через десять дней наш туземный корреспондент в Пешаваре прислал письмо с текущими новостями, и заканчивалось оно так:
«Здесь было много веселья из-за одного безумного дервиша, который имеет намерение продать Его Высоч. Эмиру Бухарскому всякие ничтожные игрушки и безделушки, именуя их могущественными талисманами. Дервиш покинул Пешавар, примкнув ко второму летнему каравану в Кабул. Купцы были ему рады, ибо, согласно суеверию, подобные безумцы приносят удачу».
Итак, они уже были по ту сторону Границы. Я хотел помолиться за них, но тем вечером в Европе умер настоящий король, и мне пришлось сесть за некролог.
Колесо жизни вновь и вновь совершает одни и те же круги. Прошло лето, за ним зима, и снова пришли зима и лето. Редакция работала, я работал вместе с ней, и на третье лето всё вновь сошлось воедино: жара, ночной выпуск, напряженное ожидание, что сейчас о чём-то телеграфируют с другого конца света — всё так же, как в прошлый раз. За прошедшие два года умерли несколько знаменитых людей, печатные машины стали лязгать чуть громче, а некоторые деревья в редакционном саду стали выше на пару футов. Вот и всё что изменилось.
Я отправился в печатный цех, и снова всё повторилось так же, как той ночью. Вот только нервничал я больше, чем два года назад, и жара изводила меня ещё сильнее. В три часа я крикнул: «Печатайте!» и повернулся было к выходу, но тут к моему стулу подобрался человек — точнее, то, что осталось от человека. Спина изогнута дугой, голова ушла в плечи; ноги он переставлял косолапо как медведь. Трудно было разобрать, идёт он или ковыляет на четвереньках, этот замотанный в тряпьё, подвывающий калека, который звал меня по имени и кричал, что вернулся.
— Вы мне дадите выпить? — прохныкал он. — Ради всего святого, дайте же мне выпить!
Я вернулся в редакцию, и он приплёлся за мной, охая от боли; я подкрутил фитиль в лампе.
— Вы помните меня? — выдохнул он, падая на стул, и повернул к свету изуродованное лицо, увенчанное копной седых волос.
Я пристально вглядывался в него. Где-то я уже видел эти сходящиеся на переносице чёрные брови в дюйм шириной, но хоть убей, не мог вспомнить, где именно.
— Нет, не помню, — сказал я, протягивая ему виски. — Чем я могу вам помочь?
Он глотнул неразбавленного виски и затрясся в ознобе, хотя стояла удушающая жара.
— Я вернулся, — повторил он. — И я был королём Кафиристана, — я и Дрэвот — мы были коронованными королями! В этой комнате мы всё решили, а вы нас здесь посадили и дали нам книги. Я Пичи — Пичи Талиаферо Карнехан, а вы так и сидите здесь, с тех самых пор… о господи!
Я был крайне поражён и не сумел этого скрыть.
— Это святая правда, — с сухим смешком сказал Карнехан, баюкая обмотанные тряпьём ноги, — святая как Писание. Мы были королями, с коронами на головах — я и Дрэвот, бедолага Дэн… ох, бедный, бедный Дэн, который никогда не слушал советов, как я его ни просил!
— Держите ещё виски, — сказал я, — и держите себя в руках. Расскажите всё, что только вспомните, от начала и до конца. Вы перешли Границу на верблюдах: Дрэвот был одет безумным дервишем, а вы изображали его слугу. Вы это помните?
— Я ещё в своём уме — пока что. Конечно, помню. Смотрите прямо на меня, а то мои мысли совсем разбегутся. Смотрите мне в глаза и ничего не говорите.
Я подался вперёд и стал смотреть ему в лицо, ни на миг не отводя взгляд. Он опустил на стол руку, скрюченную наподобие птичьей лапы, и я схватил её за запястье. С тыльной стороны алел рваный ромбовидный шрам.
— Нет, туда не смотрите. Смотрите на меня, — сказал Карнехан. — Это было позже — и ради всего святого, не сбивайте меня. Мы пошли с тем караваном, я и Дрэвот, и мы куролесили изо всех сил, чтобы позабавить этих людей. Дрэвот обычно веселил нас по вечерам, когда все готовили еду — готовили еду и… что же они потом делали? Они зажигали огоньки, и искры летели Дрэвоту в бороду, и мы все смеялись — до смерти смеялись. Огненные искры, вот кто они были — летящие в огненную бородищу Дрэвота… и было так весело! — Он отвёл от меня взгляд и расплылся в бездумной улыбке.
— А потом, после этих летучих огней, вы дошли с караваном до Джагдалака, — сказал я наугад. — Дошли до Джагдалака, а там повернули на Кафиристан.
— Нет, неверно, не так; с чего вы это взяли? Мы повернули ещё до Джагдалака, потому что нам сказали, что там довольно неплохие дороги. Но они оказались плохо недовольными для наших верблюдов, моего и Дрэвота. Когда мы ушли из каравана, Дрэвот выкинул всю свою одежду, и всю мою одежду, и сказал, что мы будем язычниками, потому что кафиры не станут иметь дела с магометанами. И мы вырядились не поймёшь как, и другого такого зрелища, как Дэниел Дрэвот, я ещё не видел и больше уже не увижу. Он спалил себе полбороды, перекинул через плечо баранью шкуру, а на голове выбрил узоры. Мне он тоже выбрил голову и заставил одеться самым недостойным образом, чтобы я походил на язычника. Это была чрезвычайно гористая местность, и наши верблюды не смогли идти дальше из-за гор. Горы там высокие и чёрные, и когда я возвращался, я видел, как они дрались как горные козлы, — там много козлов, в Кафиристане. Эти горы, они всегда неспокойны, и козлы тоже. Вечно дерутся и мешают спать по ночам.
— Возьмите ещё виски, — размеренно сказал я. — Что вы с Дрэвотом делали дальше, когда верблюды не смогли идти по дурным дорогам, ведущим в Кафиристан?
— Что сделал кто, когда верблюды не смогли в Кафиристан? Вместе с Дрэвотом была вторая сторона по имени Пичи Талиаферо Карнехан. Вам рассказать про него? Он умер там, совсем один. Вниз полетел с мостом старина Пичи, вертясь и кружась как волчок за полпенни, один из тех, что везли на продажу эмиру. Но нет, по три полпенни за пару они были, эти волчки, если только я не ошибаюсь и прошу нижайшего прощения… Потом от этих верблюдов уже не было проку, и Пичи сказал Дрэвоту: «Ради всего святого, давай от них избавимся, пока нам не отрезали головы», и они убили верблюдов посреди этих гор, оставшись без всякой достойной упоминания пищи, но сперва сняли коробки с ружьями и припасами, — а потом появились двое, и они вели четырёх мулов. Дрэвот стал перед ними плясать, распевая: «Продайте мне четырёх мулов!» Первый сказал: «Раз тебе есть чем заплатить, то тебя есть зачем грабить», но не успел он взяться за нож, как Дрэвот переломил ему шею о своё колено, а вторая сторона убежала. Тогда Карнехан навьючил на мулов ружья, которые снял с верблюдов, и мы с ним отправились в эти громадные мёрзлые горы, где дороги не шире вашей ладони.
Я спросил, помнит ли он природу тех мест, по которым они шли, и он на миг замолчал.
— Я рассказываю так чётко, как только могу, но голова моя уже не так хорошо соображает. Мне пробили её гвоздями, чтобы я лучше слышал, как умер Дрэвот. Природа там чрезвычайно гористая, мулы весьма строптивые, а народонаселение малочисленное и обособленное. И вот они шли всё выше и выше, а потом всё ниже и ниже, и вторая сторона, Карнехан, он умолял Дрэвота не петь и не свистеть так громко, потому что боялся схода кол-лос-сальных лавин. Но Дрэвот сказал, что раз король не может громко петь, ему на троне незачем сидеть, и подстегивая мулов и не внемля голосу разума, двигался десять морозных дней. Мы дошли до большой ровной долины, со всех сторон окружённой горами, и мулы были еле живые, так что мы их убили, не имея никакой достойной упоминания пищи ни для них, ни для себя. Мы сели на коробки и стали играть в чёт-нечет вывалившимися патронами.
Потом в долину сбежали десять человек с луками и стрелами, а за ними гнались двадцать других с луками и стрелами, и шум стоял кол-лос-сальный. Они все были белые, — белее нас с вами, — с золотистыми волосами и очень хорошего сложения. Дрэвот сказал, распаковывая ружья: «Пора браться за дело. Дерёмся за тех десятерых», и он выстрелил из двух ружей в двадцать других, и подстрелил одного за двести футов от скалы, на которой сидел. Другие кинулись бежать, но Карнехан и Дрэвот, не вставая с коробок, перестреляли их одного за другим, по всей долине. Потом мы пошли к своим десяти, которые тоже метались по снегу, и они пульнули в нас маленькой дурацкой стрелой. Дрэвот выстрелил поверх их голов, и они простёрлись ниц. Потом он обошёл их кругом и слегка попинал, а потом поднял на ноги и стал пожимать руки всем вокруг, выражая дружественные чувства. Потом он их подозвал и дал им нести коробки, и каждому махал рукой, словно уже был королём. Они взяли его и коробки, прошли через долину и поднялись вверх по склону, в сосновый лес на вершине горы, где стояло полдюжины больших каменных идолов. Дрэвот подошёл к самому крупному, которого звали Имбра, положил ему к ногам ружьё и патрон, уважительно потёрся с ним носами, похлопал его по голове и откозырял ему. Потом повернулся ко всем, кивнул и сказал: «Всё в порядке. Я тоже посвящённый, и все эти старые страшилки — мои друзья». Потом он открыл рот и показал на него пальцем, и ему принесли поесть, но он сказал «нет», и тогда ему снова принёсли поесть, и он снова сказал «нет», а потом вождь тамошней деревни и один старый жрец принесли ему поесть, и только тогда он сказал «да», но очень горделиво, и ел медленно, как бы нехотя. Так мы без всякого труда заполучили свою первую деревню, прямо как с небес туда слетели. Но потом мы слетели с одного из этих треклятых веревочных мостов, — вы ведь не думаете, что человек после такого будет много веселиться?
— Плесните себе ещё виски и рассказывайте дальше, — сказал я. — Это была первая деревня, которую вы заполучили. Но как вам удалось стать королём?
— Я не стал королём, — сказал Карнехан. — Дрэвот, вот кто стал королём, — и каким же молодцом он смотрелся в золотой короне и всё такое прочее! Он и тот, другой остались в деревне, и каждое утро Дрэвот садился рядом со стариной Имброй, а народ приходил и поклонялся. Так велел Дрэвот. Потом в долину спустилось множество людей, и Карнехан с Дрэвотом, прежде чем те успели их заметить, перестреляли их из ружей, а потом сбежали вниз в долину и поднялись вверх по другому склону, и там оказалась ещё одна деревня, похожая на первую, и весь народ пал ниц, и Дрэвот спросил: «Что это за раздор между вашими деревнями?», и ему показали женщину, белую как мы с вами — которую силой забрали из первой деревни, и Дрэвот вернул её назад, и пересчитал убитых — их было восемь. За каждого убитого Дрэвот пролил на землю немного молока и повертел руками, точно волчком, и сказал: «Теперь всё в порядке». Потом он и Карнехан взяли под руки главных вождей обеих деревень, и спустились с ними в долину, и помогли им прочертить копьём черту вдоль долины по самой серёдке, и дали им по куску дёрна, каждому со своей стороны. И весь народ сбежался вниз, и все вопили как безумные, и всё такое, и Дрэвот сказал: «Идите, копайте землю, плодитесь и размножайтесь», чем они и занялись, хотя его и не поняли. Потом мы расспросили, как на их наречии называются все вещи — хлеб, вода, огонь, идолы и так далее; и Дрэвот привел жреца каждой деревни к идолу, и велел сидеть и судить народ, а если что-то будет не так, то он его пристрелит.
Следующую неделю они пахали землю в долине, тихие как пчёлы, но гораздо приятнее пчёл, — а жрецы выслушивали жалобы и объясняли Дрэвоту на языке жестов, в чём дело. «То ли ещё будет, — сказал Дрэвот. — Они думают, что мы боги». Он и Карнехан отобрали двадцать лучших парней и показали им, как заряжать ружья, вздваивать ряды и перестраиваться в шеренгу, и парням это нравилось, и они оказались вполне смекалистыми и поднаторели в этом деле. Потом он оставил в одной деревне свою трубку, в другой деревне кисет, и мы вдвоём пошли смотреть, что делается в соседней долине.
Там были сплошные скалы и маленькая деревушка, и Карнехан сказал: «Отошлём их жить в первую долину, и поселим их там, и дадим им немного земли из той, что ещё не разобрали». Они были бедняки, и мы окропили их кровью козленка, прежде чем отправить в наше новое королевство. Так было нужно, чтобы впечатлить народ, а потом они спокойно обосновались, а Карнехан вернулся к Дрэвоту, который ушёл в следующую долину, чрезвычайно гористую — сплошной снег и лёд. Там вообще не было людей, и войско устрашилось, так что Дрэвот одного из них пристрелил и двигался дальше, пока не нашёл деревню, где жили люди; войско им разъяснило, что если они хотят остаться живы, то лучше бы им не пулять из своих древних ружьишек (а у них были фитильные мушкеты). Мы завели дружбу с местным жрецом, и я остался там один, с двумя из войска, и муштровал тамошних мужчин, а потом один важный вождь услышал, что поблизости объявился новый бог, и пришёл через весь этот снег с грохотом тимпанов и труб. Карнехан выстрелил в самую гущу его людей и одному попал в руку на расстоянии в полмили этого снега. Потом он отправил вождю послание, что если тот хочет остаться жив, пусть придёт без оружия и пожмёт мне руку. Вождь пришел один, и Карнехан обменялся с ним рукопожатием, а потом крутил руками, точь-в-точь как Дрэвот, а вождь очень удивлялся, и трогал меня за брови. Потом Карнехан пришёл к вождю один, и на языке жестов спросил вождя, есть ли у него заклятый враг. «Есть», — ответил вождь. Тогда Карнехан отобрал на выучку его лучших людей, и приставил к ним двоих из войска, и через две недели они держали строй не хуже волонтёров. Потом они с вождём двинулись на большущее плато на вершине горы, и люди вождя ворвались в деревню и захватили её, а наши три «мартини» палили в самую гущу неприятеля. Так мы захватили эту деревню, и я дал вождю лоскут своей одежды и сказал: «Владей, пока я возвращусь», что есть слова Писания. А в качестве напоминания, когда мы с войском отошли на восемнадцать сотен ярдов, я выстрелил, и пуля взметнула снег рядом с ним, и весь народ пал ниц. Потом я написал Дрэвоту, чтобы где бы он ни был, на суше или на море…
Рискуя сбить его с хода мысли, я задал вопрос:
— Как вам в тех местах удалось написать письмо?
— Какое письмо?.. А, письмо! Пожалуйста, смотрите мне прямо между глаз. Это было узелковое письмо, нас научил один слепой бродяга в Пенджабе.
Я вспомнил, как однажды в редакцию пришёл слепой с сучковатой палкой и шнурком, который он накручивал на палку по придуманному им самим шифру. Через несколько часов или дней он мог в точности повторить «записанное» таким образом предложение. Весь алфавит он свёл к одиннадцати основным звукам; он пытался научить меня своему способу, но я так и не преуспел.
— Я написал Дрэвоту, чтобы он возвращался, — сказал Карнехан, — потому что королевство слишком быстро растёт, и мне трудно с ним управляться; потом я вернулся в нашу первую долину посмотреть, как идут дела у жрецов. Деревня, которую мы захватили с вождём, называлась Башкай, а самая первая наша деревня — Эр-Хеб. Жрецы в Эр-Хебе управлялись неплохо, но отложили до моего возвращения кучу споров о земле, а ещё какие-то люди из другой деревни по ночам стреляли по ним из луков. Я отыскал эту другую деревню и сделал по ней четыре серии выстрелов с тысячи ярдов. На это ушли все патроны, которые я мог потратить, и я стал ждать Дрэвота, которого не было уже месяца два или три, и держал своих людей в узде.
Однажды утром раздался дьявольский грохот барабанов и труб, и с горы спустился Дэн Дрэвот с войском, со свитой из сотен идущих за ними людей, и что самое поразительное — со здоровенной золотой короной на голове.
— Господи боже, Карнехан, — сказал Дэн, — вышла кол-лос-сальная штука, и мы прибрали к рукам всю эту страну, — всё, что здесь вообще стоило брать. Я сын Александра Македонского от царицы Семирамиды, а ты мой младший брат и тоже бог, как и я! Это величайшее дело, какое мы только видели! Я с войском шел и дрался шесть недель, покуда каждая жалкая деревушка на пятьдесят миль в округе не пришла в ликование; но что ещё важнее, я заполучил ключ ко всему делу, сейчас ты сам увидишь, — и принёс тебе корону! Я велел сделать две штуки в месте под названием Шу, — там в скалах золота больше, чем жира в баранине. Я сам видел это золото, и я сталкивал ногой в пропасть бирюзу, а гранаты там валяются в речном песке, и тут ещё кусок янтаря, который мне дали просто так. Сзывай всех жрецов — и вот, держи свою корону.
Один из людей раскрыл чёрную волосяную сумку, и я надел корону. Она была слишком маленькая и чересчур тяжёлая, но я носил её к вящей славе. Она была из кованого золота, фунтов пять весом, и похожа на обруч от бочки.