— Что с ним случилось?
— Вернулся...
Не было еще случая, чтобы Ернан возвращался с промысла до срока.
— Без добычи?
— Какая добыча! Дюжину хвостов принес, не боле...
— Может, заболел?
Пашка даже не отвечает на такую малоинтересную догадку.
И здесь на Ваньку снисходит вдохновение. Притворившись, что неожиданное возвращение Ерпана ничуть его не интересует, он говорит:
------Ну и хрен с ним, Ерпаном, коли вернулся!.. Прощай.
еретик, мне домой надо: мать велела скорее приходить.
Хитрость удается на славу. Теперь уже Пашке не терпится как можно скорее все рассказать. Новость тем и дорога, что ею поделиться можно. Не поделишься, будет она тяготить, как неразменный рубль...
— Обожди...— просит он.— Ты Гришкино ружье знаешь?
— А то! Он его сам давал мне в руках подержать. Тяжелое!
— Порвалось!
У Ерпана ружье порвалось!.. Ради такой новости не то что уши поднять, малахай с головы сбросить не жаль!
— Врешь! — не верит Ванька. — Ерпану ружье от отца перешло, ему сто лет, такое не порвется.
— А вот и порвалось!.. Он, значит, полным зарядом по лисе бил... Как вдарил, так левый ствол и разворотило! А лису добыл все-таки... Хорошая лиса... Крестовка!
— Что ж, он ружье чинить повезет?
— Знамо, починит... А то и новое купит. Такое, в какое заряд сзади пхается. У Ерпана добытных денег много.
— Он и новое осилит! —соглашается Ванька.
За интересным разговором Ванька забыл обо всем и прежде всего о морозе. Неладное заметил Пашка.
— Почто у малахая уши задрал?.. Глянь, левое ухо все белое.
Будет теперь в наказание за любопытство Ванькино ухо болеть и пухнуть. Заодно Ванька вспоминает о перепиленном мотузке и предстоящих подшлепниках.
— Потри мне ухо-то!—просит он Пашку. — А то мне мамка задаст...
— Это я враз...
За таким лекарством, как снег, на Горелом погосте по зимнему времени далеко идти не надо. Пашка трет Ванькино ухо так старательно, что оно становится багровокрасным и начинает гореть. Однако Ванька и не думает торопиться домой. Дело в том, что, выпытав у Пашки его новости, свою новость Ванька припрятал про запас.
— Меня мамка нынче к ссыльным с молоком посыла-||а,..— говорит он таким тоном, будто ничего особенного в таком сообщении нет.
Ссыльных привезли на Горелый погост совсем недавно, поздней осенью, и что они за люди, толком никто не знает. Их трое, живут они в пустом дьяконовском доме, и что у них делается — неизвестно. Замечали только, что свет в их окнах горит далеко за полночь.
— Ну? Прямо в дом к ним заходил?—интересуется Пашка.
— Звали, только я не пошел, а с крыльца в дверь глянул.
— Иконы-то есть у них?
— Икон не видел. Вот книг на столе много лежит. Вот сколько!
Согрешив против истины, Ванька показал на сажённый сугроб.
— Божественные?
- Кто их знает... Высокий, который с усами, увидел, что я на стол смотрю, начал меня про буквы спрашивать.
— Про какие буквы?
— Знаю ли я буквы...
— Ты ему чего сказал?
— Ничего не сказал... Оробел в ту пору.
— Значит, он сердито разговаривал?
— Вовсе он не сердитый, а насмешник... Взял и обозвал меня.
— По-нехорошему?
— Кто ж его знает как...
— Как же все-таки?