И точно, воздух сгустился, и стало тяжелее дышать. А когда я вышла уже в темноте по известной нужде в туалет, то замерла, не дойдя до заветной будочки. В полной темноте в небе блестели звезды, а под ними, среди кустов и над садовой тропинкой мерцали, постоянно перемещаясь, крошечные огоньки. Сначала я хотела испугаться, но потом вспомнила, как Лия хвасталась, что у них в саду невероятно чудесно светятся маленькие светлячки. И это зрелище — росчерк блистательных точек и линий в темноте, право слово, был наградой за очередной тревожно прожитый день.
Кто точно может определить, где та грань, которая отделяет терпение истинной любви от ломающей судьбу жертвы?
Мне совсем не казалось, что это с моей стороны была такая уж жертва, когда я переехала «замуж» в другой город. Хотя я оставила все, что было в моей жизни до встречи с будущим мужем. Работу редактором в небольшом местном издательстве, друзей, знакомых и привычный дом, в котором я прожила большую часть своей сознательной жизни. Денег от продажи моей небольшой квартиры хватило на то, чтобы не чувствовать себя сидящей на шее у мужа, а наконец-то заняться тем, о чем мечтала всю жизнь. Не править чужие тексты, а попробовать создать что-то свое. Сначала было трудно перестраивать мозги с одного состояния на другое, но постепенно я расслабилась, выключила внутреннего цензора, и смогла отправиться по волнам своей фантазии.
Молодой муж заменял весь мир, нам было хорошо вдвоем. Одна моя мудрая подруга говорила: «В счастливых семьях друзей не бывает», и я в первые месяцы замужества сразу прочувствовала всю глубину этого высказывания, казавшегося мне каким-то слишком вымученным. Потому что, действительно, каждый, кто появлялся хоть на полчаса в нашем маленьком междусобойчике, сразу же становился лишними. Словно отрывал у нас минуты и секунды счастья быть вдвоем. Поэтому вскоре вдвоем мы и остались.
Вмешивался в нашу идиллию только город. Дело в том, что я, незаметно для себя, очень быстро полюбила это пространство. Хотя когда-то казалась кощунственной сама мысль, что мне будет где-нибудь лучше, чем на родине.
Это было такое время, когда я в полной мере прочувствовала неизвестное доселе состояние. Когда незнакомый город, бывший в тебе, как Вселенная в начале создания просто никаким пятном (ибо в начале не было ни света, ни тьмы), вдруг начинает покрываться точками. Сначала, конечно, это знакомые тебе дома, потом — необходимые и просто любимые магазины (ибо в чужом городе важно, что тебе где-нибудь рады, а в магазинах тебе точно рады), потом места, куда ты приходишь, потому что там уютно и тепло. Сначала для меня это было, как детская игра «соедини точки». Только в отличие от пронумерованных детских точечных головоломок, которые в результате превращались в котенка или лису, моя игра проявляла целый реальный город. И что самое главное — меня в нем.
Постепенно между точками начинают прорисовываться пунктирные черточки, затем пунктир сливается в линию, а пространство между линиями закрашивается то в радостные тона (здесь тебе сказали: «вы красивая, девушка»), то в тревожные (а тут тебе было больно и обидно). Когда эта карта начинает играть полными красками, приобретает законченный вид, возникает ощущение, что картину эту ты уже закончил, исчерпал. Твоя душа нарисовала, напитала это пространство, и пора уходить. Так происходит обычно, но не в этом случае.
Город был особенным. Казалось, что он никогда не кончится, словно поддразнивая, даже в местах, казалось уже знакомых, щедро сыпал пригоршнями новые открытия и приключения. Он был загадочной головоломкой сам в себе. И все время разный, глупо было заранее даже предчувствовать, чем он отзовется в тебе в тот или иной момент встречи с ним. Собираться на эту встречу почему-то приходилось, как на свидание. Казалось, что он непременно оценит твой внешний вид и внутренний настрой, и может похвалить, предоставив бонус в виде нежданного приятного приключения, или скорчив недовольную физиономию, облить неожиданным кратким дождем.
В общем, когда я полюбила этот город, он ответил взаимностью, отнесся ко мне тепло и нежно. Водил по своим запутанным, непонятно куда выводящим, улочкам, дразнил внезапно выскочившей из-за угла блестящей на солнце луковкой небольшой церквушки, вдруг перехватывал дыханье раскинувшимся широким, необъятным одним взглядом проспектом. В нем было все, что нужно, и он просто поражал разностью своих состояний. С бурлящей молодым бесшабашным беспорядочным движением улицы можно было сразу, без перехода, попасть в тихий переулок, по-стариковски доживающий свой век под старыми надежными кронами деревьев, бросающих рваные тени на фасады домов, больше напоминающих памятники. Обветшавший от времени закоулок, сохранивший в себе дыхание даже уже позапрошлого века, вдруг заканчивался огромной, уходящей в белесое небо площадью, от бескрайности которой захватывало дух. Бесконечно тянущаяся чопорная череда офисов, отгородившаяся от всего остального мира рядами черных грозных авто, вдруг заканчивалась пестрыми зонтиками и ажурными пластиковыми столиками легкомысленных кофеен.
А ещё в этом городе было удивительно близкое небо. И все время казалось, что достаточно чуть разогнаться, подпрыгнуть и — полетишь, непременно вот-вот ворвешься в это белесое низкое небо, которое начинается прямо у крыш зданий.
Такая вот бесконечная игра в салочки «дорого-богато» с «бедно, но весело» мне очень нравилась. Я рассматривала причудливые витрины и фасады, и они не обманывали мое ожидание, потому что взгляд постоянно цеплялся то за какую-нибудь, незаметную с налета финтифлюшку, то за причудливую надпись, то за изображение потертого временем мифического зверя. Или показывался робкий замысловатый флигель.
Да, ещё мне нравилось рассматривать маленькие балкончики и большие балконища, представляя, как бы сложилась моя жизнь, если бы каждое утро я выходила на тот или другой. Картина перед глазами всегда получалась разной, и мне казалось, что и повороты жизни самой зависят от того, с какого именно балкончика ты смотришь на мир. Это было мне почему-то очень важно, и вообще к балкончикам я всегда питала какую-то непонятную страсть. Ещё с детства, когда рисовала в альбомах крутые замки для принцесс, и все мои сказочные рисованные архитектурные сооружения, в конце концов, оказывались просто залепленные балконами и верандами. Чем-то это напоминало осиные гнезда. Но что поделаешь, жизнь принцесс я иначе не представляла, кроме как смотрящих в ожидании судьбы вдаль, зависнув в неопределенной, но довольно устойчивой точке между небом и землей.
Так проходили мои первые месяцы замужества. Сказки, которые я задумывала и начинала писать, путешествия с мужем в открытый тогда для нас мир и ежедневные свидания с новым городом.
Было так хорошо, что казалось, это продлится вечно. Тревожный звоночек — странная поездка — быстро забылся, сначала ещё некоторое время пульсировал слабо болевой точкой где-то в недрах души, затем начал затягиваться новыми днями, которые так же, как прежде, до мимолетного появления Зеленоглазого незнакомца, были прекрасны. Утром, даже не сразу открыв глаза, я нежилась в теплой постели, вдыхая запах свежего сваренного кофе, который Влад оставлял на прикроватной тумбочке перед уходом на работу. Вместе с запахом кофе, я вдыхала ощущение Влада, которое оставалось на подушке с минувшей ночи, и думала о том, как его люблю. В очередной раз, откладывала на завтра зарядку, которую все собиралась начать делать по утрам (я даже купила себе белые кроссовки, чтобы бегать в них в недалеком сквере перед началом очередного восхитительного дня). Потягиваясь и прихлебывая уже чуть остывший кофе, горчивший именно в той насыщенности, как люблю, включала свой ноутбук и не торопясь просматривала почту. Это было смешно и всегда безрезультатно с утра. Потому что ночью никто путевый не будет строчить тебе письма, а уж издатель, даже если придет в полный восторг от твоего произведения, все равно ответит только в рабочее время. Я это понимала, но главное во всем этом процессе был заведенный режим. А мне очень важно было оставить все, как есть, не перемещая ни на миллиметр мгновения этой моей чудесно протекающей реальности.
Все было прекрасным. Пока через несколько месяцев не появилась Берта.
— Ты используешь меня, — вдруг разбудила она меня среди ночи голосом моего мужа. Мужской баритон с женскими капризными интонациями зазвучал в ночи как-то дико и нереально.
— Как? — я удивилась сквозь сон, но пробовала поддержать разговор, прежде чем не свалиться в царство Морфея опять и уже до утра окончательно.
Голос стал ещё более капризным, и до объяснений он не снисходил.
— Ты меня никогда не любила.
Я проснулась и села на кровати.
— Почему?
Мне казалась настолько очевидна моя любовь, что даже не нашла слова, чтобы опровергнуть предыдущее заявление.
— Знаю. Не ври мне. Я ненавижу ложь, а ты мне врешь все время. Мне все врут. Меня все используют.
— Как? — я тупо зашла на второй круг. Все-таки спросонья соображаешь очень туго. Пришлось включить ночник. Влад сидел на кровати абсолютно раздетый, придавив задом свою сторону одеяла, прижав голые волосатые ноги к груди и уронив подбородок в острые худые колени. Он посмотрел на меня как-то сбоку, странно выворачивая зрачки, и я с уже знакомым ирреальным ужасом увидела незнакомую голубую синь в радужке его глаз.
— Подумай, — Берта обиженно поджала губы моего мужа.
Я попыталась понять, какой из моих последних поступков можно было расценить, как вероломный. По всему выходило, что последнее преступление я совершила несколько месяцев назад, когда купив дорогой крем для лица, выдала его дома за дешевый. В смысле, озвучив половину стоимости. Не знаю, зачем так всегда делаю? Я редко покупаю себе что-нибудь, причем, всю жизнь за свои же деньги, но всегда оправдываюсь и занижаю действительную стоимость. Тут же вспомнила этот злосчастный крем, и подумала, что Влад узнал, сколько на самом деле стоят препараты этой фирмы, и разозлился из-за этого. Хоть это совсем не было похоже на мужа, он никогда не был ни скупым, ни мелочным. Но что-то в его изменившемся взгляде, как тогда, в неудавшемся городе, заставило меня оправдываться.
— Все равно мне гораздо дешевле обошелся, — залепетала я, — у меня скидка в этой сети, целых двадцать пять....
— Ты почему сегодня не ответила на мой звонок? — перебил меня Влад, и что-то в его голосе опять заставило меня съежиться.
— А ты звонил? — хотя он вечером не сказал насчет этого пропущенного звонка ни слова, мы весело поужинали рисом с курицей, которые я приготовила на быструю руку, а потом читала ему свежие отрывки из моей новой сказки, пока он с удовольствием валялся на диване, и мы весело смеялись. Тем не менее, я среди ночи бросилась проверять свой мобильный, и действительно, увидела, пропущенный в полдень звонок. — Да, Влад. Точно, есть пропущенный, извини, я, наверное, не слышала. И ты вечером ничего....
— Сука! — заорал Влад в каком-то ультразвуковом диапазоне, отчего у меня сразу заложило уши, — Ты чем это занята была, шлюха? Так, что некогда было на мой звонок ответить? Ну, ты хоть удовольствие получила, мразь?
Что-то я совершенно ничего не соображала. Поэтому решила лучше промолчать. Но это завело Влада ещё больше.
— Тебе абсолютно наплевать на меня! Тебе от меня что нужно?
— Ничего, ничего, Влад. Успокойся, — попробовала быть корректной я.
Голос опять перешел в ультразвук, и соседи слева забарабанили в стенку. Не мудрено, наши большие настенные часы показывали полтретьего ночи.
— Заткнитесь, мрази! — Влад изо всех сил бухнул кулаком в стенку в ответ. Мне показалось, что обои вот-вот расползутся от его удара. Тут же накрыло глухое одеяло безнадежности, и как тогда, в Смоленске, единственное, чего мне хотелось, это быть как можно дальше от этого ещё одного, незнакомого мне существа. Которое, судя по всему, было не менее чудовищно, чем Зеленоглазый подросток. Я бросилась в ванную, закрылась на задвижку, пустила воду и зачем-то заплакала. От ощущения, что что-то темное опять поглотило моего любимого чудесного мужа. Я словно оплакивала потерю или долгую разлуку. Наконец, плакать мне надоело, так же, как и сидеть в ванной комнате. Выключила воду и прислушалась. В комнате было тихо. Я вытерла глаза и вышла. Муж все в том же положении сидел на кровати. Только выражение на лице у него было уже не такое печальное. Он сверкнул на меня уже довольно весело голубым взглядом и произнес:
— Ну, отрыдалась? Успокоилась?
— Зачем ты меня обижаешь? — голос мой прозвучал тоненько и обиженно, как у маленькой девочки. Смысла в этом не было никакого — разжалобить Влада я не надеялась. Может, разве что пробудить его в недрах этого ужасного существа.
— Это я тебя обижаю? — Голубоглазая истеричка цинично хмыкнула. — И ты ещё смеешь говорить, что это я тебя обижаю?
И все пошло по новой. Упреки и истерики продолжались до утра. Потом удовлетворенная Берта заснула. А я, пытаясь не спать на ходу, пошла жарить ей яичницу.
— Нельзя игнорировать человека, которого ты эксплуатируешь, — возникла Берта на кухне, когда два желтых круга на белом фоне посыпанные мелкой зеленью, уже переместились со сковородки на тарелку. Нахмурив брови, она уставилась своими голубыми глазами в поставленную на стол тарелку:
— Она у тебя подгорела.
— Да где же? — ещё пробовала добиться справедливости я.
— И пересоленная, — Берта откинула от себя тарелку, и все полетело на стол и на пол. — И рис вчера у тебя был пересоленный. Для такого работающего человека, как я, нужна нормальная баба, которая готовит нормальную еду. А не эту гадость, которой ты меня кормишь.
Почему-то Берта, так же, как Алик, просто обожала переворачивать накрытую мной на стол еду на пол.