— Митька сказал, что у вас мамонт есть! Как в мультике! У вас есть здесь мамонт?
Татьяна Романовна виновато вздохнула:
— Нет, деточка, у нас нет мамонтов. Зато есть волки, шакал и лисицы....
— А ты говорил, говорил....
— Да, ладно, давай шакалов позырим! Они тоже в мультике были.
Татьяна Романовна заглянула в кабинет, где мы сидели:
— Извините, тут у меня посетители. Подождите немного, ладно? Они хотят «позырить» шакалов и мамонтов....
Мы помолчали ещё несколько секунд. Мое рвение узнать что-то о таинственных событиях, происходящих в Аштараке, разбилось о закрывшиеся перед моим носом врата истории. Что ж, не я первая, не я последняя. История часто так поступает с людьми. Закрывает какие-то свои фрагменты от посторонних глаз и все. Хоть ты расшибись о закрытые ворота истории.
В холле музея Татьяна Романовна что-то, не торопясь, объясняла двум остроглазым мальчишкам лет восьми. Судя по всему, они собирались умчаться, но задержались, потому что им стало интересно. Мы решили не мешать акту просвещения, попрощались и направились к выходу.
— Подождите! — Татьяна Романовна догнала нас уже на крыльце музея и протянула мне какой-то листок. Это была свежая ксерокопия ещё одной ксерокопии рисунка из старой книги.
Из-за потертости оригинала рисунок был плохо различим, линии смазаны, коричневые пятна времени скрывали львиную долю изображенного на листе.
— Это все, что у меня осталось. Я не уверена, но это вполне может быть частью того, что вас интересует. Можете забрать себе.
Татьяна Романовна быстро скрылась за музейной дверью. Мы склонились над листком, чуть не стукнувшись лбами. На рисунке в окружении каких-то стилизованных зверей — то ли волков, то ли лисиц кружилась фигура в платье. Лица не было видно совсем, зато с ладоней неясного изображения явно срывались всполохи огня. Звери, на которых она направляла свой огненный гнев, корчились в муках на земле, остальные преданными глазами глядели на танцующую, и совсем не порывались убежать. Вдали виднелись вершины гор, и вот они-то были прорисованы тщательно и линии остались практически не тронутые временем.
— Это она? — Лия, заглядывающая на рисунок через плечо, подняла на меня глаза:
— Это Дева Гнева?
— Ты знаешь, — во мне поднималось какое-то странное чувство восторга. — Мне кажется, да. И я вспомнила, Лия! Я вспомнила, что о чем-то подобном мне говорил один сумасшедший в парке....
— Что?! — Лия явно не разделяла моего восторга. — Кто тебе говорил?
— Парень в парке, но он явно был не в себе. И он говорил про огонь. Что придет заступница и все очистит огнем. Точно. Именно так он и сказал. И здесь точно, смотри, огонь! Это точно она. Так вот, что он имел в виду....
Лия потянула меня за рукав плаща с крыльца.
— Да ладно, ладно тебе.... Успокойся. Это всего-навсего ксерокопия с какой-то старой книжки. Татьяна Романовна!
Лия вдруг ринулась обратно в здание музея, до меня донесся её слишком громкий для подобных учреждений крик:
— А что это за книга? Не знаете? Жаль....
Подруга выскочила обратно на крыльцо и сказала печально:
— Она не знает, слышала? И ты в это поверишь?
Возвращались мы в деревню молча, уставившись в окно на горы, каждая додумывала по дороге какую-то свою мысль.
Странно, но как только я немного пришла в себя и успокоилась, во мне начала зарождаться тоска по городу, который я оставила, и в который, очевидно, никогда больше не вернусь. Мои мысли с настойчивостью маньяка все время возвращались к самому первому моменту знакомства с ним, когда под крылом самолета развернулся урбанистический пейзаж, который ни с чем не спутаешь. Дома, улицы, башни — блестящая феерия, растянутая на невероятное множество километров, и самолет все готовился и готовился к посадке, а этот прекрасный вид никак не кончался. Мне опять и опять казалось, что самолет, приземляясь, кружит над городом, и уже могу различить все, что проявляется внизу до мельчайших подробностей.
Я гнала от себя видения плотно скованных пережитыми столетиями домов, навязчиво появляющиеся запахи раскаленного асфальта, смешанного с озоном перед дождем, вкус первой клубники, которую в больших прозрачных контейнерах привозил мне Влад, как только появлялись первые фургончики с яркими смешными ягодами, нарисованными на боку. Мне снились хитросплетения улиц и ненавязчивое обаяние уютных тупиков, золотые маковки многочисленных церквей, зимняя слякоть на блестящих тротуарных плитках и загадочные блики фонарей, отражающиеся в них. Ещё я начинала вспоминать Влада, но не с перекошенным лицом, а того, из самого начала, когда нам было просто невероятно хорошо вместе.
Гнала эту грусть, доказывая сама себе снова и снова, что это прошло и больше не случится в моей жизни, так зачем вызывать ненужные воспоминания? Но стоило расслабиться, утонуть в дневной полудреме, как они приходили ко мне и грустно маячили сквозь стекло времени, становясь все более размытыми и нечеткими, а от этого — ещё более прекрасными. И вдруг я поняла, что если приятные воспоминания приходят снова и снова, значит, отхожу от ужаса, который гнал меня так далеко, как только можно. Страх издевательств уходит, его заменяют приятные воспоминания. Только вот тосковать по несбыточному мне было совершенно не к чему.
Тем более, что в Старом Доме время от времени происходили совершенно неожиданные, но довольно симпатичные события. Пусть и не судьбоносные в своем величие, но очень по-домашнему уютные.
— Привет! — звонкий раскат задорного голоса на пороге пронзил сонную тишину.
В этот раз Старый дом застиг меня врасплох, потому что вдруг наполнился радостными голосами. Он зазвенел предчувствием чего-то замечательного, словно в бокал со льдом вливалась тугая хмельная струя золотистого вина. Мне показалось даже, что я слышу радостное хлопанье крыльев нарисованных птиц, и меня просто потянуло вниз, к порогу, где заклубилась остроглазая и быстроречивая жизнь.
Приехали Хана и Майя, это этих веселых и беззаботных художниц встречали птицы. Как и положено созданиям встречать своих творцов. Мелькали руки, дорожные сумки, кто-то разувался, разбрасывая белые кроссовки от нетерпения, кто-то обнимался, и все говорили разом, быстро, не слушая друг друга от полноты чувств. Во всем доме то тут, то там образовывались веселые вихри, Лия уже звенела чем-то на кухне, оттуда тут же потянуло запахом свежесваренного кофе, в душевой заплескалась вода, и все обитатели Старого дома оказывались сразу везде, наполнили каждый его угол, и одновременно собирались куда-то немедленно ехать, идти, что-то делать и дома, и вне его.
Размышлять о своем сложном внутреннем мире как-то сразу стало некогда, и я включилась в этот поток энергии, который нес уже сам, по инерции, как бурная река несет тебя вне желания в ей выбранном направлении. То есть моментально приникла к этой бурлящей всеобщей энергии, и неслась уже в общем стремительном векторе, не давая себе труда задуматься, зачем и почему. Смысл снова возвратился к жизни самой, а не к тому, что я о ней думаю. Словно мой разбитый вдребезги мир снова стал населяться различными людьми со своими радостями и проблемами. Иногда совершенно случайно, без моего на то участия.
— Я теперь словно магнит для всяких якобы остроумных высказываний, — быстро, словно боясь не успеть выложить все, что пришло в голову, рассказывала Хана. Высокая, худая бывшая жгучая брюнетка в самом центре комнаты просто светилась нежно-розовыми волосами. Это было, мягко скажем, несколько неожиданно. — Никто не может пройти мимо, я постоянно ловлю на себе странные взгляды. Это какой-то дикий опыт существования под пристальным вниманием.
Лия засмеялась:
— Они же не знают, что ты просто жертва неудачного обесцвечивания. Хотела убрать фатальность из образа, а получила ещё большую непохожесть на других.
— Ну почему люди никогда не могут оставить меня в покое? — закричала Хана, схватив чашку с кофе и большой бутерброд.
— Потому что ты выделяешься из толпы. — Подхватила мысль Майя. — И сама подчеркиваешь это своим обликом. Твои розовые волосы — знак того, что ты — другая. И поставила эту метку сама себе. Так что не возмущайся. Хочешь покоя — перекрашивайся в русый, черный, в любой обыкновенный цвет. Будешь как все, и сможешь растворяться в толпе.
Это была очень интересная тема, по моему мнению. Мне тоже захотелось участвовать в этом бунте против розовых волос или за них — я ещё не решила, на чьей стороне мне хочется выступать, но сказать что-нибудь по этому поводу определенно хотелось.
— Иногда, как ни старайся, толпа не дает тебе в ней раствориться. Даже если человек изо всех сил пытается мимикрировать под неё. Прямо выпихивает из себя. Есть такие личности, которые никогда и никак не смогут раствориться в толпе, — я задумчиво внесла свою лепту в разговор. — А есть такие, что изо всех сил пытаются выделиться, но все равно остаются её частью. Мне кажется, что дело не во внешней метке, которую человек ставит сам себе. А в какой-то глубинной, которую на личность ставит кто-то свыше.
Лия прищурилась:
— О, метка крови? Мы опять возвращаемся в нашей легенде? Поздравляю Хана, ты — потомок волка Аштарака. Твой дар непохожести, а вместе с тем отчужденности — розовые волосы.
— Чего? — Хана недоуменно воззрилась на нас с Лией, потому что мы как раз в этот момент обменялись понимающими взглядами.
— Все не так буквально, — произнесла вдогонку я, и мы с Лией рассказали девочкам местную легенду.