Часов у меня не было, мобильника, чтобы посмотреть на нем время, тоже, и мне показалось, что я лежала на этом мшистом ковре с угрожающе опухшей ногой целую вечность. Наконец все так же бесшумно Шаэль возник передо мной.
— Мы не пройдем. Обвал.
— Как? Какой обвал? — спросила в ужасе я, но тут же осеклась, потому что вспомнила, что за секунду до своего падения услышала далекий, но внушительный грохот.
— Реку и тропу завалило. Ты никак не пройдешь.
— И что же теперь?
Шаэль метнулся быстрой молнией куда-то вбок и предстал передо мной уже с каким-то подобием садовой тележки. Даже при беглом взгляде на это сооружение — деревянный ящик на трех колесах — было ясно, что оно невыносимо скрипит и разъезжается само в себе при движении.
— Со мной. Пока не разгребут.
— Куда с тобой? — я понимала, что если дело обстоит так, как он говорит, я полностью в его руках. Это было очень тревожное чувство.
— Повезу тебя. — Сказал он. — Там, выше, есть дом. Тепло и еда. Ногу нужно зафиксировать.
Делать мне было нечего. Я терпеливо подождала, пока мой спаситель приладил к моей больной ноге какую-то найденную им, видимо по дороге сюда, деревяшку. Для этого он вытянул пояс из своих штанов, и меня не отпускало беспокойство, что наступит момент, когда эти штаны с него свалятся. Почему-то меня даже больше, чем все прочие странные обстоятельства, неприятно волновала возможность увидеть своего неоднозначного спасителя без штанов.
Затем с помощью Шаэля я перекинулась на тележку, причем даже это усилие далось мне с невероятным трудом. В глазах заплясали зеленые пятна, и я чуть не потеряла сознание, когда вынужденно потревожила распухшую и вытянутую на деревяшке ногу.
— А как же мои? Они с ума сойдут, — когда волна дурноты прошла, я вспомнила про Алекса и Лию. — У тебя есть мобильный, чтобы позвонить?
Шаэль напрягся в раздумье. Я прикусила язык, потому что с самого начала было ясно, что телефона у него нет. Глупо было спрашивать.
— А ты письменностью владеешь? — вдруг улыбнулся он. Улыбка была просто замечательная, белозубая и открытая. «Он пошутил?» — с удивлением подумала я. Как-то внешний облик этого парня совсем не вязался у меня с образом весельчака и балагура. От удивления я только кивнула.
— Напишешь записку. Я переброшу через завал. Они знают, куда ты пошла?
Опять кивнула. И поблагодарила бога, что подробно рассказала накануне Лие свой предполагаемый маршрут.
— Тогда придут тебя искать сюда. Ты готова ехать?
Я кивнула в третий раз и крепко сжала зубы. Шаэль тронулся с места, толкая перед собой тачку, в которой болталась я. Несмотря на то, что мы ехали очень медленно, путь был полон страдания и боли. Тачка подпрыгивала на кочках, тут же отдаваясь в ноге резкой болью, от которой на меня наваливалась дурнота. Шаэль старался идти, толкая перед собой тележку, очень аккуратно, но это мало помогало. Вскоре я, кажется, потеряла сознание. Вернее, я то теряла его, то приходила в себя. Сквозь боль, которая заполнила все мое существо, я уже плохо соображала, что со мной вообще происходит. Несколько раз Шаэль останавливался, чтобы дать мне попить воды из родника, обмывал мое потное, грязное, перекошенное от страданий лицо. Я делала несколько глотков прозрачной вкусной воды прямо из его больших ладоней, которые он складывал лодочкой, и снова откидывалась на спину. Так продолжалось, как мне показалось, несколько часов. Лес становился все угрюмей, а пути, которые выбирал мой спутник и неоднозначный спаситель, все извилистее. Иногда, вынырнув из забытья, я открывала глаза и видела над собой калейдоскоп густо перепутанных друг с другом веток мощных деревьев, с которых зелеными бородами свисал древний, совершенно потемневший мох. Один раз я спросила:
— Почему тут совсем не слышно, как поют птицы? — но что ответил мне Шаэль, и ответил ли он вообще, я не помню, так как сразу снова отключилась.
Когда казалось, я больше не вытерплю и шага этого пути, Шаэль остановился и, чуть перехваченным дыханием произнес:
— Мы пришли. Лиза.
Слова донеслись до моего сознания, как сквозь сон, я ничего не смогла ответить, и не смогла открыть глаз. Только почувствовала, что он подхватил меня осторожно на руки, и все сущее опять стремительно закрутилось в воронку по ту сторону сознания.
Борьба за близкого человека в некоторых случаях неминуемо переходит в борьбу с близким человеком.
Если кто-то считает, что скандалы — это непременные атрибуты семейной жизни, то может, он и прав. Но в корне не прав тот, кто считает, что они не оставляют никаких последствий. По-моему, нельзя жить, как раньше, если ты видел свою половину с перекошенным от гнева лицом, кидающую в тебя обидные, бьющие по самому больному, слова. Разве можно забыть, что любимый человек может намеренно причинить тебе боль? С этим ощущением загнанного вглубь твоей сущности, скорчившегося в комочек зверька ожидания боли, приходится жить дальше, но это совсем не значит, что его нет. Можно сделать такой вид, но это все равно будет жить в тебе, и вскидывать руки в непроизвольной защитной реакции, как только твоя половина вдруг повысит голос. И это уже не ты. Это защищается зверек ожидания боли.
Так было со мной. После ухода Берты, которая гостила у нас больше недели, я уже не могла спать раздетой. Плотная флисовая пижама стала моим непременным ночным одеянием. Чувство опасности не покидало меня, как бы я ни уговаривала зверька ожидания боли, что это был нервный срыв, и Влад на самом деле, очень хороший человек, мое подсознание не верило мне. Зверек заставлял меня собрать сумку с вещами первой необходимости и держать её спрятанной от мужа в шкафу. Он же заставлял меня засыпать, спрятав под подушку мобильник, паспорт и пластиковую карту. Зверек не доверял моему мужу, все время держал меня в напряженной готовности ожидания боли. И подсказывал, что делать, чтобы свести её к минимуму.
Я старалась, конечно, делать вид, что ничего не случилось.
— Подумаешь, в каждой семье бывают ссоры, — сказал как-то Влад, когда я попыталась поговорить с ним откровенно. К этому времени жгучее ощущение несчастья уже как-то рассеялось в хороших днях, которые шли чередой один за другим. Его ответ дал мне понять, что разговаривать с ним на эту тему бесполезно, просто потому, что он не понимает, что происходит, не видит черноту, сгущающуюся в окружающем пространстве, когда в нем просыпается очередной демон.
Я стала задумываться над многими вещами, которые раньше не приходили мне в голову. Например, о том, почему у Влада нет друзей? В смысле, они есть, с кем-то он перезванивается время от времени, но как-то очень неохотно рассказывает о них. Почему Влад так часто меняет место работы, и рассказывает о своих делах с каким-то недоумением. Он был хороший профессионал, но что-то заставляло людей сторониться его, и работодатели, сначала принимающие его с восторгом, через несколько месяцев пытались избавиться любым благовидным способом. Я знала, что Влад был женат уже до меня, но о прошлой жене он говорил с какой-то странной ненавистью, и я так и не поняла, что же у него там произошло. Хотя очень старалась. Сначала. Я пыталась вытянуть его на разговор, но стала эти попытки делать все реже и реже.
— Однажды я проснулся от того, что она опустила со всей дури мне голову вазу с цветами, которые я ей подарил, представляешь? Разбила мне голову, дрянь, — такие были воспоминания Влада о его прошлой семейной жизни.
Мне же хотелось обезопасить от недоразумений свою семейную жизнь, а не слушать о том, что бывшая жена была сука и пыталась его убить.
Наверное, в каждых отношениях наступает момент «сбрасывания розовых очков», но в моей конкретной ситуации он был каким-то чересчур уж жестким. Хотя Владу казалось, что у нас все просто замечательно.
— Я люблю тебя, — говорил он с неизменной страстью и потаенной горечью на все мои попытки поговорить о том, что с ним и с нами вообще происходит, откровенно. Это вечное неистовое «я люблю тебя» было началом и венцом всему, что случалось в нашей маленькой семье. И словно давало ему право делать со мной все, что угодно.
— Никакой человек не может быть собственностью другого человека, — заметила я как-то на брошенную кем-то реплику.
Мы сидели в одной из тех замечательных летних кафешек под навесом, где столики стоят прямо на оживленном тротуаре. Это спокойное поедание гамбургеров среди бурлящей, непрестанно движущейся людской реки, мне очень нравилось. Эклектика, я любила её. Мягкий шоколад, тающий во рту, и жесткие нейтральные орехи, спокойствие в стремительно несущейся машине, нелепая смешная фраза в трагической ситуации. Во всем этом было какое-то пронзительное чувствование жизни, словно прикосновение к тайне бытия. Наверное, из-за этого странного жгучего ощущения неистовой страсти и нежности на кончиках пальцев, которые вызывал во мне Влад, я и влюбилась в него когда-то совершенно безумно.
Так вот, мы парадоксально наслаждались покоем в самом эпицентре непрестанно бегущих куда-то людей, я лениво потягивала кисло-сладкий лимонад, мешая трубочкой тающие кубики льда в стакане. Мне нравился их тихий прозрачный перезвон.
— Почему это? — Влад сразу напрягся на мой вопрос. — Я хочу быть твоей собственностью, и хочу, чтобы ты принадлежала только мне.
— Я не про измены, Влад, — черт меня дернул затеять этот разговор так не вовремя. — А про внутреннее ощущение свободы.
— Зачем тебе свобода? — Глаза Влада потемнели от нарастающей злости. — Тебе нужна свобода от меня? Ты хочешь расстаться?
Я не хотела совсем говорить на эту тему, но теперь пришлось. Впрочем, сама виновата. Последнее время я в разговоре с Владом тщательно подбирала слова, потому что не знала, какая из моих фраз может поднять демона из глубин мужа. Расслабляться не следовало.
— Просто у любого человека должно быть личное пространство. Иногда нужно побыть одному, подумать, — пыталась я объяснить ему, как маленькому. — Даже сильная любовь не делает двух людей единым целым. Все равно каждый — это отдельная личность. Только со своим индивидуальным жизненным опытом и реакцией на события. Со своими вкусами и желаниями. Со своими предпочтениями. Если помнить об этом, меньше будет обид и недоразумений.
— Почему нельзя думать вместе? — недоумевал Влад. Он говорил все громче, и дыхание у него сбивалось так, что казалось, что он вот-вот перейдет на крик.
— Потому что это ни к чему не приведет. Это невозможно, — я как-то сразу устала от этого разговора. — Впрочем, давай не будем говорить об этом здесь.
— Почему?
— Ты повышаешь голос. Люди оборачиваются. Мне неудобно.