И вот снова впереди широко шагает Уварович одному ему известной звериной тропой. Он ловко огибает топкие болота и кочковатые щетинистые рямы. Иногда углубляется в бор, но больше придерживается окрайка грив. Собак мы ведем на сворках, иначе из-за глухарей, тетеревов и оленей нам и за неделю не добраться до легендарного Ендырского сора. Он открылся неожиданно. Тропа протиснулась сквозь густую поросль молодых сосен и вдруг оборвалась перед гигантским выпуклым темно-синим шатром…
— Вот и Ендырь! — восклицает Уварович и пристально смотрит на безбрежную ширь. — Мы к сору-то подошли с западной стороны, — задумчиво поясняет он, — длиной озеро почти пятнадцать километров, а шириной — шесть. Что тебе море! На маленькой лодчонке и не суйся. — Он снимает рюкзак. — Спешить теперь некуда, давай покурим.
За нашими спинами тонет в гуще лесов холодное солнце. С тоскливым криком над вершинами, сосен проплывает большая стая лебедей, сверкая бледно-розовым оперением, медленно опускается на воду.
Почти восемьдесят квадратных километров занимает огромный водоем. Сколько же в нем всякой рыбы?
— Тут недалеко на мыске балаган был, может, еще цел, пойдем, однако, к нему, — предлагает Уварович.
Балаган оказался цел, мы подновили лапником крышу и, устроив нодью, тепло и уютно переночевали. Поднимаемся с восходом. Погода по-прежнему ясная, хотя уже середина сентября. Пока Уварович варит из сушеной оленины похлебку и кипятит чай, я иду на мыс, осматриваю новые места.
Синяя ширь без единой морщинки. На горизонте узким зубчатым гребнем чуть заметно чернеет противоположный берег. Вплотную к озеру подступает высокоствольный старый бор. У самого уреза воды толкутся густые стайки мелких окуней и плотвы. Метрах в двухстах от берега безмолвно отдыхает на воде стая лебедей. Тишина. Солнце начинает золотить вершины сосен, и белохвостый орлан, неподвижно сидевший на сухой вершине, медленно расправил могучие крылья.
— Иди завтракать! — кричит Уварович.
Напившись чаю, мы сидим у потухшего костра и наблюдаем, как под лучами солнца меняет краски водная гладь.
— Татарлы, татарлы, татарлы! — громко разносится по озеру незнакомый птичий крик.
— Кто это?
Василий прикуривает от головешки.
— Татарская утка голосит.
— Что за утка? Никогда о такой не слыхал.
— Не знаю, как ее по-вашему называют, а мы зовем татарской. Вон, гляди, за лебедями большущая стая татарок на воду опустилась.
Пытаюсь разглядеть уток в бинокль, но узнать не могу.
— Что сегодня днем делать будем? — спрашивает он.
— Думаю так: ты иди спиннингуй, а я на резиновой лодке половлю на блесну окуней и хотя бы на два километра промерю глубину сора. А к ночи попытаемся сетки на сырка выставить.
— Согласен. Только гляди осторожно плыви, если волна поднимется, назад возвращайся. Это тебе не Карасий сор, а Ендырь! Он шутить не любит.
Надув резиновую лодку, отплываю за полосу камышей и становлюсь на якорь. Минут через пять начинается поклевка, и в лодку вытащен первый крупный окунь. За час лова в лодке полно рыбы. Тут я услыхал крик товарища. Василий стоит по колено в воде и машет рукой. Подплываю ближе.
— Шевелись скорее, не могу со щукой управиться…
Миллиметровой толщины мягкая жилка распущена на всю длину и натянута как струна. Ухватившись оба за жилку, пятимся на берег. Перехватываем метров пять, и тут следует такой ответный рывок, что мы снова оказываемся по колено в воде.
— Неси скорее две палки, намотаем жилку и потянем волоком, иначе ничего не сделать, — говорит Уварович.
Намотав на принесенные мной палки леску, опять тянем щучину. Со страшной силой она рванула в сторону. Жилка со звоном лопается, и мы валимся на песок.
— Оборвала все же, сволота! — потирая колено, ворчит Василий.
— Ну теперь поди убедился, что не сказки я об Ендыре сказал?!
— Убедился.
— То-то, дорогой.
…Погасла заря. Без треска ровным пламенем полыхает костер. По-осеннему ярко горят звезды, а из глубин небес доносятся посвисты крыльев отлетающих на юг утиных стай.
Утром из сетей я выпутываю трех крупных сырков. Уварович недоволен, ворчит, что не на место выставили ловушки, а для меня и этого достаточно. Теперь я твердо знаю, что Ендырский сор — это неисчерпаемая кладовая ценных рыб. Под крики неразгаданной татарской утки мы покинули великое озеро.
Неделю бродили оленьими тропами от сора к сору. На Аксаке и Чебачьем видели тысячные стаи пролетных уток и с трудом оттаскивали лаек от выдровых нор. На Чертовом и Сырковом сорах ловили на жерлицы крупных окуней и жирных щук.
Встретили поле переспелой брусники, глядя на которое неисправимый скептик Уварович почесал затылок и изрек:
— Вот тут, пожалуй, парень, ягоденку брать можно, поддатно дело-то пойдет.
Поход завершен. Вчера вечером в проливной дождь мы добрались до кордона, а сегодня уезжаем на попутной автомашине. Гудит под порывами холодного ветра могучий старый бор, а с севера низко над лесом несутся стайки рваных облаков. Кончилась звонкая золотая пора… Нас провожают Анисья Петровна и Семен Огарков. Мы тепло прощаемся с этими сердечными людьми, живущими в чудесном краю лесов и озер.
Очерк
Рис. Л. Самариной
Патна. Индия. Царский двор. Двести сорок пятый год до нашей эры. В одном из покоев который день идет совет святейших и благочестивейших служителей Будды, созванных со всей округи. Они должны ответить на просьбу, приведшую в великое смущение царский двор.
Терпеливо ждут ответа послы с соседнего Цейлона. Просьба действительно деликатна: не разрешит ли двор увезти на Цейлон веточку дерева Бо, что растет в местечке Гайа близ Патны?
Просители понимают: смоковница Бо, под которой великий Будда одержал победу над плотью и искушавшими его дьяволами, — неприкосновенная святыня. Ее боготворят в Индии. Страшными карами грозит Будда всякому, кто осмелится сорвать хотя бы листок с дерева Бо. Но они прибыли сюда по совету самого Махендры — соотечественника хозяев дерева, который насаждает на Цейлоне учение Будды. Махендра полагает, что Будда не обидится, если веточка Бо переселится в страну Ланка и поможет внушать праведную веру племенам соседнего острова.
После долгих и горячих споров буддийские монахи разрешили срезать ветку Бо. Мастера изготовили для ростка священного дерева золотой горшок четырех футов в поперечнике. В сопровождении огромной толпы под звуки музыки его доставили к дереву Бо, украшенному по случаю торжества знаменами и драгоценностями.
Призывая милость всевышнего, неуверенной рукой царь взял золотую кисть, красной краской обвел ветку, предназначенную к пересадке, и, сдерживая волнение, произнес:
— Если этой ветке дерева Бо предопределено отправиться в страну Ланка, да пересадится она сама собой в этот золотой горшок.
И ветка это исполнила. И царь наметил на ней место, откуда должны пойти главный и побочный корни, и они выросли при громких криках изумленного народа. И дерево, совершая чудеса по пути, в сопровождении сестры Махендры принцессы Сангамиты было отправлено на корабле вниз по Гангу и благополучно прибыло на Цейлон. Там его торжественно встретил царь страны Ланка, не отходивший ни на шаг от дерева, пока оно не было доставлено в древнюю столицу Цейлона Анурадхапуру. С почестями посадили Бо на возвышенной платформе, а затем полили священной водой Ганга, доставленной в золотых и серебряных сосудах.
И дерево с такой силой стало укореняться на новом месте, что вогнало в землю огромный золотой горшок, в который было посажено. Боги послали обильные дожди, и оно быстро стало давать плоды, от которых служители Будды распространили его по всему острову. Нет теперь буддийского храма на Цейлоне, где бы вы не увидели священную смоковницу, ведущую начало от дерева Бо.