И верно: Илья Петрович топчется перед дверью, хлопает себя по карманам. Может быть, он что-нибудь забыл? Ну, выходи, Вырыпай, скорей…
Хлынувший класс давно бы перекатил через преподавателя — первым в коридор, в бурный водопад большой перемены. Но Вырыпая ждут. А он двигается к двери возмутительно медленно, вот-вот остановится.
Вышел. Плотина открыта. Застоявшийся класс рыбьей стаей — в дверь, в коридоры, на этажи…
Большая перемена — получасовое гуляй-поле.
Со второго и третьего этажей обрушивающейся лавиной — вниз. Ступеньки стремглав, до ряби в глазах, из-под ног — назад. Ноги перемахивают с первой ступеньки на пятую, с пятой на десятую, на пятнадцатую. И на лестнице вдруг — только три ступеньки! Долетев до нижнего этажа, лавина, скользя на кафельном полу, вкатывается в коридор.
Там длинная дорожка из столов и под прямым углом тупик — поперечный стол. В тупике кудри пара, стук фаянсовой посуды, жужжащие струи кипятка. И самовар. Он величествен, как истукан. Четыре ножки в виде львиных лап прочно держат его круглый живот из блестящей красно-зеркальной меди. Когда снимают сверху конфорку — божество снимает шляпу, раскланивается. Еще минуту назад в красном зеркале отражались только недвижные окна коридора, сейчас — мельтешащие стриженые головы…
Чай. Белая фаянсовая кружка с синим рисунком: синий домик, синее дерево, синий заяц. Над красно-бурой плескающейся поверхностью — низкий, обжигающий пар.
Первому этажу везет — он быстрее всех (близко: вот класс, вот чай) захватывает кружки. Калач, принесенный из дома, уже в руке, уже откусан — только вот этот проклятый обжигающий пар.
Миша Брусников хватает с подноса пустую холодную кружку и из кружки в кружку переливает чай.
— Мишка, кончай! — торопит Телегин.
— Сейчас…
В левой руке Брусникова калач, в правой — кружка с остуженным чаем. Влево — кусок, вправо — глоток. Брусников худ, большеголов. Темные волосы мягки и ласковы. Этим волосам надо быть не темными, а светлыми. Пальцы длинные, гибкие.
Телегин кончил пить. Оставшийся кусочек ситного завернул в бумагу — и в карман. Черные глубокие глаза ожидающе — к Брусникову.
Где-то в недрах коридоров и этажей — призывный вой.
— Бежим! Наших уж бьют. Плясов орет!..
Брусников бросает кружку, недоеденный калач.
Ноги уже пошли, ноги уже бегут. Телегин оборачивается назад, на калач.
— Ты что же калачами это, главное, разбрасываешься?
— Ладно. Пускай…
Но Брусникову вдруг жалко брошенного куска. И не наелся, кажется, — еще обиднее. Не вернуться ли? Но поздно, поздно — ноги уже бегут.
В конце чайного коридора — пухлый ученик. Щеки как наливные яблоки.
— Зинка! — кричит на бегу Телегин. — Не облопайся! Беги на подмогу — там уже кроются!
И мимо, мимо…
«Зинка» — Зиновий Яшмаров. У него своя, принесенная из дома, фарфоровая кружка с нарисованным розовым яблоком. Когда рука подносит кружку к губам — три яблока. Щеки — наливные яблоки, только краснее, ярче. Над яблоками черные, будто мокрые вишенки, — глаза. Яшмаров обгладывает куриную ногу и косится вишенками на откусанную уже плитку шоколада.
…В тупике самовар-истукан. Блестящая медь — красное зеркало. На верхней крышке-зеркале вдавленная славянская вязь: «Фабрика Савелия Ивановича Яшмарова»…
В актовом зале, в коридорах, на этажах — схватки, драки, победный вой, угасающие крики, удар с тыла, удар с фланга… По зданию оголтело носятся, тайно крадутся отряды. В большую перемену два нижних этажа Реального училища — поле брани.
Дерутся всяко: друг с другом, полкласса на полкласса, а то основные с параллельными. К концу же большой перемены возникает самая великая баталия: объявляется война второму этажу.
Война!!
Телегин и Брусников подоспели к тому времени, когда уже начался бой на главной лестнице.
Сверху — свисающими гроздьями — второй этаж. Тот, кто ударяет, сгибается, словно собирается съехать со снежной горы: иначе не достать нижних.
Снизу — неистовствующий первый этаж. Чтобы достать какого-нибудь второэтажника, надо подскочить к нему, но это может только Умялов из параллельного класса. Великан нижнего этажа подпрыгивает и, нагнув голову, не глядя, вслепую тащит ближайшего верхнего вниз. Тут уж град первоэтажных кулачков.
От пунцово-напыженного Кленовского идет пар. Голубые глазки озабоченно мечутся: удастся ли это? У первоэтажников Кленовского и Лисенко — свое дело. Маленький Лисенко ложится на живот и ящерицей, под охраной ног Кленовского, ползет вверх по лестнице. Кленовский усиленно машет кулаками в воздухе, оголтело орет, скрывая свой коварный план. Невидимый Лисенко хватает за ноги верхнего и стаскивает по лестнице вниз. Второэтажники спасают своего: за плечи — кверху; Лисенко за штаны — книзу. Сыплются веселые пуговицы…
Плясов прорывается к Умялову. Разве Плясов не одного роста с Умяловым? Он тоже может вот так: нагнуть голову и не глядя, вслепую тащить несчастного второэтажника вниз.
— Раздайся, ребята!.. Руки подставляй — сейчас третий и четвертый класс буду сбрасывать!
Сверху неведомый кулак-снаряд глухо тыкается в плечо героя. Плясов, смешно вскидывая длинные ноги, закатывая белесые глаза, падает на своих, как на тюфяк.
Телегин и Брусников ожесточенно пробиваются к передним рядам, — поздно подбежали, но можно еще успеть!.. Нет, не успели…
Паника! Паника! Второй этаж отступает!
Тайно посланный отряд пробрался по второй лестнице и сейчас бьет врага с тыла. Второй этаж отступает!
— Ура!
— Ура… ра… ра-а!!!
И вдруг «ура» обрывается. И тишина…
Наверху лестницы, напоминая картину «Явление Христа народу», но, увы, по-земному прочно расставив ноги, — инспектор Оскар Оскарович.
По тишине шипящее:
— Оска!.. Оска!!