Страж порядка пожал плечами и пошел прочь, бормоча себе под нос:
— Идиот несчастный! Шел бы лучше домой, чем приставать к людям с пьяными бреднями…
Машелье, ожидавший совсем другого, на миг застыл, потом жалостливо покачал головой и прошептал:
— Он не ведает…
Его вдруг охватило смутное беспокойство, он чуть было не повернул назад, к вершине холма, однако ноги не слушались, и он продолжил спуск, в конце которого виднелся свет.
На бульваре Клиши гуляла пестрая толпа. Никто не обращал на Машелье внимания, а если кто-то встречался с ним взглядом, то тут же ускорял шаг, боясь, что он попросит подаяния. Несколько раз он чуть не попал под машину и, наконец, дрожа от лихорадки, присел на скамейку. Одно лишь заботило его, один вопрос вертелся в голове: «Почему они меня не узнают?»
В это время мимо проходили две девицы, которым захотелось ради смеха подразнить Машелье.
— Пошли с нами, Ландрю! — сказала та, что постарше, намекая на знаменитого убийцу-бородача.
Подружки расхохотались, и младшая возразила:
— Ты что, это же Иисус Христос!
— Да, это я, — подтвердил Машелье.
Мгновенно воспрянув духом, он встал и шагнул к девушкам, чтобы удостоить их своим благодатным прикосновением. Но они увернулись, насмешливо взвизгнув:
— Бежим скорее, пока этот Иисусик нас не сглазил!
Машелье понял: придется еще потрудиться, чтобы убедить людей, что он среди них. Для начала он решил объявить благую весть беднякам и, свернув с бульвара, направился в центр города. Но бедняков не нашел — нигде ни одного, — просто удивительно! Несколько раз он останавливал прохожих и спрашивал, не видали ли они бедняков. Прохожие никаких бедняков не видели и, кажется, вообще не знали об их существовании.
Около полуночи Машелье дошел до моста Святых Отцов. Страстное упорство прогнало усталость и голод. Он вспомнил, что до встречи с Обинаром ночевал под этим мостом, и рассчитывал найти там бедняков. Однако на набережной никого не оказалось. Ему стало так одиноко, что он едва не расплакался, но тут увидел на другом берегу нескольких человек — они собирались устроиться на ночлег под аркой моста. Машелье воздел руки и вскричал:
— Это я!
Люди на том берегу с удивлением услышали его вопль, усиленный гулким эхом, и остановились.
— Это я! Не бойтесь! Я иду к вам! — Он спустился по узкой лесенке к самой воде. — Иду!
Какое-то мгновение Машелье шел по водам, а потом на речной глади остались только круги… бродяги на другом берегу так и не поняли: пригрезилось им это чудо, или они были в полудреме, позволяющей на время забыть о нищете.
Жил на Монмартре добродетельный угольщик по имени Цезарь. Он держал винно-угольную лавку под вывеской «Добрые соседи». Отоваривавшиеся у него хозяйки знай нахваливали его превосходный уголек и доброе красное винцо, а еще больше его скромность в речах и повадке, такую, что поговаривали даже о девственности угольщика. Как правило, и это числили ему в заслугу, ибо был он, в свои сорок два года, мужчиной ладным и красивым, с пышными черными усами. Со всей улицы одна только мадам Дюпен, державшая магазин похоронных венков напротив «Добрых соседей», распускала о Цезаре дурные слухи, поскольку материнский инстинкт ей подсказывал, что он влюблен в ее дочь Розелину, девицу двадцати четырех лет от роду, прелестную и хорошо воспитанную, вдобавок обучавшуюся в пансионах.
Злясь на нежные чувства влюбленных, мадам Дюпен клеветала на угольщика как могла всем соседям; репутация его, однако же, от этого не страдала, и злословие не порочило доброй славы о его достоинствах. Однажды утром мать увидела, как Розелина украдкой улыбнулась Цезарю; отхлестав дочь по щекам, она пересекла улицу и обозвала влюбленного угольщика совратителем, подлецом и хамом. Тот отвечал словами кротости и смирения и в дальнейшем даже не держал обиды на мадам Дюпен, но, когда он отпускал покупателям уголь, красное вино и аперитивы, на сердце у него лежал тяжелый камень.
Среди клиентуры угольщика были девушки легкого поведения. Куда ж денешься? В торговле не выбираешь, с кем иметь дело. И вот некоторые из этих падших созданий, которых девственность сорокалетнего красавца раздражала, а может быть, даже раззадоривала (каких только грязных мыслей не водится кое у кого в головах), вознамерились его лишить ее. Замысел был дьявольский, но им пришлось убедиться, что и дьявол бессилен перед чистым сердцем угольщика.
У первой из этих девушек, пожелавшей испытать свои чары, были темные глаза, в которых полыхало адское пламя. Она явилась в 11 часов утра, ибо падшие создания поднимаются поздно, проводя ночи в дурных местах. Зазывно покачивая бедрами, она вплыла в магазин, подошла к прилавку и вздохнула:
— Ах, месье Цезарь… Если б вы знали, месье Цезарь…
Угольщик тронул кепку и вежливо ответил. Он всегда был вежлив.
— А что вам угодно, мадемуазель Пинпин?
Блудница часто задышала и высоко задрала юбку, сделав вид, будто поправляет подвязки. Срам, да и только. Но скромность — так оно бывает почти всегда — заволакивает глаза людей достойных плотной пеленой, именуемой в просторечии бельмами. Угольщик смотрел на ляжки безобразницы, а видел лишь две печные трубы, потому и сказал наобум:
— Ах вот оно что, вы, стало быть, жжете антрацит?
Греховодница страстным шепотом ответила ему, что это ее сжигает всепожирающее пламя. Но Цезарь ничего не понимал в фигурах риторики, из чего следует, что он и вправду был глубоко добродетелен.
— Я этого товара не держу. Сами понимаете, всего не напасешься, надо было позаботиться заранее сделать мне заказ…
Назавтра угольщика пришло искушать другое падшее создание из числа его клиенток. Это была девушка с порочно белокурой шевелюрой, имевшая привычку бесстыдно смеяться людям в лицо. Она дождалась удачного момента, когда хозяин был в «Добрых соседях» один. Притворившись, будто ищет блох, она обнажила груди и рассмеялась своим гадким смехом, разбившим не одну дружную семью.
— Ну, месье Цезарь, как вы их находите?
— Как я нахожу блох? Послюнявлю палец, дождусь, когда выпрыгнут, — и чпок!
Нахмурив брови, Цезарь смотрел на пару голых грудей и конечно же, заметь он там блоху, не преминул бы послюнявить палец и раздавить ее в прыжке, не держа в мыслях ничего дурного. Но разумеется, как вы уже догадались, никакой блохи не было. И девушке волей-неволей пришлось прикрыть грудь и признать, что непорочность угольщика не будет легкой добычей.
С тех пор каждый день с утра до вечера Цезарь был вынужден отражать атаки этих дурных женщин, воспринимавших как вызов своему жалкому уделу его неукоснительную верность путям праведным. Как-то раз случилось даже, что одна из этих несчастных, войдя в лавку, позабыла о своем гнусном замысле и с волнением вдохнула дух смирения, витавший среди запахов красных вин и угольной пыли; когда же угольщик сделал приглашающий жест, блудница вдруг словно переродилась: отказавшись от шампанского и косметических кремов, она нашла работу в прачечной, где прославилась своей скромностью и прилежанием.
Тем временем девушки дурного поведения все прибывали и вскоре стали львиной долей клиентуры «Добрых соседей». За три недели Цезарь продал больше красного вина и аперитивов, чем покупали обычные его клиенты за год. Равнодушный к голым грудям, томным взглядам и лживым речам, буквально осаждавшим его прилавок, он отпускал требуемое и давал сдачу в облаке рисовой пудры, мечтая о другой девушке, которая ждала счастливейшего в жизни часа среди своей скорбящей клиентуры, там, напротив, за красивой витриной, где сверкали и переливались листья из жемчуга и анютины глазки из раскрашенного металла.
Мадам Дюпен торжествовала: случилось то, что должно было случиться; угольщик на глазах терял клиентуру. Какая женщина в здравом уме и твердой памяти решится послать сына или мужа за мешком угля туда, где толкутся эти падшие создания? Можно биться об заклад, не пройдет и двух недель, как Цезарь больше ни крошки угля не продаст. Ни крошки. Каприз этих девушек, которых он привечает — известно почему, — пустит его по миру, ибо по другому капризу они как пришли, так и уйдут. Уж такие они, девушки дурных нравов, одни капризы на уме.
Розелина печалилась, слушая речи матери, и порой, наедине, даже решалась с ней спорить. Первым делом она возразила мадам Дюпен, что коммерсант не волен выбирать себе клиентуру.
— Дурные женщины умирают, как и все другие, мама, и я уверена, что ты не отказалась бы продать венок для одной из этих бедняжек.
У мадам Дюпен и на это был готов ответ: она-де всегда уважала смерть, но девушкам для утех ее услуги вряд ли когда-нибудь понадобятся, ибо все они кончают свои дни на больничной койке и в общей могиле.
В конце концов, пав духом от упрямства и злости матери, Розелина отвечала ей лишь меланхоличным молчанием.
Слава о «Добрых соседях» разнеслась между тем по бульвару Клиши и окрестностям площади Пигаль. Девушки, несущие вахту у террас кафе, передавали из уст в уста весть о том, что живет на Монмартре угольщик с глазами цвета утренней зари, с длинными пышными усами, чья девственность — прямой вызов дерзости и ловкости красивейших из красавиц. Говорили еще, что один его взгляд может даровать удачу и рассеять печаль человека в горестях.
Ядро первоначальных поклонниц вскоре растворилось в толпе вновь прибывающих клиенток, которых стало так много, что Цезарь не успевал обслуживать всех и нанял помощницу. Потом пришлось снести перегородку, отделявшую магазин от задней комнаты. Чтобы справиться с бременем расходов, угольщик был вынужден повысить цены на напитки втрое. Затем, вместо того чтобы закрывать двери, как прежде, в 9 часов, он стал принимать клиентуру до полуночи.
Неизменная толпа падших созданий на этой тихой улице могла стать серьезной угрозой женам и матерям, ибо мужчины, увы, не всегда благоразумны. К счастью, мадам Дюпен вовремя поняла, в чем ее долг. У себя в магазине, у соседей, на рынке на улице Лепик она предостерегала семейных женщин против постоянной опасности, нависшей над их спокойствием.