Мономах сидел во Владимире в своей маленькой гриднице и думал над превратностями жизни. Жизнь как детские качели — то вознесёт вверх, то опустит вниз, то опять поднимет выше. И не является ли его нынешнее отступление закономерной расплатой за быстрое возвышение при Изяславе, за то, что обогнал Святославичей в годы смут и мятежей. Недолго, видимо, будет радоваться Святослав своим победам, потому что возросли они на лжи, злобе.
Наступала зима. В печи потрескивали берёзовые поленья. Истопник бесшумно проходил по мягкому ковру, подбрасывая в огонь всё новую и новую пищу. А Владимир всё сидел и сидел, размышляя над жизнью, успокаивал сердце, придавливал в нём ненависть и раздражение, овладевал своими чувствами.
Уже шёл второй год княжения Мономаха во Владимире-Волынском, когда гонец привёз ему грамотку от отца. Тот писал из Чернигова и просил сына вновь приехать на пасху в Переяславль. Глеб в это время уедет в Новгород, и они славно побудут в своём родном городе. Там же Всеволод сообщал, что он получил письмо от сестры Елизаветы из Дании. Та предлагала в жёны Владимиру английскую принцессу Гиту, дочь убитого при Гастингсе короля Гарольда. Всеволод не неволил сына, но просил его хорошенько подумать над этим предложением.
В начале мая отец и сын встретились в Переяславле и подробно обсудили всё, что касалось возможной женитьбы. Конечно, Англия невесть какая держава, к тому же принцесса была безземельна, но ведь и Владимир, если смотреть правде в глаза, стоит в ряду внуков Ярослава пока лишь на восьмом месте после детей Изяслава и Святослава. С другой стороны, родственные узы с англосакской принцессой расширяют связи Мономаха с дворами европейских властелинов. Детей Гарольда поддерживает датский король, к тому же надо думать и об имени невесты. Лучше изгнанная дочь короля (кого сегодня могут не прогнать со стола!), чем дочь какого-нибудь из многочисленных немецких графой или герцогов. За Мономахом же будут уже два громких имени — византийского императора и английского короля. Владимир до итого не размышлял о женитьбе, он думал, что ему ещё рано обзаводиться семьёй, не имея прочного стола, крепких доходов. Беспокойное междоусобное время также не располагало к семейным узам, но он понимал, что отец смотрит уже в будущее, что нужен наследник Мономахова имени, и Владимир дал согласие; тут же гонец ушёл в датскую землю через Новгород.
Через несколько месяцев из Новгорода пришла весть о том, что английская принцесса прибудет туда для дальнейшего следования в Переяславль, где Всеволод и Владимир предполагали провести венчание. А вскоре бояре и дружинники Всеволода и Владимира выехали на север встречать Гиту.
Она прибыла в Новгород в начале лета 1075 года. Не зная ни слова по-русски, смутно представляя страну своего будущего мужа, Гита всё же сразу почувствовала настороженность в отношении к ней бывших в ту пору в Новгороде Глеба и Олега Святославичей. Князья радушно встретили гостью из дальних стран, отобедали с ней в княжеской гриднице, подняли в её честь г кубок с мёдом, по Гита видела, что и грубоватый, неразговорчивый Глеб, и быстрый в движениях, пылкий в словах Олег смотрят да неё с какой-то смутной тревогой, напряжением, и чем тире улыбались они, чем больше добрых слов говорили, тем напряжённей и тревожней становился их взгляд. А она стояла перед ними, совсем девочка, тоненькая, с неулыбчивым остреньким личиком, тонкими сомкнутыми губами, с внимательным и каким-то вопросительным взглядом ярких коричневых глаз, которые она то опускала вниз, подняв при этом тонкие брови, то внезапно вскидывала вверх и вопросительно вглядывалась в лицо говорившего. Отвечала тихо, односложно. Убирала с чистого светлого лба тонкими пальцами прядь тёмных волос.
Толмач переводил пространно, расцвечивал её речь своими, лишними словами. Глеб и Олег немного поуспокоились, взгляд их потеплел: будущая родственница выказывала почтение и уважительно внимала словам братьев, заинтересованно смотрела на них. А князья уже старались вызвать улыбку на тонких губах принцессы, ловили её вопросительный взгляд, воодушевлялись. Им было невдомёк, что перед ними сидит женщина с уже сложившимся, твёрдым характером, которая прошла великое испытание несчастьями, смертью близких людей, потерей родины. Они даже не догадывались, что она дала Елизавете Ярославне согласие на брак с внуком Константина Мономаха лишь тогда, когда флот датского короля Свена был разбит мореходами Вильгельма Рыжебородого и надежда на возвращение в Англию у королевской семьи полностью угасла.
Князья успокаивались напрасно, потому что в этом хрупком теле витал могучий и сильный дух и Гита согласилась выйти замуж за безвестного сына переяславского князя лишь потому, что он был в прямом родстве со шведской королевской семьёй и византийским императорским домом. В этом она видела хотя бы частичное восстановление своих попранных королевских прав и исступлённо верила, ещё не видя своего будущего мужа, что она поможет ему одолеть все высоты на пути к самому высшему на Руси восхождению.
Владимир встретил невесту в поле на подходе к Переяславлю. Он слез с коня и подошёл к возку, в котором ехала принцесса. Дверцы открылись, и на Владимира в упор глянули тёмные внимательные глаза, которые тотчас опустились под поднявшимися вверх бровями. Он смотрел на вышедшую к нему тоненькую тёмноволосую девочку в русском женском уборе, сшитом из дорогих греческих тканей, с золотой цевью и ожерельем из зелёного бисера на груди. Девочка почти не поднимала глаз, лишь иногда как бы украдкой, невзначай вскидывала их на Владимира, и от этого тёмного взгляда ему становилось весело и тепло…
И сразу изменилась жизнь в Переяславском княжеском дворце. Вместе с Гитой в город приехали англосаксы, сторонники короля Гарольда, их жёны, дети, а также датчане. Иноземцы ходили по дворцу в своих нездешних одеяниях, вежливо беседовали с руссами на их еле-еле выученном языке, рассказывали о жизни в иных странах.
Уже в первые дни их совместной жизни Владимир узнал, что его жена отличается во многом от русских женщин — не только умеет хорошо вышивать, но прекрасно читает по-гречески и латыни, знает содержание древних и нынешних философских трактатов, искушена в литературе. Она также умеет скакать на коне, стрелять из лука. Мономах всё с большим любопытством приглядывался к этой хмурой, молчаливой тоненькой женщине. А она всё больше привязывалась к мужу, своему единственному теперь защитнику и оберегателю, прирастая к нему всей своей стремительной, замкнутой, страстной и честолюбивой душой.
Всю зиму 1075 года князья готовили поход на запад. Святослав отдавал часть своей черниговской дружины и посылал киевских пешцев во главе с тысяцким; Всеволод выделял переяславскую дружину. Олегу приказано было прибыть к началу весны к Киеву с ростово-суздальской ратью, а Мономаху надлежало встречать русское войско во Владимире вместе с волынской дружиной и полком. Святослав намерен был ударить по чехам, союзникам Генриха IV и врагам польского короля, и тем самым отблагодарить Болеслава за отказ в помощи Изяславу, а заодно и наказать Братислава чешского, во владениях которого обретался долгое время бывший киевский князь. Кроме того, Святослав был снедаем жаждой известности. Победа над половцами при Снови не снискала ему больших почестей. Как воителя и сильного властелина его не знали в окрестных странах. Единственно, чем пока прославился он, так это огромными накопленными богатствами. Теперь же русское войско должно было добыть в далёких землях славу и честь Святославу, прославить его мудрость и силу правителя.
После долгих колебаний во главе войска он послал двух двоюродных братьев — Владимира Мономаха и своего сына Олега Святославича. Старшим князем, несмотря на молодость, был назначен Мономах. Отец хорошо знал Олега. Он пылок, безумно храбр, благороден, подлинный рыцарь, но им движут лишь сердечные порывы, которые зачастую оборачиваются недопустимыми в серьёзных делах власти просчётами, неразберихой, а то и прямыми несчастьями. Он может выиграть поединок, даже битву, но далее Олег уже не смотрит; он как ребёнок довольствуется малым успехом. Тот приносит ему большую радость. Владимир — другой. Кажется, что его вовсе не интересуют нынешние приобретения и потери; он собран, устремлён в будущее; давно уже перестал быть отроком, приобрёл большую не по годам зоркость и зрелость. Этот может проиграть битву, но выиграет поход. Опасный молодой соперник его сыновей. Но делать нечего, надо посылать старшим Владимира. Поход в сердце западных стран должен закончиться успешно. Он должен принести мировую славу киевскому князю, но обеспечить это из нынешних князей могут только три человека — Всеслав Полоцкий, Всеволод и Владимир Мономах. Но Всеслав — достоянный враг Киеву, я хорошо, что сидит смирно в Полоцке, не сеет смуту. Владислав — второй князь на Руси, и не с руки Святославу посылать в поход своего единственного брата. Остаётся Владимир.
От Владимира-Волынского к польской границе каждое войско двигалось особо. Впереди шли киевляне и черниговцы, возглавляемые киевским тысяцким, следом шла рать Олега, а замыкал войско Владимир с переяславской и волынской дружинами. Воли войска опытные проводники из ляхов, которые встретили руссов на выходе из города и теперь провожали их по польским землям.
Прошли Сандомир, потом, оставляя Краков на юге, двинулись к Калишу. Сюда же подошла и рать Болеслава во главе с одним из его воевод. Руссы вышли на правый берег реки, ляхи стояли на левом берегу, молча смотрели друг на друга недавние противники, а нынешние союзники, потом руссы начали переправу, и далее обе рати двигались уже вместе. Польская рать заходила в города, своему же войску Владимир приказал в поселениях не задерживаться. Устраивали привалы либо в чистом поле, либо в лесу: князь не хотел, чтобы войско разбредалось по улицам — в этом случае неизбежны стычки с ляхами, дело может дойти и до серьёзных схваток, потому что русским дружинам ничего не стоило взять на щит любой город Болеслава. После Калиша пошли на Глогов — последний крупный город ляхов на границе с чехами. Здесь русское войско переправилось через Одру. Это была третья большая река, которую пересекли руссы. Позади остались Висла и Варта.
Одру переплывали на многих ладьях, предоставленных ляхами. Коней ставили на большие, сколоченные плоты. На плотах же переправляли камнестрелы, телеги, повозки, камни для метания. Шум стоял над Одрой: неумолчный человеческий гомон, лошадиное ржание. Владимир, Олег, воеводы смотрели с берега на переправу, руководили порядком. Враг был далеко, поэтому переправлялись поспешно, дружина за дружиной, полк за полком. Владимир вступил в ладью вместе с последними переправлявшимися дружинниками. Олег был давно уже на том берегу реки. Ему было невтерпёж сидеть здесь в седле, смотреть на воду, на бесконечные толпы воинов. Владимир не удерживал его — пусть резвится князь. Он не вошёл в ладью, пока лично не убедился, что все воины покинули берег реки.
За Глоговом начинался Чешский лес. Там простирались земли моравов, чехов, богемов, там лежала страна Братислава, и оттуда каждый час можно было ожидать выхода королевской рати. Но всё было тихо.
Пока шли но лесной дороге, Владимир не опасался нападения. Опыт войн с ляхами на волыно-польской границе подсказывал, что тяжело вооружённые западные рыцари ж пешцы с большими прямоугольными щитами и длинными копьями не смогут развернуться в лесных чащобах. Удара надо ждать но выходе в поля, ближе к чешским городам.
А лес становился всё гуще и мрачнее, и хотя руссы, особенно те, что были с севера, привыкли к глухим местам, но здесь, на чужбине, эта темнота наводила страх и тоску; воины, особенно смерды, ремесленники, вздыхали, крестились, некоторые доставали с груди разные заговорённые ведунами и ведуньями вещицы — корешок дерева, причудливый камешек, клочок пряжи, костяное изделие — и бормотали над ними заклинания, ограждающие от этого страха и тоски.
Владимир видел, что с наступлением сумерек войско стихает, настораживается. Он объезжал и свои — волынские и переяславские десятки и сотни, потом обгонял их, доезжал до других дружин и полков, заговаривал с воинами, бросал острое, смешное слово, просил смотреть веселее, говорил, что негоже унывать в походе предкам славных воителей — Святослава и Владимира, сокрушавших великую Византийскую империю. Люди видели перед собой молодого спокойного князя, слышали его негромкий, уверенный, уважительный к ним, простым воинам, голос и веселели, на душе становилось спокойнее. Потом проводники выводили к поляне, и она тут же покрывалась десятками небольших костров. Воины, а польские, и русские, согревались от ночной сырости, доставали котлы, варили мясо, раскрывали корчаги с цежью — кисельной жижей, доставали с телег хлебы, сыры. Отужинав, расстилали на земле лапник, прикрывались лошадиными попонами, пешцы — чем бог послал. Спали при оружии, снимали лишь брони и шишаки и то клали их рядом, чтобы можно было схватить и надеть в любой час. Поляна затихала, а Владимир и Олег выезжали вперёд по ночной дороге, проверяли свои сторожи, засады и лишь после этого отходили на покой.
Едва занимался рассвет, войско поднималось. Воины наскоро доедали вечернюю еству, грузили подводы.
Владимир к этому времени был уже на йогах, объезжал поляну, чтобы все видели, что князь бодр и готов к новому боевому дню.
Как и думал Владимир, чехи и богемы не осмелились тревожить русское войско в лесу, но едва лес расступился и впереди зазмеилась дорога, уходящая к ближнему городу, сторожи донесли, что впереди стоит рать Вратислава.
Владимир быстро развернул своё войско, как эти обычно делали руссы. В челе встали полки из городов, там были пешцы-копьеносцы; княжеские конные дружины встали на крыльях, польскую конницу Владимир поставил сзади на случай преследования неприятеля, решив дать первый бой своими, русскими силами, опасаясь, что союзники могут не выдержать конной атаки закованных в брони чешских и немецких всадников.
Блистали на июньском ветру брони воинов, трепетали в синем небе княжеские стяги, разноцветные ленты на копьях чешских всадников радугой расцвечивали ряды чешского войска. Вот он, первый бой на чужбине! Владимир объехал строй своего войска. Стоят кряжистые, суровые ростовцы, суздальцы, а рядом, повеселее, киевляне, переяславцы; взгляды их спокойны. Они хорошо делают любую работу, сделают и эту — выстоят под натиском рыцарей. Воины одобрительно кивали князю, некоторые, наиболее возбуждённые, кричали, что выстоят. Мономах улыбался, махал им рукой. Радуга на той стороне поля пришла в движение: рыцарская колпица, убыстряя бег, двинулась вперёд. И вот уже земля содрогнулась под тяжестью сотен воинов. Лица руссов посуровели. Они закрылись щитами, теснее сомкнули ряды, выставила вперёд копья.
Рыцари на полном скаку врубились в первый ряд русских пешцев. Копья руссов ударили в брони, прикрывавшие лошадиные груди, в щиты рыцарей, раздался оглушительный лязг, кони хрипели и рвались вперёд, понукаемые шпорами. И в тот же миг русские стрельцы из лука осыпали нападавших тучей стрел. Первый ряд рыцарей лишь погнул линию пешцев, но следом подкатила новая волна закованных в латы всадников. Пока истцы смыкали свою расстроенную первым ударом линию, рыцари врезались в неё, раскидали руссов мечами; их копья уже были ни к чему в ближнем бою. Но тут же рыцарей встретил второй русский ряд и новый рой стрел, и всё повторилось: снова длинные копья руссов как частокол остановили тяжёлый конский бег рыцарей, и снова следующая волна рыцарей смела вторую линию русских пешцев. Владимир и Олег стояли на высоком холме позади своего войска, и битва развёртывалась перед ними. Они видели, как атаки рыцарей всё больше прогибали русский центр. Олег волновался, хватался за рукоятку меча, говорил, что уже сейчас надо ударить крыльями по краям рыцарской конницы, но Владимир хранил терпение. «Пусть увязнут поглубже», — отвечал он.
Мономах видел, как падают под ударами рыцарских мечей смерды и ремесленники из Ростовской, Суздальской, Киевской земель. Но что делать — на то сражение; воистину говорит древняя мудрость: «Воина без павших не бывает». Не о них сейчас надо думать, а об успехе дела, в далёком краю нужна только победа.
Вот совсем уже изнемогли пешцы, но и рыцарей поубавилось, совсем увязли они среди русских стрельцов и копейщиков. И тут Мономах сказал Олегу: «Веди, князь, левое крыло, я пойду с правыми», и братья пришпорили копей. А вскоре русские дружины пришли в движение: двумя дугами рванулись они вперёд, охватывая крылья рыцарского войска, а рыцари все врубались и врубались вперёд, пытаясь рассечь русское войско надвое. Позади всадников охраняли немецкие пешие копейщики, которых прислал Братиславу в помощь германский император. Дружинники ударили по копейщикам, врезались в их строй там, где они соединялись с рыцарями: так Владимир задумал с самого начала. Рыцарям трудно развернуться и оборотиться вспять. В этом месте между пешцами и всадниками есть зазор, пет плотного ряда. Сюда с двух сторон и направили дружины Мономах и Олег. Оба князя рубились впереди. Телохранители прикрывали обоих сзади и с боков, а спереди каждый надеялся только на себя. Владимир отражал удары копий щитом и обрушивал вниз разящий удар своего меча. Стрел можно было не опасаться, в войске Братислава не оказалось лучников.
Всё ближе сходились крылья русского войска и вот, наконец, встретились; руссы разъединили пеший строй и. конницу противника. Теперь чехи лишились возможности единых действий, а руссы, напротив, одновременно наступали и с центров, и с боков, теснили назад вражьих пешцев. Поняв, что разъединить русское войско и уничтожить его по частям не удалось, рыцари повернули назад и стали выходить из сражения; дружинники бросились за ними следом, оставив немцев своим копейщикам и стрельцам; русские пешцы приободрились и, наклонив копья, двинулись вперёд.
В этот час противник дрогнул. Видя бегущих рыцарей, смешались немецкие копейщики.
А русские пешцы упрямо и медленно всё шли и шли вперёд, и вот уже их первые ряды приблизились к немцам вплотную, и те побежали прочь вслед за рыцарями, бросая по пути копья и щиты. Стрельцы выскочили вперёд, и стрелы вновь засвистели в воздухе, поражая бегущих врагов, и тут же в бой вступила польская конница. Заколыхалось над полем боя королевское знамя, раздался боевой клич ляхов. Их свежая лавина смела остатки немецких копейщиков и достала рыцарей. Разгром противника был полный. Союзники захватили рыцарский обоз, вражеские стяги. Остатки разбитой Вратиславовой рати укрылись за крепостной стеной ближнего города.
Олег рвался в бой, хотел с ходу овладеть городком, но Владимир воспрепятствовал этому: неизвестно было, где находятся основные силы Братислава, сколько их, каково число защитников крепости. Надо дать отдохнуть и своим воинам, накормить их, помочь раненым, похоронить убитых, выставить сторожи. Так и закончился этот первый военный день руссов на выходе из Чешского леса.
Дав войску небольшой отдых, Владимир приказал взять приступом близлежащую крепость, куда укрылись остатки чешско-немецкой рати. Руссы поставили на колёса огромные, окованные железными листами брёвна — тараны, подвезли к крепостной стене камнестрелы. Теперь хода назад не было — только вперёд либо до сокрушения противника, либо до почётного мира — только так могли вернуться молодые князья на родину.
Перед ними лежал городок, окружённый высокой каменной стопой. За этими стенами текла обычная мирная жизнь. И теперь ему, Владимиру, силой судьбы надлежало брать приступом этот городок, как когда-то впервые в жизни он брал Минск, и, как в Минске, по взятии городка надлежало разграбить его дочиста, поделить добычу между воинами и сжечь городок, если проявит он большое упорство и не откроет добром крепостные ворота.
Но жители не стали искушать судьбу. Едва руссы изготовились к приступу, как городские ворота открылись и лучшие жители городка во главе с местным воеводой запросили мира: воины складывали оружие, горожане давали руссам выкуп, какой пожелают, но просили не жечь город и не волочь людей в полон. Владимир и Олег согласились.
В те же дни они послали гонца в Краков и писали Болеславу, что ляхи сами призвали Русь на Братислава, а ныне, когда руссы обретаются в Богемии, объявили, что примирились с чехами. Это остаётся на воле Болеслава, но руссы не могут возвратиться без почётного мира и положить стыд на Русь и на отцов своих. Князья объявляли, что они идут искать своей чести, а никакой вражды к ляхам у них нет.
Между тем руссы шли вглубь владений Братислава и достигли города Глаца. Глац затворился наглухо, и Владимир приказал взять его приступом.
Несколько дней простояли руссы под городом, били таранами в крепостные ворота, засыпали защитников города градом стрел и тяжёлых, дробящих череп камней, потом с приступивши лестницами наперевес бросились к степе. На них лили горячую смолу, скатывали большие камни, толкали в грудь копьями, поражали из луков, а руссы упорно и быстро ставили новые лестницы и взбирались по ним наверх. Владимир видел, как переяславская дружина, дравшаяся с его отцом ещё под Минском, первой взошла на крепостную стену, а потом уже следом за ней в город скатились киевляне, ростовцы, черниговцы. Вопль взмыл над городом. Клубы дыма вырвались в синее небо, начался разгром Глаца. Потом рать отдыхала, а через день двинулась к следующему городу.
Вратислав, помогавший Генриху IV сокрушить восставших князей и епископов, не мог поддержать свои города. Он ещё надеялся на силу их крепостных стен, но руссы брали город за городом, шли огнём и мечом по округе, и король запросил мира.
Епископ попросил на размышления день, а через день снова предстал перед русскими князьями и дал согласие на ряд, который предлагал Мономах.
Руссы возвращались в свои домы с честью, отяжелённые великой добычей и дарами. В Польше они узнали, что войско Болеслава завязло в Поморье и польские вельможи недовольны своим королём, возводят на него многие клеветы и поношения.
Перед Киевом войско остановилось; воины чистили оружие и брони, мили лошадей, и в город иступила рать хоть и поредевшая, но в полном порядке, с несметным оболом, который долго ещё тянулся вслед за воинами по киевским улицам.
Владимир ехал стремя в стремя с Олегом. Оба на вычищенных конях, в пурпурных плащах, под своими стягами — весёлый, улыбающийся Олег и строгий, с усталыми глазами Мономах. За эти четыре месяца, что они промели вместе в походе, Владимир сдружился со своим двоюродным братом. Тот был лёгок во всём — не жаловался на трудности похода, самозабвенно дрался в сражениях, не мешал Мономаху распоряжаться войском, был искренен и пылок в чувствах, но в ответ Олег требовал той же лёгкости и приятства от Мономаха, а тот, отягощённый высшей ответственностью перед Русью, перед старшими князьями, не мог ответить тем же. В каждом его слове, движении Олег угадывал какой-то высший смысл, и это его тревожило, выводило из себя. И всё же они приехали к Киеву друзьями.
Колокольным звоном, толпами ликующих людей, богатым пиром в княжеской гриднице встретил Киев победителей.