Кончалось лето. Полных четыре месяца провёл Владимир в чужих краях. И теперь ему надо было бы потерпеть ещё немного — принять участие в княжеских спорах о новом переделе столов, узнать, куда ему двигаться — снова ли на Волынь или в Смоленск, который братья до сих пор так и не поделили менаду собой. Но Владимир уже знал, что в июне месяце в Чернигове у него родился сын, что до сих пор он ещё не наречён. И вот уже молодые князья скачут в Чернигов на крестины.
Гита, всё такая же тонкая, неулыбчивая, встретила Владимира на княжеском крыльце, не таясь людей, повисла у него на шее, и он вдруг почувствовал, как ему не хватало этой молчаливой, тихой и твёрдой женщины. Сладко ему стало, и впервые при встрече с ней у него закружилась голова.
Олег Святославич был посажен крёстным отцом. Княжича нарекли двойным именем, как и Мономаха, — русским в честь славного предка Мстислава Владимировича и Гарольдом в память погибшего отца Гиты, короля Англии. Гита хотела, чтобы её и Мономаха сын сразу был приметен среди Рюрикова племени.
Святослав не торопился отблагодарить Владимира. Тот переехал с женой и сыном в Переяславль, жил во дворце отца, не спешил на Волынь. И великий князь не торопил его. Всю осень Святослав был занят ещё одним великим трудом, который должен был увековечить его имя. К этому времени Феодосии умер, и теперь в монастыре сидел игумен Стефан, близкий к Святославу человек. По указанию же Святослава грамотеи Печёрского монастыря составили Изборник, куда поместили многие известные труды тех дней о суде, власти и о прочем. Они рассказали о праведном и нелицеприятном судье, о добром князе, писали, что «князь бо есть божий слуга человеком милостью и казнию злым». Таким хотел видеть себя Святослав перед нынешним и последующими поколениями.
Наконец Изборник был закончен, и Святослав вспомнил про Мономаха. Победитель чехов и немцев, князь, утишавший Волынь, был послан на княжение в Туров. Это был невесть какой стол, когда-то почётный, третий после Киева и Новгорода, но потом оттеснённый Черниговом и Переяславлем. Но всё же это ближе к Киеву, чем Владимир-Волынский. На Волынь же был направлен великокняжеский наместник.
В начале осени Владимир выехал в Туров. Гита и маленький Мстислав ехали с ним.
Но недолго довелось пробыть князю в Турове. Новый гонец из Киева позвал его в стольный город…
Владимир ехал в недоумении: войны утихли, столы подслепы. Кажется, всем уже может быть доволен великий князь. Но нет, нашлась у него ещё одна забота.
Прежде чем идти на великокняжеский двор, Владимир, как всегда, пришёл на совет к отцу, и тот в нескольких словах рассказал сыну о новых затеях Святослава. Теперь его сжигала мысль о том, чтобы встать вровень с византийскими императорами. Долгими столетиями боролась мужающая Русь за это равенство и кое в чём преуспела при Олеге, Владимире, Ярославе. Но после смерти Ярослава, который уже именовал себя кесарем, и начавшихся распрей в его доме Русь потеряла многое на накопленного, и вновь византийские императоры свысока смотрели на киевских владык. Лишь Всеволод пользовался благосклонностью византийского двора, но благосклонность эта распространялась лишь на него самого и его детей — Мономаховичей, на Переяславское княжество.
Теперь приспел удобный случай: в Византии распри, Михаил VII захватил трон, лишив царства своего отчима — Романа IV Диогена, против нового императора поднялись мятежи, восстали болгары, отложились корсуняне. В отчаянии направил Михаил послов со многими дарами в Киев к Святославу и Всеволоду; просил помощи, просил спасения. В своё время Владимир Святославич вот так же вмешался в дела Византии, помог Василию II усмирить болгар, взял себе в жёны византийскую принцессу, получил крещение Руси из рук константинопольского патриарха, возвысился тем самым над многими окрестными государствами.
Теперь Святослав вознамерился повторить дела своего прадеда. Киевский князь наказал воеводам готовить войско в поход на Балканы, куда собирался отправиться вместе с братом, а Владимиру и своему сыну Глебу приказал немедля, пока не сгустилась осень, спуститься на ладьях в устье Днепра, а потом ударить вдоль морского берега по корсунским владениям и по самому Херсонесу.
Не время это было для новых сражений. Дружинники и вон едва отдохнули от изнурительного похода к Чешскому лесу, многие погибли в боях, войско поредело, но Святослав был неумолим. И вновь он верховенство в походе отдавал уже многоопытному, хоть и молодому Мономаху, а Глеба давал ему не столько в помощь, сколько для надзора.
Двоюродные братья стали собираться в дорогу. К Киеву потянулись ладьи со всех, приречных городов, потянулись и воины из Турова и Новгорода, Смоленска и Чернигова. В эти дни у Владимира впервые появилась мысль двинуться на Херсонес не водой, а полем. Пока минуешь пороги, пока преодолеешь корсунские заставы и городки в устье Днепра, корсуняне успеют подготовиться к обороне, запрут ворота, снарядят к бою стены, стянут, в город все военные силы, запасут еству и питьё. Удар с поля был бы неожиданным, тем более половцы сейчас мирны, и можно было бы вынырнуть из глубины к самому морскому берегу.
Потом Святослав неожиданно занемог. Византийские послы без дела толклись в Киеве, просиживали в палатах у бояр и воевод, бродили по торговищу. Ладьи, собранные в поход, качались у днепровского берега, привязанные к многочисленным кольям, вбитым в прибрежный песок…
А 27 декабря от великого мучения преставился великий князь Святослав Ярославич. По всему телу у него пошли желваки, и в несколько дней князя не стало. В тот же день Всеволод распустил войско по домам. Люди качали головами в недоумении: всего достиг Святослав Ярославич в свои неполных пятьдесят лет — утвердился на киевском столе, рассадил вокруг себя сыновей, накопил несметные богатства — золотом, серебром, тканями, сосудами, каменьями, подчинил себе Печёрский монастырь, прослыл книгочеем и любомудром. И стал Святослав надменен, власть текла у него из глаз, веяла от напыщенного тела, слышалась в звуках его взвешенных, произносимых со значением слов. И вот он лежит, поверженный, несуществующий, жалкий, бездарный, завистливый и злой человек. И нет людям тепла от его памяти и его слов.
Тело князя повезли в Чернигов, в родовую Святославову отчину, для того чтобы отпеть в храме Спаса. Туда же собралось Рюриково племя, оплакать своего родича.
Снова, как и у гроба Ярослава, как позднее на великие церковные праздники, как при перенесении мощей Бориса и Глеба, они стояли в молчании сомкнутым рядом: чуть впереди Всеволод — старейший в княжеской лествице из тех, кто обретался в русских землях, а чуть позади — Святославичи: Глеб, Олег, Давыд, Роман; стоят рядом с мачехой Одой, а возле неё малолетний единственный сын её от Святослава Ярослав. На него уже никто не обращает внимания. Он наверняка затеряется среди взрослых мощных Святославичей. Да и у Оды нет корней в Киеве, Владимир Мономах стоит рядом с шестилетним братом Ростиславом, здесь же Всеслав Полоцкий; рядом с матерью, Ростиславовой княгиней, отроки Ростиславичи (Василько, Володарь и Рюрик) — дети князя-изгоя; княгиня Анна — с маленькой Евпраксией, недавно родившейся сестрой Мономаха, другие Рюриковичи помельче, их жёны, дети.
Всеволод стоял в тяжёлом раздумье. Ему надлежало согласно старшинству занять великокняжеский стол; класть сама упала ему в руки, но жив скитающийся в дальних странах Изяслав; Киев полон сторонниками покойного Святослава, ненадёжен Чернигов, а Святославичи — вот они, рядом, уже не дети, — взрослые князья, деятельные, долгие годы обделённые столами, землями.
Владимир пытался вслушиваться в молитву, хотел забыть о земном, смерть разом перечеркнула в его мыслях нелюбовь к Святославу, но суетные мысли одолевали. Мели отец займёт великокняжеский стол, то где будет сидеть он, Мономах? Вряд ли Всеволод позволит племянникам владеть почти псом и главнейшими русскими городами. Он чуть поднимал голову и смотрел искоса на Святославичей — они стояли скорбные, но видно было, что и их мысли далеки от небесных, неземных забот. Разом всё может измениться в их жизни. Если Всеволод станет первым, то кто станет вторым?
А над Черниговом уныло и тяжко вздыхал колокол храма Спаса, и галки, вспугнутые его густыми звуками, тёмной сетью висели над куполами, и их встревоженный гомон витал над застывшим в молении городом.
Написал о наступившем вслед за этим временем автор «Слова о полку Игореве»:
«Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Даждьбожьего внука; в княжих крамолах жизни людские сокращались. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки свою речь говорили, собираясь полететь на добычу».
После девятого дня со времени кончины Святослава Ярославича Всеволод выехал в Киев. Теперь ему надлежало управлять всей Русской землёй. И уже до отъезда он отдал свои первые приказы. Прежде всего освободил от Святославича свой родной Переяславль, послав туда наместника, а Глебу наказал немедленно выехать вновь на княжение в Новгород. Сына Владимира он свёл из Турова, послал туда своих людей за невесткой и внуком. В Туров также выехал великокняжеский наместник.
Владимир ехал в Киев в возке вместе с отцом, и Всеволод втолковывал сыну;
— Сядешь в Чернигове, надо выбить это родовое гнездо из рук Святославичей, а как бывший смоленский князь будешь держать за собой и Смоленск.
Обычно спокойный Всеволод был возбуждён, его глаза блестели, жесты стали резкими и нервными. Владимир угрюмо слушал отца. Судьба снова круто возносила его, двадцатитрёхлетнего князя, вверх. Черниговский князь! И это при живом ещё Изяславе, его сыновьях Ярополке и Святополке, при Святославичах, считавших Чернигов своей родовой отчиной. Занять черниговский стол — значило нарушить всю лествицу, вызвать споры и междоусобицы, а ждать… ждать можно до скончания века. И прав, наверное, был отец, когда сразу же потеснил Святославичей.
Первым из них не выдержал молодой Роман, бежал из Чернигова в Тмутаракань вместе с дружиной, близкими Святославу людьми. Там, на южной русской окраине, мечтал он собрать войско таких же, как он, удальцов и отбить обратно стол отца своего. С пути он послал гонцом на Волынь, к Олегу и в Новгород к Глебу, прося их о помощи, молил но верить Всеволоду и Мономаху. Но настоящая беда для киевского князя пришла не с юга, а с севера.
Едва Всеслав Полоцкий вернулся домой с похорон великого князя, как тут же нанёс удар по новгородским комлям; и теперь слёзно просил великого князя Всеволода Глеб Святославич о помощи. Записал в своём «Поучении» позднее Владимир Мономах об этих днях: «И Святослав умер, и я опять пошёл в Смоленск, а из Смоленска той же зимой в Новгород; весной — Глебу в помощь».
На этот раз Владимир двинулся на север не как подручный других князей, а во главе войска. Ему впервые предстояло воевать против такого опасного соперника, каким был князь Всеслав — быстрый, решительный, беспощадный. С Мономахом шла смоленская дружина, полк и Всеволодова дружина из Киева. Всеслав в эти дни разорял новгородские пограничные с полоцкой землёй пределы, а Мономах шёл напрямую в Новгород. Для него важнее было сразу же обезопасить от полочан этот старинный и богатый город. Глеб встретил его приветливо. Сейчас ему было не до родовых споров с Мономахом: того и гляди его могли выбить с новгородского стола. Отца пет, братья обретаются неизвестно где — без столов и доходов, приходится идти на поклон к младшему, двоюродному брату. Сегодня в его руках сила, власть, за ним поддержка отца, за ним смоленская дружина, вся Переяславская земля.
В марте, пока не сошёл снег, по последнему санному пути братья, оставив Новгород за спиной, двинулись на поимки Всеславовой рати. Но не так-то просто было настигнуть полоцкого князя. Он скрытно, по-волчьи обегал новгородские городки, сёла и погосты, грабил их, сёк и уводил в полон людей, шёл по новгородской земле, точь-в-точь как шли когда-то половцы по земле переяславской. И не было у новгородцев, смолян и киевлян ни сноровки, ни умения, чтобы упредить Всеслава, выйти на него неожиданно.
Всю вторую половину марта и начало апреля гонялись двоюродные братья по лесам и полям за полоцкой ратью, но так и не встретили её в открытом большом бою. Правда, отвоёвывали назад новгородские городки, трепали отдельные полоцкие отряды, застревавшие в ещё глубоких снегах. Мономах всё более и более убеждался, что занимались они с Глебом бесцельным делом: не в этой вечной погоне за Всеславом таился ключ к успеху в борьбе с полоцким князем. Взять князя можно было бы лишь ударом в самую сердцевину его земель — нападением на Полоцк и обескровить полоцкую землю вот такими же изнурительными быстрыми нападениями. Сначала Владимир ужаснулся своей мысли, ведь как-никак, а речь шла о войне с русскими же людьми, с теми же дружинниками, смердами, ремесленниками. Л потом в холодном раздумье спокойно устранил все сомнения. В который раз Всеслав наносит удар Руси в спину, в который раз сеет междоусобицу, открывая Русскую землю степнякам, иным недругам. С таким врагом нужна борьба беспощадная, борьба насмерть. И жаль, что вновь погибнут русские люди ради корыстных и честолюбивых замыслов полоцкого князя.
В апреле дороги не стало, и князья вернулись в свои земли: Глеб — в Новгород, Владимир — в Смоленск. Потом Владимир уже в Киеве рассказывал Всеволоду о тяжёлых и бесцельных походах по снегам в Новгородских пятинах и как бы невзначай упомянул, что приостановить бегство Всеслава можно лишь ударом на Полоцк. Всеволод промолчал. Мономах понимал, о чём думал осторожный отец: распря идёт вдалеке от Киева. Ну, разоряет Всеслав новгородские земли — не переяславские же, не ростовские и не смоленские. А поход на Полоцк — это уже большая война, большие заботы. И чем они ещё кончатся, неизвестно, а на юге — половцы, а в западных землях бредёт Изяслав с сыновьями, стол киевский ещё не прочен. Святославичи лишь ждут своего часа. Что предпринять, какой выбор сделать? Молчал Всеволод, молчал Владимир, а время шло, приближалось лето, из Смоленска пошли вести о новых военных приготовлениях полоцкого князя. В мае — июне он мог нанести удар и по Новгороду и по Смоленску, и если успех будет сопутствовать ему, то станет честолюбивый князь господином всего севера, разделится тогда Русская земля, и допустить этого было нельзя.
Едва тёплые майские ветры просушили дороги, объединённое киевское и смоленское войско двинулось на Полоцк. Вед его великий князь Всеволод Ярославич, а Владимир был у него в помощниках. Расчёт князей был правильным: Всеслав тут же перестал бегать по соседним новгородским землям и поспешил на выручку к своему стольному городу; он собрал туда воев, наготовил припасов и приготовился к сидению. Но на этот раз князья не дошли до Полоцка, а лишь попугали Всеслав. В дороге Всеволода догнал гонец из Киева и известил его, что Изяслав двинулся с войском из Польши на Волынь и собирается в скором времени быть в Киеве. Вновь нависла над Русской землёй страшная туча большой усобицы.
На Волынь Изяслав с сыновьями и княгиней вышел после долгих скитаний по чужеземным городам. Ни польский король Болеслав II, ни германский император Генрих IV не оказали ему значительной помощи, А Изяславу, чтобы сокрушить братьев, нужно было одно: войско. Но войска не было — были лишь смутные обещания, проволочки. Наконец киевскими князьями заинтересовался римский папа Григорий VII Гильдебранд. В борьбе за первенствующую роль римской церкви в тогдашнем мире так заманчиво было превратить огромное и сильное Киевское государство в лен папской курии. Изяслав послал к папе Ярополка. И вот он, сын великого северного владыки, лежит ниц на ковре перед могучим первосвященником, целует его туфлю, а суровый, непроницаемый Григорий VII диктует Ярополку Изяславичу условия, на которых папская курия окажет помощь изгнанникам.
После переговоров в Риме в 1075 году папа составил на имя Изяслава буллу, которая гласила: «Сын ваш, посетив город апостольский, пришёл к нам и, желая из рук наших получить королевство (киевское княжество. — Л. С.) в дар от св. Петра, выразил должную верность тому же св. Петру… Мы (Григорий VII. — А. С.) дали своё соизволение и от лица св. Петра вручили ему власть над вашим королевством». Для русских князей это означало признание вассальной зависимости от папского престола. Взамен они получали мощную поддержку римской церкви, оказывающей всё более заметное влияние на весь тогдашний католический мир.
Григорий VII направил буллу и в Польшу с приказом вернуть Изяславу его сокровища, оказать ему помощь поиском.
И теперь киевский князь вёл на Русь отряды Болеслава II, наёмников из немецких земель. Он выбил из Волыни оказавшегося там Олега Святославича, и тот в страхе бежал в Киев. Над Святославичами нависла страшная опасность мести со стороны Изяслава и его сыновей.
В июне 1077 года Всеволод, наказав Владимиру блюсти Чернигов и Переяславлъ, двинулся во главе русского войска на юго-запад, В эти дни откуда ни возьмись вынырнул князь Борис Вячеславич, овладел с небольшой дружиной Черниговом. Но не стал дожидаться, пока Мономах выбьет его из города: пробыл там восемь дней и бежал в Тмутаракань.
Изяслав не торопился уходить с Волыни. Он прочно овладел Владимиро-Волынской землёй, набрал там дополнительно воев и лишь после этого двинулся навстречу Всеволоду.
Братья встретились у Горыни.
Всеволод задумался. Всё равно, даже если он сейчас одолеет Изяслава, не будет ему покоя от Изяславовых сыновей, от ляхов. Святослав уже сгиб в суровой борьбе за киевский стол, и ему придётся остаток жизни воевать за неправедно, в обход лествицы, доставшийся ему отцов стол. А с другой стороны — на него самого, на сына Владимира будут напирать беспокойные и обделённые Святославичи.
Он никому не сказал ни слова и шпорами тронул коня. С той стороны поля выехал Изяслав и поскакал ему навстречу. Потом братья спешились ж пошли друг другу навстречу. Они сошлись посреди поля, нерешительно подали друг другу руки, потом более чувствительный Изяслав всхлипнул и обнял Всеволода, уткнулся совсем седой бородой в его закованное в броню плечо.
Всеволод всматривался в постаревшее, усталое лицо Изяслава, в его глубоко запавшие глаза, тяжёлые морщины, отвисшую, морщинистую кожу на шее, и ему было жаль этого измаявшегося, ставшего уже таким далёким для него человека.
Разговор у братьев был некороткий. Солнце уже клонилось к закату, а они всё ещё неторопливо ходили в поле возле своих коней, мирно щипавших свежую траву, беседовали, мыслили о будущем порядке в Киевской Руси, делили столы, стремились отстоять не только свои права, но и права своих сыновей, внуков, старались прозреть будущее, определить его ход. Всеволод вдруг подумал, что говорили они так, будто собирались жить вечно.