Всеволод умер 13 апреля 1093 года. Ещё за несколько дней до кончины, ощутив великую слабость и боли, великий князь послал в Чернигов за Владимиром и в Переяславль за Ростиславом. Сыновья тотчас приехали в Киев. Они сидели около одрины, на котором тихо угасал Всеволод Ярославич, и слушали его последние слова. Всеволод не поучал, не указывал, как жить, вспоминал лишь своего отца, жаловался на сыновцов, которые своими ссорами мучили его, понуждали старого и больного человека мирить их, ходить на них с ратями. Потом, вперившись напряжённым взглядом в потолок, великий князь уже не думал о земном, а лишь прислушивался к своей уходящей из тела душе, к её ужасу и стону перед неизбежным и молился, чтобы бог дал ему силу перенести последнее в этой жизни тяжкое испытание. Владимир, плача, просил у отца благословения, спрашивал, как ему жить дальше, ждал мудрого отцовского совета, но великий князь молчал.
А за стенами дворца уже грозно зашевелился, заволновался сначала боярский и дружинный Киев, потом торговый и. ремесленный. Слух о приближающейся смерти великого князя быстро шёл по русскому стольному городу, а из него во все концы Руси. И уже скакали гонцы в Туров к Святополку, на юг к Олегу, на Волынь к Давыду и Ростиславичам.
На исходе дня великий князь негромко вздохнул, прикрыл глаза и затих навсегда.
Ростислав, рыдая, ушёл в свои хоромы, а Владимир долго ещё сидел около холодеющего тела отца и смотрел, как серая тень медленно, но неотвратимо накрывала его лицо.
Ушёл Всеволод Ярославич, ушёл великий князь — его прочная и грозная опора, тонкий, умный, спокойный владыка; ушёл бесстрашный воин, не раз смотревший смерти в лицо, за которым дружина шла без колебания и страха; ушёл понимающий, любящий отец, к которому в любой час можно было прискакать из Чернигова и просить совета. И что бы ни случалось прежде, Мономах знал: где-то там сидят сначала Изяслав, потом Святослав, потом отец — Всеволод, а он стоит за их широкими, мощными спинами и его жизнь светит лишь их отражённым светом. Теперь никого нет. Распахнуты до конца все двери в мир, впереди ещё долгий путь, и нет за этими дверями прежней защиты и опоры. Теперь он стоит первым, а за ним уже идут и брат Ростислав, и сын Мстислав, малолетний новгородский князь, и другие сыновья.
Он сидел, и мысли, странные и необычные, теснились в голове, волновали сердце.
Конечно, люди Всеволода и Мономаха будут просить Владимира принять великокняжескую власть, им не захочется расставаться со своими доходами, своим первенствующим местом на Руси. Но принять их предложение будет означать новую междукняжескую войну между ним, Мономахом, и Святополком, за которого встанут смысленые киевляне, — ведь согласно княжеской лествице Святополк ныне остался старшим князем на Руси, хотя он и был всего на три года старше Мономаха, Он сын старшего Ярославича. Его отец был великим князем киевским прежде Всеволода. За ним — все права Ярославова дома. К тому же с востока будет постоянно грозить Олег, который, конечно же, не смирится с потерей Чернигова. Нет, лучше сейчас уступить Святополку, не ссориться с киевскими боярами. Жизнь ещё велика. Пусть они узнают, что собой представляет Святополк — слабый, себялюбивый, своевольный, бездарный, корыстолюбивый, пусть они вместе с ним попробуют управиться с киевским простым людом, отбить всё усиливающийся натиск половцев.
Так, в мучительных раздумьях, он взвешивал все возможные свои решения, старался заглянуть на годы вперёд, рассчитывал, тут же ловил себя на мысли, что жизнь бренна и никто не знает, сколько ему осталось самому жить на земле, потом снова уходил в размышления о междукняжеских делах.
Тяжело вздохнув, он встал, вышел в сени, где теснились люди, прошёл в свои хоромы, где его уже ждали ближние бояре, приспешники его отца. Они окружили его, приступили с просьбой принять стол, но он, покачав головой, отвечал, что не может стать великим князем в обход старшего брата Святополка — пусть же киевляне посылают за ним в Туров, а он будет ему братом и верным помощником. Владимир видел смятение и недовольство на лицах сподвижников, их нетерпеливое желание сокрушить своих киевских противников, утвердить навеки свою власть в Киеве, в Русской земле, но он понимал, что без него они мало стоят и сильны лишь его княжеским прирождённым именем, славой, победами, и потому он был спокоен — многие из них уйдут отсюда вместе с ним и будут, как и он, ждать своего часа.
На следующий день, 14 апреля, он в присутствии епископов, игуменов, черноризцев, попов, бояр, тысяч простых людей положил отца в храме святой Софии, а ещё через несколько дней, не дожидаясь приезда Святополка и не желая с ним встречаться, выехал вместе с братом из Киева. А уже 24 апреля киевляне встречали Святополка на площади перед той же Софией.
Из Киева уехали все, кто поддержал Всеволодов дом, кто издавна враждовал с Изяславичами и Святославичами, все, кто был близок к Владимиру Мономаху.
Впереди я сзади возка Мономаха двигались конные дружины его самого и отца Всеволода. Вслед за дружинами на несколько вёрст растянулся обоз с княжеским, боярским и дружинным скарбом. Слабо колыхались на апрельском ветру, плыли под жарким весенним солнцем княжеский стяг Владимира Мономаха, стяги видных бояр, покидавших Киев с Мономахом.
Вместе с Владимиром со своей дружиной уходил из Киева и Ростислав. Его путь лежал в Переяславль.
Сыновья Всеволода едва успели доехать до своих городов, как Святополк отнял у Мономаха Смоленск. Туда был посажен сын бывшего великого князя Святослава, брат Олега — Давыд Святославич, обретавшийся некоторое время в Новгороде, Смоленск, давно бывший в руках Всеволодова дома, отошёл теперь к Святославичам.
Мономах не противился. Он лишь сказал своим людям, что великий князь волен делить столы, сводить с них и ставить князей-изгоев. Сам же про себя думал, что вновь на Руси начинается борьба за власть и какова будет судьба его самого в этой борьбе, сказать наперёд невозможно. Теперь нужно лишь крепко держаться за свои отчины — Чернигов, Переяславль, Ростов, Суздаль, помогать сыну в Новгороде.
При мыслях о Чернигове в душу закрадывались страх и неуверенность: ведь город-то это прирождённый Святославичей Сейчас он, Мономах, в силе, но случись что — вновь появится около Чернигова Олег, предъявит свои права. А тогда — новая война, новое братоубийство. Чернигов Владимир без боя не отдаст.
Из Киева шли вести о том, что не все смысленые киевляне приняли Святополка. Старая дружина, служившая ещё прежним великим князьям, встретила его настороженно. Да и кто он был ей — ничем себя не проявил Святополк в воинском деле. Затаились против него и печёрские монахи, ставшие в последнее время, особенно после перенесения мощей Феодосия и постоянного внимания Всеволода к монастырям, гораздо ближе к Всеволодову дому. Святополк же старался замучиться поддержкой живших в Киеве греков. Завязывался новый узел вражды и ненависти вокруг великокняжеского стола. А пока же все князья закрылись в своих городах, и никто из них в эти дни уже не зависел от другого. В Киеве сидел Святополк, который хотя и числился великим князем, но осуществлял власть, по сути, лишь над Киевом и Туровом. В Чернигове закрылся могучий Мономах, располагавший сильной ратью и уже всерусской военной славой. Тщетно было бы слать ему из Киева приказы. Напротив, в те весенние дни 1093 года именно Чернигов стал центром всерусского притяжения. Здесь стягивались все нити влияния на дела внутренние и внешние, сюда скакали гонцы из разных городов с вестями, тянулись купцы с товарами и новостями.
Олег сидел в Тмутаракани и не подавал голоса. Ростиславичи прочно овладели Теребовлем и Перемышлем и, кажется, вовсе перестали признавать Давыда Игоревича. Никто до времени не вмешивался в чужие дела, каждый блюл свою отчину. Старый Ярославов завет о единстве всей Русской земли в эти дни рухнул сам собой, и не было силы, которая могла бы после смерти последнего Ярославича вернуть это единство.
И вновь ожило дикое поле.
Едва жаркое солнце подсушило землю, в Киеве появилось посольство от левобережных половцев.
В половецких вежах внимательно следили за жизнью на Руси. Знали, как мучилась Русь от жары и бескормицы в 1092 году, а теперь как распадалась она, откладывалась от Киева, как запирались князья по своим городам, подозрительно приглядываясь друг к другу, ненавидя и завидуя. Весть о смерти Всеволода вызвала в диком поле ликование: упала сильная десница воина и правителя, ослабли узы, стягивающие русские рати. Мономах же отодвинут в сторону и уже не имеет прежней власти.
Половцы потребовали от Святополка возобновления мира, а это означало передачу им золота и тканей, скота и одежды. Так покупался мир и прежде, так платили им Изяслав и Святослав, Всеволод и Мономах. И теперь они требовали новых платежей и грозили, что в противном случае двинут свою конницу в Русь.
Они стояли перед Святополком в его княжеской гриднице, гордо молчали, передав великому князю свои требования, а он растерянно смотрел на своих приспешников, пришедших с ним из Турова, людей неопытных, неискушённых, и не знал, что ответить половцам. Отказ означал бы нашествие. Принять условия степняков значило бы нанести большие убытки. При одной мысли о том, что надо будет расставаться с золотом, драгоценными сосудами, наволоками и прочим, великий князь испытывал большое раздражение. С детства он мучился, если ему приходилось отдавать что-либо; с годами эта привязанность ко всякому рухлу, к любому богатству укрепилась в нём необычайно.
Он выслал послов в сени и обратился к своим советчикам. Те подступили к Святополку: «Не позволяй, князь, грабить нас, отобьём поганых, в пору б послов». Святополк и сам в глубине души решил, что лучше всего запугать половцев — ведь били их прежде и Всеволод, и Владимир Мономах, и пленяли многих.
Послов схватили и бросили в темницу. Это означало Войну.
Мономах яростно метался в своём Черниговском дворце. Близкие люди никогда не видали его в таком волнении. На щеках его горели красные пятна, он сжимал кулаки, потом бил кулаком одной руки в ладонь другой, снова сжимал пальцы. Он клял Святополка, этого тщеславного, жалкого скупца. Как можно было сейчас бросать вызов половцам! Когда Русь неустроенна, раздробленна, только что пережила бедствие и нашествие иных половецких колен; когда в Киеве едва ли наберётся до тысячи дружинников и князья отсиживаются по своим городам, не мысля о помощи. Прежде всего Святополк, не посоветовавшись с ним, ставит под удар переяславские земли.
Мономах срочно послал гонцов в Киев, чтобы передать великому князю: пусть купит мир у половцев любой ценой, пусть не жалеет золота и поволок, иначе быть беде. А с юга в Киев другие гонцы несли уже иные вести: половецкие вежи пришли в движение и устремились на Переяславль и на Торческ.
Напрасно Святополк теперь пытался задобрить послов, непременно старался угостить их в своих хоромах. Те угрюмо молчали, просили отпустить их восвояси.
Послов отпустили. В княжеском дворце продолжались споры. Старые киевские вельможи уговаривали Святополка опомниться, говорили, что нет сейчас у Руси сил, чтобы отбить половецкий выход, что, по сведениям сторож, лишь Торческий городок обступили не менее восьми тысяч половцев, в Киеве же есть всего тысяча дружинников. Другие же, молодые люди, спорили, говорили, что и тысяча хороших воинов могут одолеть поганых.
Старые мужи просили Святополка не слушать несмысленых, повременить с ратью, но великий князь заупрямился, заявил: «Могу против них встать». Тогда его стали упрашивать: «Если бы ты выставил и восемь тысяч, и то не слишком много: земля наша оскудела от рати и от продаж. А ты обратись к брату своему Владимиру, чтобы он тебе помог». На этот раз Святополк послушал совета и послал гонцов в Чернигов, прося брата собирать воев и вызвать к Киеву переяславскую дружину Ростислава.
Мономах встретился со Святополком в своём родовом Михайловском монастыре на Выдубечах.
Они сидели друг против друга в старой Всеволодовой гриднице — великий князь, суетный, улыбающийся, напряжённый, и Мономах, спокойный, бледный от ярости и негодования. Котора между князьями началась сразу. Мономах выговорил брату за то, что тот заточил послов, навлёк половцев на Русь, пожалел для них даров, не послушал смысленых киевлян, не сослался с братьями, как это обычно делали великие князья прежде, готовясь к войне, Святополк отвечал Мономаху гордостью и дерзостью.
Киевские бояре стали увещевать князей, просить их примириться, не губить землю своей ссорой, объединить рати, а уже потом, после того как отобьют половцев, разбираться в своих обидах. Первым внял просьбам смысленых людей Владимир. Он замолчал, а потом, подумав немного, сказал Святополку, чтобы мирился с половцами, слал к Торческому городку посольство, что сил мало и воевать нынче опасно. Святополк не соглашался, отвечал, что половцев сейчас уже не замирить, что для покупки мира надо отдать много золота и драгоценной утвари и проще будет собрать силы и отбить половецкий выход. Владимир не соглашался. Святополк упорствовал, стыдил Владимира, что тот испугался поганых, ленится подняться в поход. Святополк пообещал Мономаху, что после того, как войско соберётся и отгонит половцев, он готов купить у них мир на последующие годы. Задетый речами брата, Владимир в конце концов согласился. Братья дали друг другу клятву выступать едино и подкрепили её тут же при боярах крестным целованием.
Прямо из Выдубеч Святополк, Владимир и присоединившийся к ним Ростислав отправились в Печёры к гробу преподобного Феодосия, помолиться и попросить благословения у игумена. Святополк и Владимир пошли к церкви, а Ростислав со своими людьми не захотел идти к преподобному, остановился на берегу Днепра. В это время к воде проходил печёрский старец Григорий вымыть сосуд в Днепре ж набрать свежей воды, и люди Ростислава стали потешаться над ним и срамить его. Григорий остановился в печали, посмотрел на них и изрёк: «О чада мои, вам бы нужно иметь умиление и многих молитв искать, а вы зло делаете. Не угодно это богу. Плачьте о своей погибели и кайтесь в согрешениях своих, чтобы хоть в страшный день принять отраду. Суд уже настиг вас: все вы и с князем вашим умрёте в воде».
Смутились люди Ростислава, а князь, видя это, выстудил вперёд: «Врёшь, старик, сам ты умрёшь от воды, а ну вяжите его!» Тут связали иноку руки и ноги, повесили на шею камень и швырнули в Днепр. После этого Ростислав, рассердившись, уже не пошёл к игумену за благословением и дожидался старших князей у ограды. Святополк же и Владимир тем временем вошли в церковь, встали на колени, молча постояли около раки, подумали о своём, потом благословились у игумена, просили у него победы над неверными.
В тот же день Мономах послал гонцов в Чернигов и Переяславль с наказом к воеводам немедля вести дружины к Киеву.
Через несколько дней рати были изготовлены и двинулись в сторону Киева.
Половцы бушевали на правобережье Днепра, а Ростислав с переяславцами и черниговская рать вышли к Киеву по левобережью.
К середине мая дружины были уже в Киеве. В это время половцы, продолжая осаду отчаянно сопротивлявшегося Торческого городка, двинулись по правому берегу Днепра в сторону города Треполя, стоявшего при впадении речки Стугны в Днепр. Сюда же поспешали и русские князья. Они вывели из Киева лишь свои конные дружины. Шли без пешцев, без иных иногородних ратей; ин Олег, ни Ростиславичи, ни Давыд Святославич Смоленский, ни Давыд Игоревич Владимиро-Волынский не откликнулись на несчастья киевской и переяславской земель, не выслали своих ратей в помощь.
Мономах с сомнением смотрел на недлинную узкую ленту конных воинов, растянувшуюся по степной дороге.
Сил было действительно мало, воевать ими в чистом поле против тысяч половцев было гибельным делом, но если встретить их на трепольском валу, там, где он подходит близко к Стугне, то можно было бы рассчитывать на успех. Половцы уткнулись бы в вал, потеряли быстроту и неожиданность своего натиска. Тут можно было бы с ними и побороться. В случае чего позади стоял укреплённый Треполь, взять который также непросто. Но для этого надо перейти Стугну и оставить её позади себя. Это опасно, потому что полая вода ещё не сошла.
С такими мыслями ехал Мономах, рассчитывая, прикидывая, как лучше одержать верх над врагом. Руссы первыми вышли к Стугне. Лишь к вечеру замаячили у края неба тёмные полосы выходивших из стели половцев; потом за рекой замерцали костры — половцы остановились перед рекой на ночлег.
Вечером в шатре Святополка руссы собрались на совет. Писал позднее об этом летописец: «И сказал Владимир, что пока стоим здесь под прикрытием реки, перед лицом этой грозы, заключим мир с ними. И примкнули к этому совету смысленые мужи Ян и прочие. Киевляне же не восхотели этого совета, но сказали: «Хотим биться, перейдём на ту сторону реки».
Напрасно убеждал Владимир Святополка поостеречься, не переходить Стугну, не оставлять позади себя реку, великий князь и его уные люди стояли на своём. Ростислав тоже рвался в бой. То были половцы не из колена его матери, княгини Анны, напротив, они когда-то враждовали с левобережными куманами, и теперь молодой князь стремился свести с ним счёты за старое. Переяславские бояре старались образумить Ростислава, говорили, что нет сейчас нужных сил, нет пешцев, о твёрдый строй которых часто разбивалась половецкая конница. Они даже пугали князя недавним мрачным пророчеством печёрского старца Григория. Но всё было тщетно. Ростислав не слушал уговоров.