Малыш поднимается, идёт вслед за Петей. Ступает медленно, красиво перебирает белыми ногами. Голова поднята вверх, уши торчком — на страже. «Телёнок на ходулях, — говорит про него бабка Феня, — только голова длинная».
Придумала: «Телёнок на ходулях». А вообще-то интересно: все четыре ноги белые.
— Иди, иди! — погоняет Петя. — Скоро я сделаю тебе узду и седло. Будешь работать. Все должны работать. Понимаешь?
Малыш кивает длинной головой. У Пети добрый голос — значит, он в хорошем настроении. Они идут на речку. Это Малыш любит. Петя обтирает его каждое утро — приучает к купанию. Объясняет, что так делают все знаменитые пловцы, все «моржи». Привыкают к комнатной воде, к холодной — из крана, к ледяной — в проруби. Сохатёнку не нужна прорубь, хватит реки. Но, как говорит Стась Чубарёнок, важны система и дисциплина. Система у них отрабатывается, дисциплина — с этим похуже. Всё-таки сохатёнок — не человек.
Максим выносит широкую скамью, ставит на неё табуретку, залезает наверх. С этой вышки он забивает первый кол. Бам! Бам! Бам! — бьёт топор по дереву. Ах! Ах! Ах! — отвечает земля.
Крепко выходит, прочно, по-отцовски. Отец любил так работать: широко, размашисто, с выдумкой. Когда был в настроении, всё кипело в руках. Встанет на срубе, вскинет руку с топором, крикнет матери: «Эге-гей! Давай-давай! Не задерживай!»
С той же высоты Максим видит, как из сельсоветовской избы выходят двое, идут по дорожке к дому Трухина.
Один из них, мужчина лет сорока, плечистый, плотный, бывший моряк Алексей Чубаров — председатель сельсовета, другой — Володя Синчук, молодой парень, худощавый, со спокойным взглядом. Он — охотинспектор. Приехал по заданию охотничьего хозяйства, да вот задержался. Другие дела оказались важнее.
На полпути им встречаются дед Лукьян и бабка Феня. Старик идёт домой, бабка увязалась за ним: посмотреть на сохатёнка, как он пьёт молоко из соски.
— Вы-то мне и нужны! — здоровается Чубаров. — Пойдёте с нами по важному делу.
— По какому? — вострит уши Бормаш. Что-то обрывается у него внутри, мелкая дрожь ударяет в пятки. «За сохатнхой идут, чует моё сердце, за ней!»
— К Андрону зайдём. — Алексей поправляет флотский ремень. — Опять сбраконьерничал мужик. Составим акт, а вы — за понятых.
— Кто сказал? — хитрит старик. — Может, брехня какая?
— Кто сказал, тот сказал. — Чубаров понимает, куда клонит Бормаш. — Наше дело — найти, наказать.
— Чевой-то, Лексей, говоришь? — спрашивает бабка.
— К Трухину зайдём, потолкуем!
— A-а! Чайку попить? — догадывается старуха.
Бормаш крякает, сутулится, соображает, как быть. Кто-то подстерёг браконьера, не иначе. Как бы на меня не подумал Андрюха. Я да ребята — свидетели, больше никого не было.
— Не гожусь я в понятые, — крутится Бормаш. — Грамоты нет, соображения не хватает.
— Тут грамота не нужна. — Председатель смотрит на Лукьяна.
— Всё равно — не могу, и всё!
— Почему? Ну-ка объясни!
— Не могу! — режет старик. — А силком не имеешь права!
— Силком — да, — соглашается Чубаров. — Но запомни: обязательно докопаюсь я до твоей причины.
— Ты про чё это? — интересуется старуха.
— Про то, про это, про зиму и лето! — злится Чубаров. — С каких пор браконьеров стали бояться? Соберу собрание, расскажу про вас, молчунов. Чтоб Трухин не радовался!
— Отпусти старика, — Володе почему-то жалко деда, — поищем кого-нибудь другого.
— Можно и так, — морщит лоб председатель. Ему явно не нравится эта история.
— И вообще давай без понятых, — решает Синчук. — Составим протокол, подпишем. Трухин поставит подпись.
— Не поставит. И без понятых говорить не будет. Знаю субчика!
— А это на что? — Синчук показывает фотоаппарат. — Возьмём старуху для проформы. И деваться ему некуда.
— Мне-то, милые, что делать? — крутится бабка.
— С нами пойдёшь! — кричит ей в ухо Чубаров. — Чай пить!
Трухин встречает гостей на дворе. Одет он по-городскому: коричневый костюм, жёлтые туфли, шёлковая рубашка, расстёгнутая на две пуговицы. Лицо весёлое, глаза осторожно приветливы. «Знаем, что надо, — говорят глаза. — С чем пришли, с тем повернёте».
— Здорово, Трухин. — Чубаров тушит сапогом папиросу. — Меня ты знаешь — представитель Советской власти, Синчука — тоже, встречаешь на таёжных тропках. И бабка Феня тебе известна. Зачем пожаловали, не секрет. Давай, Трухин, без волынки. Показывай мясо, составим протокол, и делу конец.
— О каком мясе речь? — усмехается Андрон. — Ошалел, что ль, председатель? Весна на дворе, кто сейчас зверя бьёт?
— Стал быть, бьют. — Чубаров оглядывает, двор. — Выходит, не желаешь по-хорошему?.. Эй, ребята, крикните Зуду! А ты, Андрон, вяжи своих собак, чтоб не мешали.
«Зуда? — скрипит зубами Андрон. — Как же я прозевал? — Думал убрать и забыл! Ах ты, чёртова собачонка! Продаст ни за грош ни за копейку!»
— Собаки — не помеха. — Он цепляется за последнюю возможность. — Пусть бегают.
— Так и запишем. — Чубаров берёт карандаш, бумагу. — Гражданин Трухин срывает задание областного охотничьего хозяйства.
— Мавра, привяжи кобелей! — цедит Андрон.
Зуда — бездомная дворняжка — была знаменита тем, что в любом месте отыскивала мясо. Не один браконьер пострадал от её нюха, большие штрафы платили хапуги. Били, травили, вешали Зуду обозлённые мужики. Она ж была на удивление живуча, прямо-таки бессмертна. Убегала с обрывком петли, зализывала раны, спасалась травами…
Приземистая, косолапая, с отвислым животом, Зуда поводит носом, принюхивается к ветерку. То поднимает, то опускает ушастую голову.
— Ищи, Зуда, ищи! — подбадривает Чубаров.