— Ну, сержант, да, — обиделся вдруг милиционер. — Что сразу на погоны-то смотреть? Плюнул и отошел. А Витек еще два часа тащил Славика домой. Тот уже даже протрезвел немного и покупал в «шайбе» по дороге еще, чтобы догнаться. Там давали стограммовые мензурки клубничного ликера. Вот ликер, похоже, был лишним. После ликера он тут же купил пачку сигарет и с удовольствием закурил. Наутро Валерка опять сказал:
— Нет, не поступишь ты, чувак… Силы воли у тебя нет. … Через год Славик уехал в Пензу. Еще через полгода написал письмо в общагу. Что самое странное — Григоричу. Он сообщал, что поступил в техникум, что живет у родителей, но после окончания обещают комнату в депо, а там, может, и квартиру. В общем, все у него хорошо. Вот только пить и курить не бросил. Силы воли не хватило.
Майор в войсках — это такое странное звание. Ты, вроде, уже не пацан, не лейтенант какой-то и даже не «вечный капитан». Но ты и не в полковниках-подполковниках. Шапка у тебя простая и воротник не каракулевый. И чтобы получить вторую звезду на свой погон, надо соответствующую должность получить и в ней прослужить хорошо, отличиться. А иначе так и уйдешь ты на пенсию майором — без каракулевой папахи.
В батальон прислали нового начальника штаба, майора Иванова.
Невысокий, чернявый, плотный, всю жизнь прокочевавший по южным землям от Таджикистана до Абхазии, которая ему понравилась больше всего.
— Знаешь, как мы там служили? — с мечтой в голосе он прикрывал слегка глаза, как будто всматривался в то, что стало уже историей.
— Мы же как в раю служили. Нам фрукты везли бесплатно. Нет, ты представь себе, бес-плат-но! И вино. У нас во фляжках было вино абхазское, а не какая-то там вода! А чача? Ты пил чачу?
— Не пью я, товарищ майор.
— Вот и я не пью. Нельзя мне… Но эта чача… Представляешь, от нее совсем не болела голова! Вот — совсем. Сколько не выпьешь вечером, а утром — как огурчик! Так ты, говоришь…
— Не пью я, товарищ майор.
— И правильно делаешь! Знаешь, сколько пьянка дел натворила у нас в гарнизонах? Знаешь, сколько у меня друзей так и остались капитанами? У меня дружок был в Абхазии. Ну, выпили мы чачи вечерком — после службы, понимаешь? После службы! Так жена устроила ему такой скандал, с битьем стекол и царапанием лица. А он замахивается — она орет: ну, ударь, кричит, ударь! Я, грит, тебя до старлеев-то доведу!
Это она ему, капитану, такое говорит.
— А он?
— А он поймал ее, голову зажал меж ног, портупею снял, да по заднице так ремнем отходил, что трусы на ней порвались. И говорит: а теперь иди и жалуйся, и показывай «следы побоев». И выкинул на улицу.
— Пошла?
— А как же. Побежала. Вот, он там, в Абхазии, и остался. Капитаном. А я уже в Москве — майор. И то, только потому, что холост.
…
Майора поселили в наше общежитие. Был он «временщиком», «парашютистом», закинутым «сверху» для прохождения стажа в должности начальника штаба. Службы он этой не знал, тяготился ей, мучился, но лямку тянул, возвращаясь в свою комнатку об одном окошке, одном шкафе и одной койке не раньше девяти вечера. Чай, хлеб с маслом, иногда беседа со мной — соседом, когда пересекались в умывалке.
Утром снова чай — и на службу, которая надоела уже хуже горькой редьки, но — надо. Впереди ждала новая должность и новые погоны с двумя большими звездами.
…
Возвращаясь со смены ночью вижу взбудораженный народ и чувствую крепкий запах дыма.
— Сань, ты знаешь, что он учудил, майор твой?
— Какой он — мой?
— Ну, сосед твой, майор? Он чайник поставил, а сам спать лег. Если бы не Валерка, от дыма проснувшийся, так бы и сгорел наш начальник штаба!
Поднимаюсь на верхний этаж общаги. В нашем крыле стены, крашеные масляной краской, по всей вышине покрыты копотью. Качается на одной петле дверь в майорову комнатку, вышибленная Валеркой с одного удара.
Стоит запах мокрой гари, запах потушенного пожара. Тумбочка сгорела полностью, обуглился стол и кровать. Валерка вышиб дверь, и за плечи вытащил майора в умывальную, где тот еще часа два валялся, отходя от отравления. В моей комнате все покрыто копотью, которую натянуло в щель под дверью. Спать сегодня нам пришлось ложиться не сразу: сначала отмывали и отстирывали все, что можно было привести в порядок.
А с завтрашнего дня в части уже работала комиссия, оперативно откликнувшаяся на «прокол» майора. Всех вызывали по очереди и задавали конкретные вопросы: пил ли? Сколько пил? С кем пил? Если не видел, что пил, то не было ли запаха спиртного? Не были ли красными глаза? Не было ли ощущения, что майор Иванов немного «не в себе»?
…
— Нет, ты представь, они где-то что-то «накопали», — кривляясь и гнусавя, изображая начальника той комиссии, рассказывал он мне, сидя на единственном стуле в комнате. Я сижу на кровати и слушаю, поддакивая, «делая лицо», давая майору высказаться.
— Они мне говорят, что на меня материал пошел в штаб. «Материал», блядь! Какая-то сука им напела… Вот скажи. Только честно скажи, мне в глаза глядя: ты меня пьяным видел?
— Ни разу, товарищ майор.
— Может, ты пил со мной?
— Да я же не пью.
— И правильно делаешь! Правильно… Но какая же сука…
…
Еще через день встречаюсь с ним на проходной. Он вытащил из кабинки контролера, поставил его перед собой по стойке «смирно», и разорялся, уставившись белыми от ярости глазами ему куда-то в лоб:
— Так это ты тут все записываешь? Ты, с-с-с-с-с-с…
— Товарищ майор, товарищ майор, — обеспокоено только и повторял контролер.
— Нет уж, раз тебе по уставу положено такое, так ты и делай все честно. А ну, наклонись ко мне!
Тот чуть сгибается в пояснице.
— Х-х-ха-а-а-а —, выдыхает майор ему прямо в лицо. — Ну, чем пахнет?
— Товарищ майор…
— Я знаю, что я — товарищ майор. Я теперь долго еще буду товарищ майор! Ты отвечай: спиртным пахнет?
— …Нет.