Вениамин поднимается по речному откосу на дорогу, ведущую к Вельбовке. Он только что искупался, и кожа еще хранит живительную прохладу воды. Шаги его упруги, походка быстра, а на устах — маршевая песня. Загорелая грудь открыта солнечным лучам, волосы влажны. Радостью, тишиной и сиянием наполнен этим утром весь мир!
Крепко сжимая под мышкой тубус с чертежами, Вениамин шагает по вельбовской дороге. Он держит путь в деревню, к месту летнего отдыха профессора Эйдельмана. В тубусе пять образцовых чертежей, так что Степан Борисович должен быть доволен. На небе ни облачка. Августовское солнце разбрызгивает свет полными горстями. Туго натянута лента шоссе. Справа и слева дремлют ряды кустов, а за ними — цветущие луга, залитые солнцем. На этих коврах тут и там видны отдельно стоящие деревья. Под одним из них сидит старый пастух с кнутом в руках. Стадо разбрелось по траве. Склоненные шеи, ритмично жующие челюсти; в прозрачном воздухе слышно мычание и блеяние.
Вениамин оглядывается назад, туда, где расположено еврейское кладбище, где краснеет за зеленью листвы стена гробницы Старого Ребе. Давным-давно построили наши отцы эту стену, зажгли огонек светильника на святой могиле. Этот свет — как непостижимая тайна, витающая над запертым домом…
Левой, правой, левой, правой… полоса реки тянется к горизонту. Где-то ниже по течению купают лошадей, солнечные лучи искрятся на воде. Подоткнув подолы, женщины стирают белье.
Степан Борисович встречает своего гостя сердечно, усаживает на веранде. Коротенькое полное тело профессора облачено в просторную пижаму, на ногах — белые матерчатые тапочки, и весь он такой чистенький и опрятный. Волосы иссиня-черны: Степан Борисович красит их особой заграничной краской. Отец профессора, богатый киевский банкир, еврей от рождения, держал в свое время дом на широкую ногу. У ворот стоял швейцар в роскошном мундире, а внутри суетилась целая армия слуг и служанок, лакеев и кухарок, блюдолизов и прихлебателей. Своих отпрысков он воспитывал в аристократическом духе, так, чтобы, Боже упаси, не примешалось к их образованию ни одной еврейской капли. Степан — в те времена еще Семен — Борисович закончил реальную гимназию в Киеве, а затем крестился, от чего и произошла перемена имени. Прошел по конкурсу в Петербургский университет, а по окончании уехал в Соединенные Штаты Америки на трехлетнюю стажировку у Эллиса-Чалмерса в городе Милуоки, штат Висконсин.
Вернувшись в Киев уже двадцатисемилетним мужчиной, он женился на младшей дочери Ильи Бродера, знаменитого богача. Клара Ильинична, субтильная тоненькая девица из тех, кого называют высококультурными, бренчала на фортепиано и говорила по-французски почти без тени еврейского акцента. В 1914 году Степан Борисович опубликовал важный научный труд, получил профессорское звание вкупе с соответствующей институтской должностью и осел в Петербурге. С тех самых пор, вот уже двадцать пять лет, он верой и правдой служил этому институту. В нем профессор пережил мировую войну, Февральскую и Октябрьскую революции, военный коммунизм, нэп, переходные годы и последующие пятилетки. Город, в котором он жил, сменил свое имя с Петербурга на Петроград, затем с Петрограда на Ленинград… — вот только климат его оставался прежним при всех именах. Влажность, дожди, туманы — плоха ленинградская погода для Степана Борисовича. Он постоянно простужался, болел пневмонией, а в последнее время его стали одолевать еще и подозрительно частые приступы кашля. Вот и прописали ему врачи воздух сосновых лесов Украины.
Так Степан Борисович оказался в Вельбовке. Он считался известным специалистом в своей области и отличался редкой трудоспособностью. Даже здесь, на отдыхе, не прекращал работать.
Вот он расстилает на столе чертежи, тщательно проверяет каждую их деталь и находит-таки неточности в двух местах: сплошные линии вместо пунктира. Хорошо поставленным преподавательским голосом он напоминает Вениамину законы проекции, и студент с подобающим почтением выслушивает эти давно известные ему истины. Когда урок завершается, Вениамин вносит поправки при помощи перочинного ножа и ластика, а затем снова представляет чертежи на суд профессора. При этом старик в подробностях описывает юноше свой распорядок дня. Сегодня он встал в семь — как, собственно, и вчера; да будет известно Вениамину, что профессор встает в семь ежедневно — каждый день в то же самое время. А почему? А потому, что в девять начинаются занятия в институте. Умывание, бритье, утренняя прогулка.
Клацая искусственной челюстью, профессор прославляет пользу утренней прогулки. Это одна из главных составляющих здорового образа жизни как в городе, так и в лесу. В городе утром нет большого движения, пыль еще не повисла над улицами, и можно дышать действительно чистым воздухом. Утренняя прогулка — гимнастика для легких, для кожи и мышц, а также для нервной и сердечно-сосудистой систем. И уж если это верно для города, то что тогда говорить о лесе! Тут уже лечебным можно назвать каждый вдох. Ни за что теперь не променяет профессор Вельбовку на Кисловодск или Сочи!
После завтрака — продолжает свой рассказ Степан Борисович — он посвятил четыре часа работе. Отпуск отпуском, но без труда прожить невозможно. Такая у профессора привычка — всю жизнь работал, как мул, а уж если вспомнить годы стажировки у Эллиса-Чалмерса…
И тут, понятное дело, начинаются американские воспоминания. Вот несколькими штрихами обрисован образ американского бизнесмена, его распорядок и образ жизни. Главное — дисциплина. Порядок и дисциплина — это проявление культуры! Что возносит человеческую жизнь на подобающие человеку высоты? Простая вроде бы вещь — часы! Да-да, часы! «Тайм из мани», время — деньги! День состоит из часов, часы — из минут, минуты — из секунд, и каждая секунда обладает самостоятельной ценностью! Между нами, в этой области мы, русские, еще можем многому поучиться у американцев. Если американский бизнесмен назначает тебе встречу, то он ожидает, что ты предстанешь перед ним минута в минуту.
Но тут приступ сильного кашля прерывает монолог Степана Борисовича. Его лицо искажается и краснеет, на лбу выступают капли пота, и профессор становится похож на простого больного еврея. Из комнат доносится вкусный запах мясного жаркого. Готовит здесь Вера — домработница, привезенная из Ленинграда. Клара Ильинична дремлет в лесочке, в гамаке, подвешенном меж двух сосен. В лесу тишина, нарушаемая лишь сдержанным щебетанием птиц. Здесь и тень, и сияние дня. На земле расстелен ковер из травы, листьев, хвои, сосновых шишек и лесных цветов. Солнечные блики слепят глаза, и голубая глубина небес простерла свой необъятный купол над молчащим лесом.
— А где же Лидия Степановна? — спрашивает Вениамин, воспользовавшись вызванной кашлем паузой.
— С утра ушла в лес за ягодами, — отдышавшись, отвечает профессор.
Он достает из кармашка идеально чистый платок и тщательно вытирает лоб и лицо. Разговор мало-помалу возвращается в прежнее русло. Теперь Степан Борисович повествует о своей научной деятельности. Он составляет учебник по теме «Механизмы» и уже почти закончил часть, посвященную принципам кинематики и динамики машин.
Профессор подробно рассказывает о том, как ему удалось обнаружить ошибку в общепринятой математической формуле. Но в это время на тропинке показываются две девичьи фигуры, и сердце Вениамина начинает биться быстрее. На головах у девушек венки из ромашек, в руках — круглые корзинки. Вот они останавливаются, окутанные светом и тенью. Вениамин знаком с обеими. Одна — Клава Боброва, соседка Эйдельманов; она уже замужем и даже успела родить. Вторая… — вот она приближается легкой походкой, высокая, стройная, с узкими лодыжками, гибким станом и прекрасными глазами.
Девушка протягивает Вениамину маленькую ладонь с длинными пальцами: как дела? Ромашковый венок на волосах оттеняет ее загорелое лицо, делает его еще более открытым и дружелюбным.
— Клара, Лида вернулась! — кричит профессор своей дремлющей в гамаке жене. — Ну, Лидочка, какова сегодня добыча?
Дочь показывает отцу корзинку — она полна темно-синей черники и душистой земляники. Сегодня повезло: набрели на полянку, которой еще не касалась рука сборщиков ягод. Кустики черники были черны от ягод — с каждого полная горсть! На веранду нетвердой походкой входит Клара Ильинична; на ее шее — шерстяной платок. Клара Ильинична всегда кутает шею в платок, чтобы скрыть резко увеличенный зоб, следствие базедовой болезни. По той же причине и глаза у нее сильно навыкате.
Но голос женщины звучит приветливо и свежо, несмотря на болезненный вид:
— Ну, Лидочка, хороша была прогулка?
Все смотрят только на девушку. Родители слушают и радуются — Лида непререкаемая повелительница и законодательница в семье Эйдельманов. А теперь она еще и объект поклонения для Вениамина. Как подходит этот венок к тонким чертам ее лица!
— К обеду! — возглашает Степан Борисович, и Вера начинает накрывать на стол.
Рябая деревенская деваха, она прислуживает Эйдельманам вот уже несколько лет. Хозяйка больна, и Вера тащит на себе всю домашнюю работу: ходит на рынок, по магазинам, готовит еду, стирает и убирает в комнатах.
Острый запах жаркого разносится в воздухе. На столе белая скатерть, а на ней — посуда с едой, столовые приборы, соль, горчица и нарезанный ломтями хлеб. Рядом с верандой укреплен на дереве умывальник, и все по очереди подходят к нему сполоснуть руки перед едой.
— Ну, что же ты, Вениамин? — говорит Степан Борисович. — Иди мыть руки, и за стол!
Но Вениамин чувствует себя не слишком свободно в доме профессора Эйдельмана. Он отговаривается от обеда и спускается по ступенькам веранды в лес. Там парень усаживается на пень и сразу забывает о неловкости. В лесу стоит полуденная тишина, короткие тени, выстроившись в одном направлении, отдыхают на земле под деревьями. Над кронами — голубой купол неба с редкими заплатами легких и чистых облаков.
— Вениамин! — слышен издали голос Лиды, и он вскакивает с места, будто застигнутый за чем-то недозволенным. Девушка подходит и сует ему в руки полную миску черники.
— Думал, я тебя тут не найду? Ты должен попробовать — ведь это я собирала, не кто-нибудь!
Вениамин послушно ссыпает в рот полную горсть. От ягод его губы сразу синеют, чернеют зубы и язык. Девушка смеется, глядя на него.
— У самой-то! — напоминает он. — Ну-ка, высуни язык!
Лида показывает ему язык — тоже черный. Смех звенит в лесу серебряными колокольцами.
— Пойдешь сегодня в город играть на пианино?
— Пойду.
— Тогда я провожу тебя.
Два года назад Лида окончила Ленинградскую консерваторию по классу фортепиано, у профессора Юдиной. Сейчас она там же, в аспирантуре, специализируется по романтикам прошлого века, в основном по Шопену. Но вот проблема — нет фортепиано в Вельбовке, а потому приходится девушке три раза в неделю ходить в город, в дом учителя Иванчука, где есть рояль фирмы «Блютнер». Они возвращаются на дачу. Клара Ильинична уже лежит в своем гамаке меж двух сосен. На ступеньках веранды сидит Глаша, пятнадцатилетняя дочка хозяев. На ее загорелом лице поблескивают серые насмешливые глаза. Глашу и ее бойкие глазки Вениамин помнит еще по прошлому году. Все лето она устраивала ему засады, ходила едва ли не по пятам. Не раз он наталкивался в укромных уголках леса на ее смеющийся взгляд. Нимфа сосновой рощи, дикая лесная девочка, чья грудь уже расцветает под тонким полотном рубашки.
Она сидит себе на ступеньке, а профессор Эйдельман стоит рядом, толкуя о пользе образования.
— Как такое возможно? — удивляется Степан Борисович. — Такая большая девочка, как ты, не умеет читать и писать! Оглянись вокруг — на успехи, которые достигнуты в последние годы на ниве народного просвещения!
Вениамин не успевает и глазом моргнуть, как опять попадает в кабалу лекции Степана Борисовича. Глаша искоса поглядывает на него хитрыми глазами.
На ниве народного просвещения… Где сейчас найдешь неграмотных типа Глаши, эдаких неучей? Днем с огнем не сыщешь, особенно среди молодых…
Кашель прерывает поток речи Степана Борисовича. Все его невысокое тело сотрясается, лицо багровеет.
— Болен ты, Степан Борисович, вот что… — говорит Глаша. — Слишком много книжек читаешь.
Профессор пытается подавить последние судороги кашля. Вениамин приходит к нему на помощь:
— Лентяйка ты, Глаша, вот и не учишься.