Посидели оии, подумали, да и решили выкупать эти лицензии. Хаим-Яков заплатил тысячи рублей, получил все три разрешения и вернулся к производству вина. И вот проходит месяц-другой, поднимает Хаим-Яков голову от трудов своих, смотрит вокруг и видит, что дело швах. Бочонки полны превосходного изюмного вина, тысяча бутылок стоит наготове в доме, лавка тоже ломится от товара, а покупателей нет. Кончились покупатели, а с ними — и доходы.
Но куда же они подевались? Неужели надоело им изюмное вино? А причина-то проста. Из-за лицензий и налогов выросли расходы немерено — с тридцати копеек аж до рубля за бутылку. А коли так, то вынужден был Хаим-Яков вдвое поднять цены: теперь вино стоило уже два рубля. Видит это покупатель и говорит: чего это вдруг? Вот и лежит товар, никому не нужен, как камень придорожный. Зато фининспектору и дела нет до твоих покупателей и твоих доходов. Фининспектор знай себе требует: давай, давай! Плати налоги! Делай взносы за лицензии! И чтобы все это вовремя! Уж если попал в нэпманы — пиши пропало. Не успел заплатить — получи штраф в тройном размере, тут тебе и вовсе конец!
— Песя, — говорит тогда Хаим-Яков жене, — не уменьшить ли цену на вино?
— Как уменьшишь? — возражает Песя. — Тогда и дохода не будет никакого.
— Глупости, — говорит Фейгин. — Если слегка уменьшить количество изюма и слегка увеличить количество воды — например, до трех стаканов на фунт, то никто не заметит разницы, и все будут довольны!
Услышав такие слова, желтеет Песя лицом и говорит, что не бывать этому никогда, что фирма есть фирма, что разбавлять вино — только имя позорить, стыдоба стыдная.
Так говорит Песя, не поднимая, по своему обыкновению, голоса. Но даже и в тихом этом звучании проникают Песины слова до самого сердца и делают там свое дело. Долго ли коротко, прошло лето, пришла зима, а с нею и Пурим, и только проблема осталась там же, где и была. Вина, слава Богу, много — хоть залейся, а покупателей нет. Снова посидели муж с женой, снова подумали и решили дождаться Песаха. Ведь на Песах, как известно, четыре стаканчика должен выпить каждый еврей — даже тот, который проживает в большом городе. А поскольку кошерного вина в столицах днем с огнем не сыщешь, то отчего бы не попробовать продать его именно там? Вот уж где должны быть толпы покупателей!
Встал Хаим-Яков, арендовал вагон, набил его под завязку тысячами бутылок вина и отправился в Ленинград. Да по дороге еще и руки потирал в предвкушении больших тысяч, которые ожидали его в большом городе. Вот уж где набросятся на его товар, всемером на бутылку! Будут тянуть каждый в свою сторону, только цену накидывай! Такие вот грели его мечты и фантазии, сны золотые.
Приезжает вагон в Ленинград, и тут выясняется, что Ленинград — совсем не Гадяч. Нет там никого, кто знал бы Ефима Айзековича Фейгина, кто протягивал бы ему руку при встрече, кто спрашивал бы о здоровье. Зато улицы полны фининспекторов, проверяющих, чиновников, бухгалтеров и прочих представителей власти. Налетели они на фейгинский вагон, как туча ворон, прости Господи, и все требуют бумаги на проверку, вглядываются в каждую буковку, проверяют каждую мелочь — не дай Бог, выйдет этому Фейгину какое-нибудь случайное послабление. И поскольку все бумаги оказываются в порядке, говорит один из контролеров:
— А теперь давай-ка проверим твое вино на крепость. Потому что, согласно закону такому-то, подпункту сякому-то, крепость плодового вина не должна быть выше так-то и сяк-то градусов!
И вот берет он свой прибор, и меряет крепость… — и ой-вей!.. горе тебе, Ефим Айзекович!
— Ой мне, и ой душе моей! — говорит Хаим-Яков. — Крепость моего вина меня же и сгубила, зарезала без ножа! На целых три градуса оказалось оно выше нормы. Не успел я и глазом моргнуть, как весь мой товар был уже конфискован в пользу государства. Подсунули какую-то бумажку на подпись, хлопнули на нее печать, и остался я с этой бумажкой гол как сокол, без вина и без покупателей, без денег и без прибыли!
Так и сказал Хаим-Яков своей жене Песе, когда вернулся ни с чем в родной город Гадяч. И Песя, выслушав его горький рассказ, утешает мужа так, как это умеют только женщины. Ты, говорит она, не думай, что дело было именно в крепости. Потому что, если бы крепость оказалась в порядке, то нашелся бы другой закон, или другой пункт, или другой контролер. Так или иначе, отняли бы товар, и не в вине тут причина. А в чем тогда? А в том, говорит Песя, что наша власть, да продлятся годы ее, решила покончить с нэпом, и потому надо нам уносить ноги, пока живы. Тем более что дети растут, и что с ними будет? Пора нам уносить ноги, говорит Песя, пора избавляться и от лицензий, и от изюмного вина, а уж Всевышний на небесах, да будет благословенно имя Его, найдет нам и новый заработок, и новый доход, и новую мотыгу.
И снова послушался Хаим-Яков жены и избавился от лицензий, от винодельни и от статуса нэпмана. А чем же ответил на это Всевышний, да будет благословенно имя Его? О, Всевышний не дает упасть падающему, посылает лекарство ушибленному и не оставляет своей заботой Хаима-Якова. В тот же год издали власти закон о развитии садового хозяйства. И написано было в законе, что отныне каждый гражданин вправе выращивать плодовые деревья сколько душе угодно, без каких-либо налогов и поборов. А также разрешается гражданам торговать плодами этих деревьев во всех доступных видах: и свежими, и сушеными, и мочеными, и иным способом обработанными, то есть в виде соков, концентратов и плодовых вин. А продавцы плодовой продукции освобождаются от налогов на три года и нэпманами при этом не считаются.
Плодовое вино! И действительно: разве где-нибудь записано, что Хаим-Яков умеет делать только изюмное вино? А как же вишневое, грушевое или сливовое? А красная и черная смородина или даже яблоки? Правда, для этого придется превратиться в садовника. Что ж, и это не беда.
Что делает Хаим-Яков? Хаим-Яков арендует у знакомого крестьянина вишневый сад. Между нами, аренда эта была произведена лишь для отвода глаз и обошлась Хаиму-Якову — опять же между нами — всего в полведра вина. Крестьянин проживал не близко, в деревне Сары, и никто из Фейгиных вплоть до сегодняшнего дня в глаза не видывал этот якобы арендованный якобы вишневый якобы сад.
Затем поехал Хаим-Яков в город Харьков, где проживала тогда только что вышедшая замуж Рахиль. Там он поговорил со специалистами-виноделами и набрал книг по производству самых разнообразных плодовых вин, потому что у каждого вина есть свои особенности и свои правила. В Гадяч Фейгин вернулся уже во всеоружии профессиональных советов и рецептов, с книгами и руководствами. После тщательного их изучения он приступил к работе. Прошло совсем немного времени, и на городском рынке Гадяча появилось прекрасное плодовое вино фейгинского производства всего по пятьдесят копеек бутылка! И увидели жители Гадяча, что это хорошо.
Хаим-Яков снова воодушевляется собственным рассказом и открывает Вениамину секрет своего производства. Берем, например, вишневый концентрат. А откуда берется концентрат? Покупаешь на рынке корзину вишен — известно, что в сезон такая корзина стоит всего ничего. Итак, берешь эти вишни, ссыпаешь их в бочку и выдерживаешь там два-три дня для размягчения кожицы. Затем разминаешь ягоды мялкой, и вот они готовы к выжимке. Из-под пресса и выходит вишневый концентрат — главное сырье будущего вина. Его нужно развести водой — пятьдесят на пятьдесят.
После чего приходит очередь сахара, из расчета восемь фунтов на ведро. Потом для брожения ставишь бочку рядом с печкой — и всё. Проходит всего несколько дней — и у тебя вишневое вино, чистое и прозрачное, а вся мякоть и муть лежит на дне бочонка. В этом главное отличие вишневого вина от изюмного. Там ты должен процеживать, и процеживать, и процеживать, что удлиняет процесс неимоверно.
Фейгин распаляется все больше и больше, но одновременно с ростом его воодушевления уменьшается энтузиазм Вениамина.
— Ты, верно, хочешь спросить, Биньёминке, что я делаю в другое время года… — говорит Хаим-Яков, даже не представляя, насколько далеко от истины его предположение. — То есть когда у вишен не сезон, откуда тогда брать концентрат для вина?
И он в деталях разъясняет своему молодому слушателю решение проблемы. В другое время года есть у нас, слава Богу, сухофрукты. Достаточно вскипятить сухофрукты в воде, и ты получишь сырье, не уступающее в качестве свежим плодам.
В этот момент на навес Фейгина обрушиваются новые потоки дождя. Хлещут капли по жестяной крыше, как маленькие плети, то сильнее, то слабее, и у каждой свой звук. Небо нахмурилось, тени облаков уже не гоняются друг за другом по дальним полям. Луга укрыты туманным покрывалом. Вновь опустел рынок, слышны лишь суета людей и шум воды, крики девушек и женщин из базарных рядов. Вот медленно проходит пес. Голова его опущена, хвост поджат, чуткий нос дергается туда-сюда, вынюхивая еду. Дождь заливает все вокруг — но вот старый пес обнаруживает достойную внимания кость, и нет ему теперь дела до какого-то дождя.
Слава тебе, Господи, подошел к концу и рассказ о плодовом вине. Теперь Вениамин знаком со всеми тонкостями его производства. Если есть в этом мире золотые клады, то виноделие, без сомнения, один из них. Судите сами: бутылка обходится Хаиму-Якову не больше двадцати копеек, а вино получается чистым, душистым и вкусным. Нравится это вино покупателям, а уж любителей выпить, слава Богу, хватает, и никаких тебе налогов, никаких лицензий и фининспекторов — рай, да и только! Благословенна наша советская власть! За эти три года наработал Хаим-Яков на десятки тысяч рублей. По сей день еще припрятаны у него денежки с тех благословенных времен…
Фейгин вздыхает.
— В чем дело, Ефим Айзекович, о чем вздыхаете?
— Да ни о чем… Просто вот припомнил те времена…
И он пускается в воспоминания о нэпе и о конце нэпа. Многие заранее почувствовали, что над нэпом нависла тень, а жена Фейгина Песя так и вовсе предсказала нэпу неминуемую гибель за несколько лет до его окончательного падения, когда он еще стоял достаточно крепко. Но вот настал день, когда партия сказала: конец нэпу! Индустриализация, коллективизация… Как грибы после дождя, стали подниматься колхозы, и положение нэпманов в городе стало совсем плохим. И тогда Песя сказала:
— Хаим-Яков! Надо понемногу заканчивать с вином!
— С какой такой радости, Песя?
— С такой, что дикие дела начинаются в мире, — сказала Песя. — Боже упаси тебя, Хаим-Яков, попасть в число кулаков…
И Хаим-Яков, по слову жены, начинает понемногу сворачивать свое винное производство. Сворачивает потихоньку-полегоньку, пока не закрывает его вообще до лучших времен. Бочки и прочие средства снова перекочевывают из кухни в коровник, уходит рабочая суета, тишь воцаряется в доме. Проходит еще немного времени, и в городе берутся за нэпманов — давят троекратными налогами и пятикратными штрафами, лишают денег и имущества, ссылают на Соловки да в Нарым, вытряхивают душу из живых. Гуляет по городу меч, сечет головы. В доме Фейгиных попрятали всё, что можно, затаились, втянули головы, как черепаха перед звериной пастью. Очистили дом от вина — нет даже капли. А если приходят покупатели, Фейгин делает удивленное лицо: «Какое вино?» Откуда взяться вину на продажу у простого человека, который живет себе тихо-мирно по закону Божьему и советскому и, Боже упаси, никогда к нэпманам не принадлежал?
Не выдал Владыка миров Хаима-Якова, отвел смертельную угрозу от его дома. Чудо, да и только! Никто не причинил ему вреда, никто не тронул ни его самого, ни имущества. Но как только закончились страшные дни и новое солнце взошло над нашей советской землей, как только пришло время мирного труда и объявлена была пятилетняя программа работы и строительства, Песя сказала мужу:
— Хаим-Яков, хватит бездельничать! Ты должен пойти к властям и сказать им, что тоже хочешь работать!
Выслушал это Фейгин и ответил в том духе, что не собирается горбатиться на каторжных работах за буханку хлеба, что, слава Богу, еще осталось у них достаточно денег, сэкономленных в годы достатка, и что по этим причинам можно еще долго сидеть сложа руки и ждать более счастливых времен. Но Песя и тут не смолчала, а продолжала, как ночной комар, жужжать у мужа над ухом довольно странными словами. Наше, говорит, правительство заботится обо всех, а значит, и нам надо поучаствовать в общем труде.
Ну что тут скажешь? Сами знаете, сколько силы у женщины, если она твердо что-то решит. В итоге в одно прекрасное утро Хаим-Яков Фейгин, бывший резник и бывший нэпман, вошел в кабинет товарища Майбороды, начальника гадячских кооперативов. Вошел и сказал:
— Николай Афанасьевич! Настало время организовать в нашем городе кооператив по производству плодово-ягодных вин!
И вот сидит он в кабинете товарища Майбороды, толкует о секретах производства и о рецептах, приводит подробные расчеты и объясняет, что дело это — чистый клад, золотое дно. Товарищ Майборода слушает и созывает комиссию. И Хаим-Яков, приглашенный для такого случая на заседание, приходит туда в своем лучшем субботнем костюме и читает членам комиссии лекцию о виноделии, с теми же расчетами о доходах, расходах и положительном балансе. И комиссия, обсудив вопрос, постановляет выделить на это дело бюджет и назначить Ефима Айзековича Фейгина директором новорожденного винзавода. Чьим директором и ответственным по сбыту он пребывает и по сей день, начальствуя, ни много ни мало, над пятью работниками.
Нет, ничуть не раскаялся Фейгин в своем решении работать на кооператив. Зарплата, слава Богу, неплоха, хотя, конечно, далека от доходов былых лет. Он снова вздыхает и какое-то время сидит молча. Кончен рассказ. Такова история жизни Хаима-Якова Фейгина, повесть побед его и поражений. Как падал он в глубокие ямы, из которых поди выберись живым. Как вслед за тем поворачивалось колесо судьбы, вспыхивал огонек в темноте, и снова поднимался Хаим-Яков на ноги, отряхивался и продолжал свой путь.
Они молча сидят под навесом. Дождь закончился; Вениамину пора отправляться домой, к чертежному столу. Сегодня ему придется чертить сложный и необычный механизм.
Образ Лиды вдруг поднимается из его сердца и заслоняет собой весь мир. Медленно стекает вода из блестящих луж, на площади Гадяча возвращается беготня теней и печали. Вениамин шагает по улицам города, по сияющему умытому миру, шагает, окутанный радостью и мечтами. Шагает, напевая песню без слов — вечную песню влюбленного парня о несравненной возлюбленной. Дождь закончился. Иссякла сила воды, и словно праздник опустился на Гадяч. Город сверкает зеркальной гладкостью луж и падающими с крыш каплями, которые то лениво накапливаются на краю, то торопливо летят вниз. Но вот выходит солнце и принимается что есть силы лупить своими лучами по веселой влажности мира.
Вот и Садовый переулок. Здесь тоже кипит жизнь. Всему причиной, конечно, Арон, двенадцатилетний сын сапожника. Он выстроил своих приятелей — в том числе и Тамару — в одну линию. Все они стоят, низко наклонив головы, а кто-то бежит вдоль строя и ерошит им волосы. Добегает до конца и тоже встает. Такая игра. В ней не участвует только маленькая Катя, дочка соседа. Она стоит босиком в одной из небольших лужиц, и в глазах ее выражение счастья.
В доме Фейгиных — праздник в честь приезда Соломона. Старая Песя занята по горло с самого утра: варит, жарит и печет. Сара Самуиловна и Тамарочка помогает чем могут. В доме подъем и воодушевление, как накануне еврейского праздника. Всеобщая спешка, скрип дверей, треск поленьев во дворе, скрежет лопаты в углу, шум воды, переливаемой в бочку из ведра, стук сечки, измельчающей овощи или мясо, дразнящие запахи еды и топот ножек маленькой Тамары — она принимает участие решительно во всем и мешает решительно всем.
Среди приглашенных и Лида Эйдельман — это инициатива Рахили. А чтобы Лида чувствовала себя уверенней, Вениамину поручили пригласить еще и ее ленинградскую подругу, которая тоже отдыхает в Вельбовке. Вениамин пытался объяснить, что эти девушки никогда не жили в еврейской среде, а потому могут по незнанию не подойти этому празднику. Но Соломон и слушать ничего не захотел: веди девушек, и все тут! А поскольку Соломон — виновник торжества, то и последнее слово остается за ним. Пришлось Вениамину приглашать Лиду с подругой. К его удивлению, девушки согласились сразу, без каких-либо сомнений.