Подругу зовут Клава Боброва, она замужем и мать полуторагодовалого ребенка. Эйдельманы знакомы с нею по Ленинграду. Муж Клавы — инженер, один из бывших учеников Степана Борисовича, а отец — доцент, химик; он работает в том же институте, что и профессор Эйдельман. Есть в Клаве какая-то скрытая искра, глаза вызывающе сверкают, а рот всегда готов к улыбке. Улыбка эта широка и открыта, а блеск влажных губ и красивых зубов обращает на себя внимание любого мужчины. Такова она, Клава, такой сотворил ее Всевышний — с любопытным носом, косами и манящим телом.
И вот наступает вечер, летний вечер в середине августа. По одному, по двое собираются в фейгинский дом празднично одетые гости. Туфли начищены, рубашки отбелены, на шеях повязаны красивые галстуки, и идеально прямы стрелки отглаженных брюк. Что уж говорить о нарядах девушек и женщин, одетых по самому серьезному вкусу. Взгляните, к примеру, на Голду Гинцбург. На ней платье из обычной ткани, которое, видимо, только что выстирано и отглажено, но коралловое ожерелье придает лицу девушки особое очарование. Лицо это покрыто легким пушком, но сквозь него сияет чистота; Голда единственная из девушек не накрасила губы.
А теперь бросим взгляд на хозяйскую дочь, Рахиль Фейгину. Вот она проходит легкой походкой из комнаты в комнату, стройная, с узкой талией, и высокий блестящий воротник оттеняет ее красивые черты. Зато прическа этой цветущей женщины — мелкие колечки перманента — кажется Вениамину не слишком подходящей. В большой комнате накрыты столы, но трапеза еще не началась. Молодежь толпится в комнате Вениамина. Лида и Клава еще не пришли. Вениамин, ответственный за патефон, занят пластинками и иголками. Соломон и Голда танцуют. Голде не слишком знаком этот танец, но и Соломон танцует кое-как. Лицо его сохраняет рассеянное выражение, зато какой радостью сияют глаза Голды! Она осторожно переступает с носка на носок, отдается танцу всей душой и всем телом. В руках партнера она как глина в руке Творца. Соломон крутит ее и вправо, и влево, отставляет ногу, отступает назад. И Голда послушно кружится, движется в такт музыке, с носочка на носочек, и весь танец светится сиянием ее лица.
Вот в комнате появляется Рахиль Фейгина — обязанности хозяйки заставляют ее то и дело входить сюда по той или иной надобности. Вениамин пользуется случаем, чтобы пригласить ее на танец. Возможно, он обнимает ее при этом чересчур сильно; женщина отвечает парню серьезным взглядом. Музыка смолкает, и танцующие разочарованно отрываются друг от друга. Маленькая Тамара сидит на коленях у Бермана.
— С кем ты сегодня играла на улице? — спрашивает Берман.
— С Ароном. Бегали наперегонки.
— Придется мне вызвать его на дуэль!
— Кого?
— Твоего Арончика!
Берман делает угрожающее лицо. Сразу видно, что Арону не поздоровится, когда против него выйдет столь ужасный противник. Тамарочка благословляет своего защитника на бой:
— Угости его тумаками, дядя Берман!
Девушек из Вельбовки все нет и нет, и Вениамин выходит к ним навстречу. Соломон присоединяется к нему. Снаружи — темные крылья молчаливого вечера. Соломон обнимает друга за плечи; они идут рядом, напевая тихую песню. Уже выйдя на ведущую к Вельбовке дорогу, ребята натыкаются на Лиду и Клаву. Лида одета довольно скромно: черная юбка, голубой цветок на прозрачной блузке и очень идущая ей соломенная шляпка. Зато как выглядит идущая рядом с ней подруга Клава! Черный шелк и батист, туфли на шпильках, губы ярко накрашены, глаза сверкают, в глубоком вырезе видна загорелая шея, дразнит и манит смеющийся рот.
— Боброва, — говорит она низким грудным голосом и протягивает Соломону для рукопожатия кисть в тонкой перчатке.
Лида тоже, знакомясь, называет не имя, а фамилию, и компания сворачивает в переулок, в объятия мягкого вечера. Проходит минута-другая, и вот уже Соломон идет под ручку с обеими девушками — одна слева, другая справа. Слышны болтовня, смех и легкомысленные шутки. Нет, не такой Соломон человек, чтобы смущаться, когда на его пути встречаются девушки — хоть две, хоть двенадцать. Слава Богу, уж кто-кто, а он с представительницами прекрасного пола всегда поладит.
Вениамин шагает рядом с Лидой; он так и не взял ее под руку — робки влюбленные сердца! Это, конечно, не означает, что он, склонив голову, пресмыкается в пыли. Можно и от Вениамина услышать шутку или острое словцо, которое он то и дело вставляет в веселую беседу.
Вдруг слышится шум приближающегося стада; воздух наполняется блеянием, мычанием, щелканьем кнута, топотом ног и облаками пыли. Пыли много — она окутывает животных и поднимается до самого неба. Время от времени от стада отделяется одна из коров и сворачивает к дому. Она останавливается перед запертыми воротами, задумчиво смотрит на них и наконец исторгает из глубин коровьего тела громкое «му-у-у!», печальное и протяжное, слышное далеко-далеко. Босоногая девчонка распахивает ворота, и животное заходит во двор. Девочка любовно поглаживает ее по спине и ласково бормочет: «Ну, Манька…»
Корова вернулась домой для дойки и ночного отдыха — добро пожаловать, милая! Как хорош вечер! Как приятен его теплый ветерок, порхающий по городским улицам, неся на своих крыльях запах молока и цветов.
А стадо продолжает свой путь в суматохе мычания, криков, трубных звуков рожка, в столбах пыли, свисте и щелчках пастушьего кнута.
— Бежим! — кричит Соломон, и компания со всех ног мчится в ближайший тихий переулок искать спасения от пыли. Там они, невольные жертвы местного животноводства, пережидают, пока пройдет стадо, и разглядывают последствия встречи с коровами. Теперь нарядная одежда ребят покрыта пылью; особенно расстраивается Клава, глядя на свои выходные туфли.
Из окна слышен звук патефона — это танго «Идет дождь».
— Я целую вечность не танцевала! — говорит Клава; в ее глазах — грусть и ожидание.
Но разве Клава Боброва способна долго грустить? Вот уже снова смеются ее светлые глаза. В большой комнате стоят накрытые столы, готовые к празднеству. Уже собрались несколько стариков — Берл Левитин с женой, габай Гинцбург. Вокруг столов суетятся бабушка Песя и Сара Самуиловна, расставляют тарелки и бутылки, столовые приборы и рюмки. Компания идет в комнату Вениамина; рукопожатия, короткий обмен приветствиями… Голда Гинцбург вдруг заливается краской до самых ушей, но Берман мгновенно приходит к ней на помощь. Он сгоняет с колен маленькую Тамару и отвлекает на себя внимание гостей — весь воплощенная вежливость и учтивость.
И снова слышен хрипловатый голос патефона. На этот раз в танце участвуют три пары: прежде всего, Соломон с Клавой, за ними — Голда и Берман и, наконец, Вениамин с Лидой. Холодная ладошка Лиды лежит в пальцах юноши, ее вторая рука опирается на его плечо. Впервые он обнимает эту девушку. Да здравствует танец! Да здравствуют люди во всем мире, причастные к сочинению танцевальной музыки — все, напевающие себе под нос новые мелодии, а потом записывающие их на нотную бумагу! Легки шаги Лиды, она словно плывет, не касаясь пола, тонкий запах духов в ее волосах. Нет, Вениамин не осмеливается прижать ее к себе даже самую малость крепче обычного. Далека от него девушка, как небесная радуга. Звуки танца наполняют комнату — звуки скрипки и ударных, фортепиано и саксофона.
На этот раз патефоном занимается молодая хозяйка дома, Рахиль Фейгина. Вот она снова ставит танго «Идет дождь». Долгая музыкальная каденция — как глубокий вздох, как стон тоскующего кларнета. К кларнету присоединяется проникновенный мужской голос: он поет о дожде и о девушке с грустными глазами. И снова Соломон и Клава — во главе танцующих. Похоже, что-то происходит между ними — ведь так белы и красивы зубы Соломона, зубы великолепного хищного зверя, так высок он, так темны его большие глаза! А Клава — молодая и влекущая, одетая в шелк и батист, в роскошных туфлях на каблуках — неужели ей до скончания дней предписано быть лишь домохозяйкой, лозой плодоносной и добропорядочной женой?
Они танцуют медленно, едва переступая, поворачивают то вправо, то влево, делают шаг вперед и отступают назад на маленьком пространстве пола, а ноги их следуют извечной мелодии женщины и мужчины. С лица Соломона исчезло обычное выражение спокойного равнодушия. Его партнерша тоже всем своим существом отдается любимому танцу, на лице ее застыла легкая улыбка, блестят зубы, розовеют десны. Целую вечность она так не танцевала — со времен девической юности, когда в ленинградском доме отца-доцента собирались друзья, или в фойе кинотеатра перед звонком, под гром джаза в толпе танцующей молодежи. А вы как думали? Что, не было у нее достаточно друзей — всяких, хороших и не слишком — до того, как Бобров накрепко прилип к ней и не отставал, пока она не уступила его ухаживаниям? А сейчас… сейчас она мужняя жена, Клавдия Николаевна Боброва, с сыном Сереженькой на руках, маленьким милым болтуном… — закована в цепи неразрывные.
Проникновенный мужской баритон поет о дожде и о печальной девушке. Вениамин и Лида тоже танцуют, но как далека она от него! Из окна льются в комнату сумерки. Никто не зажигает света — пусть приходит темнота, пусть расползаются по полу затаившиеся в углах тени, пусть звезды подглядывают в щели, роясь в небе золотыми родинками, пусть навострятся уши и наполнятся любопытством глаза.
В дверях появляется Песя и зовет молодежь к столу. Но посмотрите на Соломона, верного сына! Он подскакивает к матери, обнимает ее, старую еврейскую женщину, и подводит к двум незнакомым девушкам.
— Познакомьтесь с моей мамой! — говорит Соломон с гордостью, как будто есть какая-то особая причина гордиться этой обычной женщиной, Песей Фейгиной, с головой, вечно обернутой простым платком, и руками, вечно занятыми домашней работой.
Рахиль поднимается с места — высокая, стройная, со своей странной прической. Что она делала там, в углу, почему не танцевала? Она крутила ручку патефона, эта молодая хозяйка дома, и никто даже не подумал пригласить ее на танец. Хотя, если уж быть совсем точным, не так она и молода; год проходит за годом, вот уже и дочка подросла…
— Ну, товарищи, к столу! — провозглашает Рахиль, и в ее улыбке, несмотря ни на что, чувствуется прежняя молодая сила. — Еще натанцуетесь!
Молодежь выходит в большую комнату. Там накрыты два стола — для стариков и для молодых. И те и другие празднуют сегодня приезд Соломона. Молодых на этот раз больше — их стол раздвинут полностью, чтобы было вдоволь места и для гостей, и для посуды, и для угощения. А угощения сегодня в изобилии. Водка и разные сорта вин, селедочка и фаршированная рыба, заливное — самое рыбное из всех рыбных блюд — и красная икра, колбасы и сыры, хлеб и хала собственноручной Песиной выпечки, богатый выбор солений — тут преобладают красные цвета свекольного оттенка, нарезанные помидоры и кабачки — как свежие, так и соленые. И еще много чего ждет своей очереди на кухне. Да продлятся дни старой Песи, чьи руки породили это необыкновенное изобилие!
Гости расселись по местам — молодежь за одним столом, старики — за другим. Вениамин сидит рядом с Лидой, слева от него — Голда, Соломон — вместе с Клавой. Здесь же Ехезкель Левитин и его жена Мириам. Во главе стола — Берман, поблизости от него примостилась маленькая Тамара. Рахиль Фейгина заняла место на другом конце — на ней, как на хозяйке, лежит обязанность угощать гостей, следить, чтобы всего хватало на столе. Но вот кто-то поднимается с рюмкой в руке, чтобы открыть трапезу коротким вступительным словом. Это уже хорошо нам знакомый Берман. Первый бокал, говорит он, мы пьем за здоровье Соломона Ефимовича, нашего молодого друга. Здесь, в нашем городке, он родился и рос ребенком, подростком и юношей, со всеми свойственными этим возрастам шалостями и глупостями. А потом, повзрослев, он уехал в большой город, туда, где живут люди, которые и слыхом не слыхивали о нашем маленьком захолустном городке. Но вот он приехал, наш молодой друг, и снова сидит с нами, радуется жизни. Взгляните: вот он, здесь, за столом, как царь, окруженный красивыми девушками, и лицо его сияет. Так давайте же выпьем этот первый бокал за его здоровье и за ту радость, которую он приносит своему почтенному отцу и своей любящей матери!
Звенят бокалы, слышится «лехаим!», блестят глаза женщин и мужчин.
Гости приступают к трапезе — каждый по своему вкусу. Любители выпить не выпускают из рук стакан, на сей раз и Вениамин среди них. Во всей окружающей его веселой суматохе, среди звона ложек, вилок и бокалов, возгласов гостей, шуток и разговоров, видит парень одну только Лиду и голубой цветок на ее прозрачной блузке. Золотыми лучами окружен он, этот цветок.
Вместе с порядочным числом стаканов вина вливает в себя Вениамин и храбрость. Храбрость и мужество! Проходит несколько минут, и он поднимается с места. Кто-то из стариков громко хлопает по столу. Это Берл Левитин — он требует внимания, точно так же, как габай призывает к тишине молящихся в синагоге:
— Тихо, евреи! Вениамин говорит!
— Мой язык уже слегка заплетается, — улыбается Вениамин, — не слишком я опытен в алкоголе, но хочется и мне сказать несколько слов, да извинят меня дорогие гости за это желание. Мой предшественник уже заметил, что вот, мол, уезжает один из наших в большой город в какой-нибудь институт и забывает там далекое местечко. Он там, а городок продолжает жить своей жизнью. И вот проходит несколько лет, и возвращается молодой человек домой. Но что делали все это время его родители? Почему вдруг сгорбились их спины и поседели волосы? Они продолжали ходить по улицам своего городка, увязать в грязи во время дождей, поститься в Судный день и смахивать слезу, вспоминая о детях, разлетевшихся в дальние края. И вот возвращается парень домой в одно прекрасное утро, и мать места себе не находит от радости: «Ой, Шлоймеле приехал!» И, конечно, она тут же бросается к плите — готовить свои лучшие кушанья, печь субботние пироги и праздничные торты, а потом созывает всех друзей и родных: ведь Шлоймеле приехал, такая радость! А потому, дорогие друзья и гости, давайте наполним наши стаканы и скажем все вместе: «Лехаим! Лехаим, родители! Лехаим, старики! Лехаим, наши отцы и матери в далеких местечках! Лехаим!»
Вениамин садится и вдруг видит, что глаза его матери полны слез. У нее, пожилой женщины и вдовы, тоже есть свои горести. Дети разъехались на четыре стороны света, оставив ее дожидаться почтальона… а того все нету и нету. Лехаим, дорогая мама, лехаим, евреи!
За столом стариков тоже не дремлют. Боже упаси! Бутылки быстро пустеют, только и слышно, как звенят стаканы. Лехаим!
Все гости — и пожилые, и молодые — хором поют эту старую песню. После ребе «встречают» виновника торжества Соломона, затем — хозяев дома, затем — гостей. Тем временем на стол подается дымящаяся супница и мясное жаркое. Слышен звонкий смех Клавы — она смеется шуткам Соломона. Он знает уйму еврейских анекдотов.
Например, о еврее, который купил корову и уже дома обнаружил, что это бычок. И вот настала эпидемия коровьей болезни, и бычок тоже заболел. «Надо же, — сказал еврей, — как доить, так он бык, а как болеть, так он корова!»
Весельем и желанием веет от Соломона. Клава смеется так, что руки ее беспомощно падают под стол — одна из них прямиком на колено соседа. Лида тоже хохочет смешной шутке.
Встает еще один желающий произнести тост — это не кто иной, как лев стариковской стаи Берл Левитин. Тихо, товарищи! Берл и его рубящая ладонь готовятся к короткому выступлению. Мы собрались сегодня вместе, говорит он, отцы и сыновья, в доме нашего друга, чтобы хорошо провести время. Кому, как не нам, матерям и отцам, чьи лбы прорезаны глубокими морщинами, а бороды длинны — Левитин захватывает в горсть свою длиннющую бороду, — кому, как не нам, знать, до чего трудно растить сыновей. Вот выходит ребенок в мир, моргает глазками, двигает ручками и ножками. Проходят годы, и он превращается в юношу, юноша — в мужчину. Много страданий, крупинка радостей. В любом случае это наши дети, плод наших чресл, и мы всегда будем переживать за них и следить за каждым их шагом. И потому сейчас, когда собрались мы в доме нашего друга, чтобы хорошо провести время, я хочу выпить этот стакан за здоровье наших детей. За здоровье детей, которые сидят с нами здесь, в этой комнате, и за здоровье других, разбросанных по всему свету, где бы они ни были сейчас. За больших и малых, за сыновей и дочерей! Лехаим! За их здоровье и за хорошую жизнь!
В комнате нарастает шум, каждый уже говорит что-то свое, лица гостей раскраснелись. Резник реб Довид встает со стула, чтобы известить «босяков», что еще не все потеряно. Что, несмотря на все революции, институты и книги лжи, которые навалились на нас из больших городов, несмотря на то, что все вы тут сильно умные-разумные и ужасно ученые и точно знаете, в какую сторону крутятся мировые колеса, невзирая на все это — есть еще у нас Бог на небесах! И если вы даже встанете на голову вверх ногами, и поднимете шум-гам на весь свет, и бросите вызов всему сущему — даже если вы поступите так, то все равно останетесь глиной. Потому что есть еще!.. есть!.. есть еще у нас Бог на небесах!