Автомашин, обеспечивающих операцию по обмену в районе Потсдама, было по четыре с каждой стороны. В их числе три легковые и одна с рацией для связи с пунктом обмена на Фридрихштрассе. Присутствие корреспондентов, фоторепортеров, других представителей средств массовой информации исключалось. Кроме того, обе стороны обязались не делать никаких сообщений для печати или радио.
Собственно обмен Абеля на Пауэрса, согласно договоренности, должен был состояться на середине моста Альтглиннике. Процедурой предусматривалось, что с каждой стороны на мост выйдут по три человека: подлежащие обмену Абель и Пауэрс следуют в центре, по бокам от них: слева — лицо, лично знакомое с обмениваемым для опознания, справа — официальный представитель, уполномоченный осуществить депортацию помилованного.
Проведение операции было назначено на 8 часов утра 10 февраля.
Пока в Берлине шли переговоры об условиях и процедуре обмена, в Москве, по представлению Комитета государственной безопасности, Президиумом Верховного Совета СССР был принят указ о помиловании Пауэрса и его депортации.
9 февраля, накануне обмена, Пауэрс в сопровождении заместителя начальника Владимирского управления КГБ полковника В.И. Шевченко был доставлен в Берлин и помещен на виллу в Карлсхорсте. Почему Владимир, а не Москва, объясняется просто: в тюрьме города Владимира Пауэрс отбывал наказание.
Поскольку должного опыта в проведении подобного рода операций у нас в то время еще не было (за послевоенный период обмен разведчиков осуществлялся впервые), а также с учетом определенной напряженности в отношениях между нашими двумя странами, нами, во избежание каких-либо непредвиденных эксцессов, был предусмотрен ряд защитных мер. В частности:
— для контроля за обстановкой в районе, непосредственно примыкающем к месту проведения операции, был предусмотрен выход в Западный Берлин двух оперативных работников с сигнальной аппаратурой;
— на вилле в Карлсхорсте, где временно содержался Пауэрс, была организована круглосуточная вооруженная охрана;
— жену и дочь Абеля к месту проведения операции было решено не брать, а поэтому и не сообщать им заранее о ее дате и времени;
— машина с Пауэрсом на пути к месту обмена и с Абелем в направлении в Карлсхорст обеспечивалась двойным прикрытием — оперативными машинами спереди и сзади.
Накануне операции все ее участники были еще раз проинструктированы в соответствии с задачей каждого из них.
Возможно, у читателя некоторые из этих мер предосторожности вызовут улыбку. Но в то время поступить иначе мы не могли. Ведь это был первый и пока единственный случай за всю историю советско-американских отношений, когда в официальный контакт вступали не дипломаты, а, по сути дела, спецслужбы этих стран.
Возвращаясь вечером домой, когда, наконец, была завершена вся подготовительная работа к предстоящему на следующий день событию, к которому мы шли на протяжении долгих четырех с лишним лет, у меня, не знаю даже почему, вдруг возникла потребность увидеть Пауэрса, человека, судьба которого по воле случая пересеклась с судьбой Абеля. До этого я с ним никогда не встречался, хотя заочно знал его с момента появления пилотируемого им самолета в нашем небе. Дело в том, что в тот праздничный день 1 мая 1960 года я был заместителем ответственного дежурного по Комитету государственной безопасности, в связи с чем одним из первых был проинформирован о сбитом в районе Свердловска американском самолете-разведчике.
В тот же день спустя несколько часов Пауэрс был доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму КГБ. Мы, дежурившие в тот день по Комитету, буквально сбились с ног, так как телефонные звонки не умолкали до позднего вечера. Особенно много их было из Министерства обороны, Генерального штаба и ГРУ. Будучи проинформированными по своим каналам о том, что Пауэрс в Москве, руководство этих ведомств активно зондировало возможность встречи с ним своих представителей/ Все эти просьбы, в ряде случаев граничившие с прямыми требованиями, нами неизменно отклонялись под предлогом физического и психического состояния Пауэрса.
Мог ли я тогда предположить, что спустя несколько лет мне представится случай встретиться с Пауэрсом, да еще при таких не предсказуемых в то время обстоятельствах. Но, видимо, судьбе было угодно свести нас вместе и в первый, и в последний день пребывания Пауэрса у нас.
Внешне Пауэрс выглядел отменно свежим, бодрым, ухоженным. Мой визит встретил без эмоций. Правда, наше общение из-за отсутствия общего языка было затруднено. Английским я почти не владел, знал только отдельные, наиболее часто употребляемые выражения. Запас русских слов у Пауэрса был немногим больше. В результате пробел в языке пришлось восполнять жестами. Все же нам, хотя и с трудом, удалось понять друг друга. У меня сложилось впечатление, что Пауэрс был искренним, когда выражал сожаление по поводу своего участия в задуманной Пентагоном провокации. Вообще нужно сказать, что он произвел впечатление открытого, честного человека, которому хотелось верить. Больше всего он был обеспокоен тем, что его уволят из ВВС и он больше не сможет летать. А без неба, без полетов он свою жизнь просто не мыслил. По поводу содержания в тюрьме каких-либо жалоб не выражал. Наоборот, он подчеркивал корректное, внимательное к себе отношение со стороны тюремной администрации. Рассказал о прочитанной им в тюрьме литературе и о том, что за эти два года он на многое стал смотреть другими глазами. Наш разговор проходил за игрой в шахматы. Вопроса предстоящего обмена мы практически не касались. Почему так получилось, не знаю сам. Но, наверное, это и лучше. Будь иначе, разговор принял бы другой оборот.
Утро 10 февраля, по сравнению с предыдущими пасмурными днями, выдалось на редкость светлым и солнечным. Свежесть и чистота воздуха напоминали о приближении весны. Не знаю, как у других участников предстоящей операции, но у меня на душе было двоякое чувство: с одной стороны, я испытывал необычную легкость, подъем, удовлетворенность от сознания того, что в эти последние дни вроде бы сделано все, что можно и нужно было сделать. С другой — напряженное ожидание того значительного и радостного, что должно произойти в ближайшие часы.
В назначенное время все участники операции собрались вместе, в соответствии с оговоренным накануне порядком разместились в трех автомобилях и заехали на виллу за Пауэрсом и доставившим его в Берлин В.И. Шевченко. Затем через Кепеник выехали за пределы Большого Берлина и направились к месту проведения операции в районе Потсдама. Машина с Пауэрсом следовала, как и было предусмотрено, в середине колонны.
Без четверти восемь мы прибыли на место. Автомашина с рацией находилась уже там. Кругом ни души. Такая же картина и на противоположном берегу.
Не успели мы развернуть машины в обратном направлении — в сторону Берлина, как из расположенного рядом леса выехал велосипедист, молодой парень лет 25–30, судя по всему — немец. Он взглянул на нас и удалился в сторону, противоположную берегу. Почти одновременно на дороге, по которой мы только что приехали, появилась автомашина с опознавательными знаками американской военной миссии, которая, не останавливаясь, свернула налево и вдоль берега проследовала в сторону расположения миссии. Видимо, и американская сторона, подобно нам, осуществляла визуальный контроль обстановки в районе проведения операции.
Спустя несколько минут на противоположном берегу появляются три американских машины. Из них выходят люди, о чем-то переговариваются. Напряжение нарастает. Точно за две минуты до назначенного срока на стартовые линии выходят: с нашей стороны — Алексей Николаевич Корзников, на протяжении многих лет близко общавшийся с Р.И. Абелем, Пауэрс и сопровождавший его из Москвы в Берлин В.И. Шевченко.
Три фигуры выстраиваются и на противоположном берегу. Сопровождал Р.И. Абеля из США в Западный Берлин, как мы узнали позже, начальник тюрьмы в городе Атланте на юго-востоке США, в которой Абель отбывал наказание. В 8.00 обе стороны одновременно принимают по рации сигналы с КПП Фридрихштрассе о состоявшейся там операции, о чем взаимно обмениваются сигналами (отмашка рукой). Теперь пора. Обмен начался.
Обе группы начинают медленно двигаться к середине моста. Не доходя нескольких метров до середины, они останавливаются. Мы, находящиеся на берегу, хорошо видим радостного, улыбающегося Рудольфа Ивановича Абеля (за долгие годы мы привыкли к этому имени), узнавшего своего друга и соратника Николая Алексеевича Корзникова. Процедура опознания завершена. Сопровождающие застыли на своих местах. Абель и Пауэрс отделяются от своих групп и медленно начинают двигаться навстречу один другому. Напряжение нарастает. Все взгляды на них. Вот они поравнялись. На самой середине моста их только двое — два человека, чьи имена теперь будут всегда произноситься вместе. По неведомому, исходящему из глубины души сигналу оба вдруг на какое-то мгновение как бы замирают, впиваются глазами друг в друга и, не в силах оторвать взгляда, поворотом головы провожают один другого. Расстояние между ними все увеличивается. И вот они буквально падают в объятия своих друзей. Наконец! Среди своих! Дома!
На этом, однако, официальная процедура обмена еще не закончена. В.И. Шевченко и начальник тюрьмы в Атланте отходят к парапету моста, приветствуют друг друга пожатием рук, после чего скрепляют подписями соответствующие документы своих стран о состоявшейся депортации, обмениваются этими документами, снова пожимают друг другу руки и возвращаются на свои места.
Теперь обе группы разворачиваются каждая к своей стороне и чуть ли не бегом устремляются к ожидающим их на берегу товарищам. Объятия, поцелуи, громкая речь. Заместитель уполномоченного подает команду, и все быстро рассаживаются по машинам, которые буквально рвут с места и исчезают за поворотом. В кинофильме «Мертвый сезон», благодаря консультациям Р.И. Абеля, процедура обмена на мосту показана почти с документальной точностью. Единственным отступлением является то, что в фильме после завершения операции машины на сумасшедшей скорости разворачиваются, поднимая облако пыли, после чего уже исчезают из вида. На самом же деле, как было сказано выше, и мы, и американская сторона развернули свои машины заранее, сразу же по прибытии на место. Но вариант, представленный в фильме, производит на зрителя, конечно, более эффектное впечатление.
Как и было предусмотрено, Р.И. Абель следовал в средней машине. В ней, кроме оперативного шофера, находились: заместитель уполномоченного КГБ при СМ СССР в ГДР, курировавший проведение этой операции, а на заднем сиденье, по обе стороны от Р.И. Абеля, или Вилли, как мы его снова стали называть, Н.А. Корзников и я. Вилли, хотя и был рад и счастлив, и его глаза светились, выглядел, однако, не лучшим образом. Лицо бледное, усталое, осунувшееся. Особенно бросалась в глаза его чрезмерная худоба. Усугублялось впечатление еще и тем, что в отличие от Пауэрса, на котором были новые, вполне приличные костюм, пальто, туфли и даже меховая шапка-ушанка, Абель был доставлен в Берлин в длинном арестантском халате, в котором содержался в тюрьме. В Берлине его поместили в караульное помещение комендатуры, по сути дела в карцер, где он и провел всю ночь. На завтрак получил одно яйцо и кружку кипятка. Вот такие разные формы гуманности.
— Ну как ты? Веришь, что наконец дома?
— А я никогда не сомневался, что рано или поздно это должно будет произойти. Я был убежден в этом и верил, что ни Родина, ни Служба не оставят меня в беде. А когда узнал о сбитом американском самолете-разведчике и осуждении Пауэрса, то не только уверовал, что освобождение состоится, но и стал подсчитывать сроки, когда это может произойти.
— Ну и как, вычислил?
— Конечно, вычислил. Я буквально подсчитывал дни. Когда же был приглашен в тюремную администрацию, а затем доставлен на аэродром, и самолет поднялся в воздух (а это было ночью накануне), я по звездам определил направление движения. Хотя о цели полета мне никто ничего не говорил, я понял, что дело идет к освобождению — самолет летел на Восток!
— Но это, Вилли, не единственный для тебя сегодня сюрприз.
— А что еще? — насторожился он.
— Через полчаса ты встретишься с женой и дочерью.
— Не может быть! Они здесь?!
— Да, здесь. Мы специально организовали их приезд в Берлин.
— Огромное вам спасибо. Такого я при всем своем желании не мог предполагать. Надо же, через каких-нибудь полчаса я их увижу, — радовался он.
— Но и это еще не все, Вилли. Твое поведение при аресте, а затем и во время суда высоко оценено советским правительством. Ты по представлению службы награжден орденом Боевого Красного Знамени.
— Спасибо за все, — только и вымолвил он, прослезившись.
В девять утра мы уже были в Берлине. Жена и дочь встретили Рудольфа Ивановича с букетами цветов на улице перед виллой. Еще за завтраком им сообщили о предстоящем обмене и назвали ориентировочное время нашего приезда в Карлсхорст. Радость их встречи невозможно описать словами. Мы все, чтобы не мешать им, остались сидеть в машинах. Только Николай Алексеевич Корзников, на правах самого близкого (из всех присутствовавших) этой семье человека, вышел из машины и вместе с ними вошел в дом.
В этот же день, несколькими часами позже, Рудольф Иванович Абель, его жена Елена Степановна и дочь Эвелина вместе с руководством Аппарата Уполномоченного и всеми, кто принимал участие в операции, встретились за праздничным столом. Перед встречей, пока Рудольф Иванович принимал ванну и отдыхал, двое сотрудников, один из которых более или менее соответствовал по комплекции Абелю, побывали в берлинских магазинах, где приобрели для него все необходимое, начиная от носков, белья и обуви и кончая верхней одеждой.
В результате на обеде Рудольфа Ивановича было не узнать. В строгом костюме и белоснежной сорочке с галстуком он выглядел свежим и, я бы даже сказал, торжественным. Мы сидели, словно завороженные, боясь пропустить хоть слово из того, что поведал нам Абель. А говорить пришлось, естественно, в основном ему. Мы же желали ему только хорошего отдыха, быстрейшего восстановления сил и возвращения к делам.
Вечером того же 10 февраля Рудольф Иванович вместе с семьей поездом Берлин — Москва отбыл домой на Родину.
Спустя два месяца, в соответствии с имевшей место договоренностью, был освобожден и депортирован с территории Советского Союза и второй «довесок» к Абелю. На этом была поставлена точка в деле, которое на протяжении почти пяти лет было главным в работе большой группы оперативных работников как в Центре, так и за рубежом.
По прибытии в Москву Рудольф Иванович был принят руководством КГБ и разведки, встретился с коллективом своего подразделения, прошел медицинское обследование и рекомендованный врачами курс реабилитации, отдохнул с семьей в одном из санаториев на берегу Черного моря и, как все мы ему и желали, приступил к работе.