Борщ, котлета с картошкой и вкусной подливой, стакан яблочного компота. Настоящий обед! Совсем не часто доводилось Гриньке съедать обед в таком полном комплекте. Сам себе варить не хотел, а мать (она работала поездным проводником) по четыре дня не бывала дома. А когда и возвращалась из поездки, то далеко не всегда обременяла себя поварскими заботами. То на базаре целый день пропадает, то прихватит бутылочку да к подружкам забредет. Вернется поздно, пьяненькая, присядет к Гриньке на диван, прижмет его голову к полной груди и заплачет: «Горемычные мы с тобой, кинутые, некому нам пожалиться, некому согреть. И маменьки нету, оставила нас с тобой одних-одинешенек…» Гриньке и жалко мать, и горько за нее, а больше всего жалко бабушку — умерла в январе, как раз в зимние каникулы. У бабушки Гринька прожил большую часть своей жизни без матери, и было ему так хорошо — и сыт всегда, и вольный себе казак. Конечно, и сейчас, когда живет у матери, никто над ним не командует, но все равно с бабушкой было куда лучше…
Обед Гринька проглотил с превеликим удовольствием. Не сидели бы кругом люди, он и тарелку бы вылизал, вон еще сколько подливы на донышке осталось. Жаль, тарелку из-под борща вместе с ложкой унесла официантка. Ложкой бы в два счета подливу подобрал. И компот Гриньке понравился. Хоть два стакана бы выпил.
А вот с Вавилоном происходило что-то странное. Лениво ковырял вилкой и даже котлету не доел. Сидел хмурый, задумчивый. Лишь немного оживился, когда невдалеке, через столик, села девушка в красном клетчатом костюме и с распущенными волосами. Вавилон с интересом посмотрел на нее, подмигнул Гриньке:
— Видишь, экземплярчик! Та, черненькая. Волосы, коленочки…
Гринька покраснел. От смущения. Девушка и правда показалась ему очень красивой. А сильнее того Гриньку взволновало обращение к нему Вавилона: совсем как взрослому парню подмигнул.
Однако недолго Вавилон любовался красивой девушкой. Отпил глоток компота и снова погрузился в тяжелые раздумья.
Гринька запрокинул над лицом стакан, похлопал по донышку, пока в рот не свалился кисловатый квадратик яблока.
— Отчего такой невеселый? — осторожно поставив пустой стакан, спросил он.
— Дела, Гриня, невеселые. — Вавилон взял уродливой левой рукой, на которой не хватало маленького и безымянного пальцев, бумажную салфетку из стаканчика, вытер губы. — Сижу, как говорится, на мели. Куда дальше — обедать сюда притащился, в кафе!
— А чего, — Гринька осмотрелся кругом, — здесь хорошо. Вкусно.
— Простота! Разве с рестораном сравнить! Там и вино тебе, и коньячок. Принесут, улыбнутся.
— И здесь можно, — понимающе подмигнул в свою очередь Гринька. — Я видел: за тем вон столиком ребята из бутылки наливали.
— Не о том речь… Мне, кстати, сегодня нельзя — за рулем.
— Шофером работаешь? — заинтересовался Гринька.
— Зачем? Все там же — режу бумагу в типографии. Впрочем, вторую неделю обходятся без меня. Вывих плеча.
Гринька рассмеялся:
— Вывих! Как по десятому шарику саданул — думал, лузу сломаешь.
— Это ни о чем не говорит. Освобожден на законном основании. Справка, печать поликлиники. А баранку, Гриня, в наше время должен уметь крутить каждый цивилизованный человек. Вот, полюбуйся. — Вавилон достал из кармана коричневую книжечку. — Свеженькие! Права шофера-любителя. Только что сдал. Это уже законные. Тут закон обегать нельзя. Ошибки дорого стоят. И неразумное лихачество в том числе. — Вавилон посмотрел на свою искалеченную руку (пальцы ему оторвало несколько лет назад, когда с ребятами нашел в овраге старый винтовочный патрон и пытался открыть его). — И опять же, если в армию призовут, тоже хорошо. Человек со специальностью — шофер.
— Как же тебя без пальцев возьмут в армию? — рассудительно заметил Гринька.
— Так ведь левая рука. Все возможно… Пошли, что ли?
— А компот не допил? — напомнил Гринька. Он все-таки не насытился.
Вавилон будто не слышал. Поднялся со стула и положил руку Гриньке на плечо:
— Ко мне на минутку зайдем. Дело есть…
И опять всю дорогу до знакомой улицы, на которой Гринька прожил столько лет, они шли молча. Правда, поначалу Гринька полагал, что имеет право вести такой же непринужденный разговор, как и до этого, в кафе, но Вавилон сразу поставил его на место:
— Закройся! Не мешай!
Гриньку и раньше поражали в Вавилоне его неожиданные переходы от одного настроения к другому. Это обижало Гриньку, ставило в зависимое и униженное положение. Хотя чего было ожидать другого — Вавилону двадцатый год. Взрослый. Еще спасибо, что водится с ним, тринадцатилетним.
Ладно, приказано молчать — будет молчать. Видно, все о деле своем ломает голову. Что же это за дело? Однако спрашивать Гринька уже не осмеливался. Интересная все-таки жизнь у Вавилона: какие-то таинственные дела, поездки на машине… А чья машина? Какая?..
На перекрестке, в ожидании зеленого света, у светофора замерла малиновая «Лада». Солнце яркими искрами горело на ее никелированных ободах, багажнике, даже стрелка антенны посылала тонкий лучик солнца. Скорее для самого себя Гринька с восхищением выдохнул:
— Ух, железка! Последняя модель!
Вавилон не оборвал, не рыкнул.
— И на «Жигулях» можешь ездить? — осмелел Гринька.
— Самая простая в управлении машина, — снизошел до популярного объяснения Вавилон. Взглянув на часы, добавил: — На таком вот «Жигуле» через полтора часа и врежем по бетонке!
Как расспрашивать дальше, Гринька не нашелся. Опасно. Только вздохнул про себя: везет же людям!
Поднявшись на второй этаж, Вавилон сунул в замок ключ, повернул его, но едва успел открыть дверь, как из комнаты, словно налетевший вихрь, в коридор ворвалась полная и красная, в золотистых кудряшках волос мать Вавилона — Алла Игнатьевна.
— Господи, Волик! — высоким голосом, в котором дрожали слезы, воскликнула она. — Где ты пропадал? Тут было такое!..
— Снова с благоверным не поладили? — пытаясь отстраниться от матери, холодно спросил Вавилон.
— Я больше не в состоянии выносить эти дикие сцены! Знаешь, что он сказал? Что я неблагодарная, глупая, ленивая, сплю до одиннадцати. Ему, видишь ли, не нравятся мои обеды! Граф вельможный! Я уже не говорю, что он оскорблял тебя. Мол, сын твой неуч, шалопай, спекулянт и этот… как его… фарцовщик еще какой-то. Это ты — спекулянт! Господи! Ведь ты работаешь, гнешь спину в этой типографии, теперь еще выучился на шофера. А ему все мало. Да он бы на руках должен тебя носить. Бессердечный!
— Маман, дай пройти в комнату. Кстати, я очень спешу.
Где там! Алла Игнатьевна и с места не сдвинулась. Ей было совершенно необходимо высказаться. Золотистые кудряшки так и прыгали на ее голове.
За несколько минут Гриньке стали известны многие подробности из жизни этой шумной и беспокойной семьи.
Терпение Вавилона иссякло. Он с трудом пробился к двери своей комнаты, сказав напоследок:
— Где же, маман, были твои прекрасные глаза два года назад, когда выходила замуж?
Объяснения на этот счет Гринька выслушал уже в комнате Вавилона, стоя по другую сторону запертой на задвижку двери.
— Господи! — доносилось из коридора. — Да разве я могла предвидеть! Человек с заслугами, инженер, одинокий, пенсия. А много я вижу от его пенсии! Пьянчуга, скандалист, неблагодарный!..