— Вы должны учиться, обормоты! Ваши отцы за это кровь проливали! Инвалидами с фронта пришли! А сколько не пришло? За что они погибали?
— За Родину… — вздохнул Робка.
— Значит, за вас! Понимаете или нет?
— Понимаем…
— Эх, ребята, ребята… — Учитель прошелся по классу, подошел к Робке. — Я слышал, комиссии работают по реабилитации… Многие возвращаются, слышишь, Роберт?
— Слышу…
— Отец что-нибудь пишет про это?
— Он вообще уже полгода не пишет…
— Н-да… — шумно вздохнул историк. — Что тут поделаешь, ччерт… Но ждать надо, Роберт… времена меняются, понимаешь?
— Нет… — сказал Роберт. — Для кого меняются, а для кого нет…
…Дома у Кости — никого, кроме домработницы, пожилой, располневшей тети Поли. Она проговорила нарочито сердито, басом:
— Мать по магазинам поехала. Вечером велела дома быть.
Костя не ответил и устремился через прихожую в глубь квартиры.
Ребята неуверенно пошли за ним, боязливо оглядываясь на мрачную тетю Полю.
Костя распахнул дверь в кабинет отца, поманил за собой ребят. Когда они вошли, он открыл дверцы огромного платяного шкафа.
— Смотри, сколько! На кой черт ему столько?
— А вдруг заметит? — спросил Богдан. — Тогда хана…
— Да он в одном и том же всю дорогу ходит. Мать покупает, а он на них и не смотрит!
В шкафу рядком висели костюмы: два или три серых и коричневых, три черных, три клетчатых и в полоску.
— Бостон! Тыщи по две с половиной стоит! — Костя дал для убедительности пощупать рукава. — Ну, че вы трусите? Как мы еще твоей кассирше денег достанем? Воровать пойдем?
Робка молчал. Окинул медленным взглядом кабинет. Застекленные шкафы, где сверкали золотом и цветными корешками книги, много фотографий висело в рамках на стенах. Еще висели два дорогих охотничьих ружья. Стол был завален бумагами с чертежами, рисунками, какими-то расчетами. И стояла большая фотография в бронзовой рамке рядом с мраморным чернильным прибором. Группа генералов и людей в штатском. Стояли шеренгой, улыбались, а позади них, вдалеке, высилась белая остроконечная ракета.
— С кем это он? — Робка кивнул на фотографию.
— Думаешь, я всех знаю? Это Королев, это Микулин. это Александров, кажется… Других не знаю… Отец говорил, что скоро человека в космос запустят. По целым неделям дома не ночует… Ну что, берем костюм?
…Милка работала на раздаче. Машинально накладывала на тарелки куски мяса, картофельное пюре, зеленый горошек, а глаза все косились на входную дверь. Люди входили и выходили, а Робка не появлялся. Но ввалилась компания: Гаврош, Валька Черт и Денис Петрович. Они пропит в самый угол, расселись за столиком, потом к раздаче направился Гаврош, весело подмигнул Милке:
— Привет от старых штиблет!
— Привет, — холодно отозвалась Милка.
— Че такая кислая?
— Устала…
— Пусть кто-нибудь подменит, а ты к нам. Посидим мало-мало.
— Не могу.
— Не форси, Милка. Дай-ка пару бифштексов, пару поджарки, да пару сосисок с картошкой. И запить что-нибудь…
Милка со злостью бросала на тарелки еду, резко двигала их к Гаврошу, вдруг спросила:
— Чего это вы загуляли?
— Сделал дело — гуляй смело, — усмехнулся Гаврош.
— Какое же дело ты сделал?
— Много будешь знать — плохо будешь спать. — Гаврош отнес к столику несколько тарелок, быстро вернулся. — Как кончишь работать, в кабак пойдем? Пить будем, гулять будем.
— Кто же это такой богатый, что вас угощает?
— Хочешь, платье тебе купим, а? Сама выберешь! Из панбархата, а?
— Иди ты! — отмахнулась Милка. — Не мешай!
— Зря, Милка. Мимо счастья своего проходишь. — Гаврош вдруг вытащил из внутреннего кармана пиджака толстую пачку денег, разложил их веером. — Ты когда-нибудь столько видала? То-то…
…Тишинский рынок в это время был полон самого разношерстного народа. Тянулись под навесами ряды, где колхозницы торговали морковью и луком, мочеными яблоками, салатом и картошкой. Уже появились ранняя черешня, клубника. Здесь и там стояли дощатые будки, где чинили обувь, паяли прохудившиеся тазы, чайники и ведра, продавали всякую рухлядь. Гуще народа было на барахолке. Среди женщин и старушек мелькали помятые от пьянки, подозрительные физиономии и сытые, наглые морды отъявленных проходимцев. Тут же толклась и шпана, готовая поживиться всем, что плохо лежит. Тут же был ларек, торговавший пивом, и к нему тянулась очередь.
Костя едва успел вытянуть из кошелки брюки от костюма, как подлетел смазливый дядя с дымящейся папиросой и кепкой, надвинутой на глаза:
— Что толкаем? Брючата? Еще что? — Он пощупал брюки, пыхнул дымом. — Костюм? Сколько?
— Полторы косых, — сказал Костя.