— Просветить канал, — распорядился Дорохов.
Монтер-регулировщик потрогал рукоятки, и на экране возникла неясная полоса. Техник прибавил резкость, и голубая лента прочертила экран наискось. Лента становилась уже и уже и вдруг исчезла совсем на всем протяжении. Только что-то вроде трещины виднелось среди туманных очертаний.
Дорохов в досаде ударил кулаком по спинке кресла.
Я подумал, что опять какая-нибудь неисправность, но оказалось гораздо хуже.
— Осела порода, — сказал Савостьянов. — Ход закрыт. Ну, вот, — обернулся он к Лансере, единственному, кто оставался совершенно спокойным, — а вы уговаривали нас ничего не предпринимать до самого последнего контрольного срока.
— Я и сейчас считаю, что ничего предпринимать не следует, — возразил Лансере.
Дорохов остановился перед креслом, в котором сидел Лансере, и, широко расставив ноги, с минуту разглядывал маленького человека с бледным лицом. Тот спокойно встретил его взгляд.
— Если ваш друг такой же... — медленно начал Дорохов.
— Если бы такой же, — с огорчением произнес Лансере. — В том-то и дело, что не такой.
Я потер лоб и вопросительно посмотрел на Савостьянова,
— «Дракон», — ответил он. — Только «дракон».
Вероятно, я довольно бессвязно описал сцену, свидетелем которой мне пришлось стать. Но я попал, если так можно выразиться, с бала прямо на корабль, и впечатления, не успевая «перерабатываться» в моем мозгу, наслаивались одно на другое.
Никогда раньше я не бывал на рудниках Антарктиды и даже не представлял, как они выглядят. Всего две недели назад меня ждало совсем другое назначение — на глубоководную станцию в Марианской впадине. Я успел перечитать уйму книжек и просмотреть все фильмы о морских пучинах, когда выяснилось, что нужно срочно сменить врача «скорой помощи» на «Сиенитовом», и мне предложили туда выехать.
— Тоже глубины, — пошутил профессор Лазарев.
В моем возрасте решения принимаются легко, и я сразу согласился.
Поезд промчал меня по тоннелю, проложенному в ледяной шапке материка.
Экспресс с размаху влетел на станцию. Свет хлынул в окна, уйма света, сотканного из тысяч нитей, пронизывающих воздух в разных направлениях.
Я взглянул в окно. Искры вспыхивали всюду, как это бывает на снегу под яркими боковыми лучами солнца. А когда я вышел на перрон, я почувствовал, что если не надену очки со светофильтрами, то ослепну. Высокий свод, сверкающий как Джомолунгма в ясный полдень, стены, создающие впечатление, что ты находишься внутри огромного граненого алмаза, потоки неизвестно откуда льющегося света. И подумать только, что все это великолепие создала сама природа, человек же только вырубил в плотном льду тоннели и разместил, правда не без вкуса, электрические светильники.
Я сделал несколько шагов по светло-серому перрону. Поезд сорвался с места и исчез в тоннеле. Мелькнул последний вагон с металлическими иглами, как у ежа, — щупальцами приборов, следящих за состоянием ледяных коридоров.
Три больших отверстия приглашали в глубь пристанционной территории. Я пошел по среднему широкому тоннелю. Нестерпимый блеск стен постепенно смягчался и метров через сто перешел в ровный молочный тон. Я шел по тротуару, а мимо меня проносились электромобили, груженные ящиками и бочками. В одном месте тоннель перешел в мост, перекинутый над шестью или семью парами рельсов. Внизу двигались вагоны, сцепляясь и расцепляясь, формировались составы, — обычная картина автоматизированной сортировочной станции.
Перейдя путепровод, я увидел стоящие у края тротуара электрические сани. Рудник «Сиенитовый», — прочел я на табличке и уселся на свободное место. Скоро подошли еще пассажиры. Все восемь сидений заполнились. Сани тронулись с места и ринулись в узкий тоннель. Наш экипаж мчался плавно, все прибавляя ходу. Скоро я почувствовал, что меня прижимает к сиденью, а затем увидел, что сани сошли с центральной линии ледяного лотка и забираются все выше на стену. Легкое головокружение подтвердило, что мы на большой скорости преодолеваем вираж. Стены тоннеля слились в сплошной белый матовый фон. На нем мелькали голубые, красные, желтые светящиеся линии, — это вспыхивали кристаллики льда в свете наших фар.
Сани мчались уже по боковой стене. У меня мелькнула нелепая мысль, что сейчас мы взберемся на потолок тоннеля и будем продолжать бешеную гонку вниз головами. Все сидели, вцепившись руками в поручни, хотя автоматы крепко пристегнули пассажиров ремнями.
Сани шли уже горизонтально, а вираж и не собирался кончаться. Наконец, я понял, что мы спускаемся по гигантской спирали ко дну ледника.
Должен сознаться, что я с облегчением вздохнул, когда, закончив последний виток, сани съехали со стены на пол тоннеля и помчались по прямой. Мы проскочили по инерции, наверное, еще километра полтора, когда, наконец, включились тормоза и остановили наш экипаж.
Меня встретил молодой человек примерно одного возраста со мной. Он, улыбаясь, глядел, как я выкарабкивался из глубокого сиденья с видом космонавта, совершившего посадку на незнакомую планету.
Юрию — так его звали, — видимо, нравилось встречать новичков, и он охотно взял на себя функции экскурсовода. Ему доставляло особое удовольствие преподносить мне разные антарктические парадоксы.
Конечно, слова «открытый рудник», когда их произносят под трехкилометровой толщей льда, и правда звучат парадоксально!
Итак, что такое открытый рудник в центре Антарктиды? Представьте себе огромный котлован, ступеньками углубляющийся в недра планеты. Конечно, если бы он был перекрыт таким же огромным сводом диаметром в несколько километров, этот свод в один прекрасный день обрушился бы или, что более вероятно, отек бы наподобие крутого теста или патоки. Потому что лед здесь, на дне белой шапки планеты, под огромным давлением вышележащих слоев становится пластичным и течет, словно вдруг вспоминает, что он, в сущности, вода. Поэтому по мере того, как порода выбирается, свободное пространство заполняют льдом. Таким образом сохраняется равновесие ледяного массива. Ведь рудников, подобных тому, на который прибыл я, в Антарктиде более сотни.
В общем, я ничего не увидел. «Открытый» котлован был закрыт льдом. Мне оставалось только принять на веру рассказ Юры да посмотреть, как выглядит добыча руды на телевизионном экране. Для посетителей в рудоуправлении оборудовали уютный просмотровый зал.
Но и на экране картина получилась импозантная. Кроты — так Юра называл рудодобывающие машины, — размером с четырехэтажный дом, ползали по замкнутым ступеням котлована, с каждым заходом расширяя кольцо. Срезанная с монолита руда тут же размельчалась и в виде тонкой пыли перегонялась по толстым гибким трубам на обогатительную фабрику, которая размещалась выше — в толще льда. Кроты грызли породу не металлическими челюстями, а размывали ее сильными струями воды. Очищенная от руды, та же вода заполняла ход позади крота, превращаясь снова в лед.
Но я так и не понял общего принципа работы кротов, пока Юра не догадался подключить к экранам «машину времени». С помощью кинофильма в течение минуты он показал, что происходит с рудником на протяжении месяца.
Я увидел, как кроты ползут по кругам, вернее по расходящимся спиралям, каждый на этаж ниже другого, а котлован растет, расширяется и углубляется прямо на глазах. Казалось, гигантская фреза, поперечником в несколько километров, разрабатывает вмятину в теле планеты, а каждый крот — только зуб этой фрезы.
Я хотел осмотреть обогатительную фабрику, но Юра отговорил меня.
— Она такая же, как и все. Называется обогатительной, а на самом деле не обогащает руду, а разбирает все, что поступает в нее, на составляющие руду компоненты. Добывается около двадцати элементов. Отходов нет. Ни одна молекула не пропадает. На нашем руднике сырье — нефелиновые сиениты. Раньше их и рудой не называли. Обыкновенный камень вроде булыжника, которым мостили улицы во времена, когда алюминий ценился дороже золота, а хлопчатобумажное платье могла позволить себе носить только английская королева. История поучительна, — философски добавил он. — Я имею в виду понятие о ценности. Конечно, золото — отличный антикоррозийный материал, но мерить им богатство — чудно, не правда ли? Короли, золото, банкиры — через что только человечеству не пришлось переступить, не говоря уже о войнах. Разумная жизнь досталась дорого...
Я с интересом слушал его живой разговор, так легко переходящий от темы к теме.
Для поддержания беседы я, в свою очередь, упомянул, будто мельком, о разных случаях из практики работы «скорой помощи». Мне хотелось еще поболтать с Юрием, но вдруг голос из громкоговорителя объявил:
— Врача Голубева — к начальнику рудника.
Ого, о моем приезде уже знают, и я понадобился!
Юрий, несколько удивленный (к большому моему удовольствию), рассказал, как пройти в кабинет Савостьянова, и даже проводил меня.
Так я очутился в гуще событий, пока не совсем для меня понятных.
...Новые распоряжения, и вот мы, четверо, шагаем по подземному коридору. Садимся в электросани и куда-то мчимся. Затем снова идем пешком.
— Никогда не участвовал в подземных гонках, — бурчит Дорохов. Он чем-то недоволен.
Савостьянов решителен и строг. Облик его показывает, что ответственность он берет на себя.
Лансере тоже недоволен и даже разочарован.