Мы вошли в просторное помещение, где стояли три очень непохожих одна на другую машины. Одна напоминала большую бочку с бесчисленными обручами, снабженными зубьями разного размера и формы. В носовой части выдавались конусом огромные резцы со сверкающими гранями из сплава тверже алмаза. Я читал об этом сплаве в очерках о подземниках; авторы их обычно не забывали сказать, что подземники еще тверже характером, чем поразительный сплав.
Вторая машина представляла собой просто цилиндр с одним торцом вогнутым, а другим плоским.
Зато третья сразу завоевала мои симпатии. Вообразите себе острое, как игла, тело с полированными боками обтекаемой формы. Если запустить эту ракету в воздух, она полетит, испытывая наименьшее сопротивление. Я легко представил, как исполинская игла пронизывает подземные толщи, прошивая пласты мягких пород, и, как пуля, пробивая твердые. Если и есть на свете гоночная подземная машина, то она, конечно, может иметь только такой облик.
Не задумываясь, я направился к красавице, но обнаружил, что остался один. Никто не последовал за мной, все пошли — никогда бы не подумал! — к цилиндру, похожему на обрубок толстой трубы с законопаченными концами. Это и был «дракон» последней марки, — как объяснил Дорохов.
Блестящая же игла оказалась просто подземной баржей, — такие штуки тащат следом за кораблем по проложенному им ходу.
Савостьянов подошел к тупому торцу «дракона» и решительно протянул руку.
— По инструкции... — мрачно начал Дорохов.
— Какие тут инструкции, — возразил Савостьянов. — А молотком бить экраны — это по инструкции? Я поведу «дракон». Я — инструкция.
— Я пойду с вами, — твердо сказал Дорохов.
На бледном лице Лансере промелькнула быстрая неуловимая гримаса. Мне показалось, что он предпочел бы, чтобы Дорохов остался.
В задней стенке металлической чурки, которую называли «драконом», подземным крейсером высшего класса, открылось овальное отверстие, и Савостьянов, чуть нагнув голову, шагнул внутрь. Я сделал шаг к «дракону», но Дорохов остановил нас с Лансере движением руки.
— Пусть хоть опробует, — сказал он.
Он отвел нас в сторону. Я стал с любопытством ожидать, как Савостьянов будет разворачивать свою тумбу. Камера, в которой мы находились, выглядела совершенно глухой — никаких ворот, вообще отверстия, кроме выхода из пешеходного коридора, через который мы сюда проникли.
Савостьянов, не разворачивая «дракона», направил его прямо в стену. В задней части машины вдруг открылись десятки отверстий, и оттуда забили тугие струи воздуха. По команде Дорохова мы быстро застегнули шлемы наших комбинезонов. В потолке подземного зала отошли в сторону огромные задвижки, и мощные вентиляторы погнали выхлопы прочь. «Тумба» поползла к стене и, когда подошла к ней на расстояние полметра, из тупого носа брызнул пронзительный свет. Я быстро опустил темные стекла внутри шлема. Три ярких луча бегали по кольцу, вырезав в стене ровный круг. Затем выскочило еще несколько огненных ножей, они принялись кромсать надрезанный круг на куски. Окаленные комья породы падали на пол, а «тумба» наползала на них своим вогнутым конусом и поглощала, словно гигантский морской червь хватал крошки корма. Вот она уже вошла в стену и стала углубляться. Из отверстия позади непрерывным потоком вылетала мелкая щебенка. Породу дробили чем-то внутри машины.
Машина уже исчезла в проделанном ею отверстии и отмеряла первые метры в теле планеты, а Дорохов все шагал взад и вперед в углу зала. Лансере спокойно ждал. Из тоннеля струей била щебенка. Скоро ее насыпалась целая гора.
— Уберут транспортерами, — бросил Дорохов. — Но мы ждать не будем.
Шум машины прекратился.
— Пошли, — скомандовал Дорохов, и мы двинулись к тоннелю. Своды, оплавленные и гладкие, словно литые, сверкали в свете наших фонарей. Внизу лежали груды неубранной щебенки.
Дорохов согнул ноги в коленях и вприсядку, смешно, но уверенно, двинулся по коридору. Я согнулся в три погибели, хотя в такой предосторожности не было необходимости. Лансере шел почти в полный рост, но спотыкался на каждом шагу, из чего я заключил, что он тут такой же новичок, как и я.
Короткий тоннель замыкался глухой стенкой. Я как-то не сразу сообразил, что это задний торец «дракона». Дорохов держал в руках инструмент, похожий на совковую лопату. Он принялся разгребать и отбрасывать щебенку, чтобы открыть доступ к двери. Массивная стенка разошлась тяжелыми сегментами, и в отверстии показалась голова Савостьянова.
— Протокол составлять не будем, — сказал он. — Но испытание проведено.
Дорохов ничего не ответил. Он хотел отшвырнуть лопату, но передумал и, сжимая черенок в могучей руке, полез в дыру. Затем он помог войти мне и Лансере.
Тяжелые сегменты захлопнулись, и я стал осматриваться. Внутри оказалось совсем не так тесно, как я себе представлял. Оболочка «дракона» укреплялась толстыми кольцами, которые образовывали что-то вроде ребер. Салон, или камера, — не знаю, как назвать отсек, где мы находились, — свободно вмещал шесть небольших, но удобных кресел. Впереди, на плоской стене, виднелся большой экран, — так что все вместе мне напомнило на какой-то миг миниатюрный кинозал. По краям экрана располагались многочисленные приборы. Задняя часть камеры сообщалась довольно узким тамбуром с входной дверью, через которую мы вошли. Двигатели, источник энергии, дробящие породу устройства и все прочее скрывалось где-то в передней части «дракона» и по бокам тамбура.
— Занять места! — скомандовал Савостьянов.
Усаживаясь в кресло, я потрогал рукой пышную обивку.
Дорохов усмехнулся.
— Вы думаете, плыть под землей — то же самое, что ехать по шоссе?
Замигали лампочки на доске приборов. Меня обхватили мягкие, но сильные руки, и настойчиво вдавили в сиденье. С этого момента, что бы я ни делал и как бы ни пытался повернуться в кресле, механические руки все время старательно поддерживали меня, словно годовалого ребенка.
Дорохов уселся впереди, рядом с Савостьяновым, и принялся осматривать и проверять все приборы подряд. Он вызвал поверхность по крайней мере он так назвал ее, хотя эта «поверхность» находилась под трехкилометровой толщей льда — и принялся инструктировать свою службу.
— Локация по схеме ноль-восемь. Дублируем кабелем, — слышал я. — Породу сваливать в котлованы три и четыре. Акустикам дежурство, как при тревоге.
Он перечислял множество всяких вещей и когда дошел наконец до бульона с пирожками, я понял, что мое существование находится в надежных руках.
Лансере при слове «бульон» скорбно усмехнулся. Этот тихий и кроткий человек представлялся мне одной из первых подземных загадок.
Савостьянов терпеливо ждал, пока Дорохов выговорится. Когда он наконец умолк, Савостьянов взглянул на него вопросительно.
— Не могу, — сказал тот как-то смущенно. Его грубоватое лицо боксера наморщилось, и мне показалось, что сейчас он заплачет. — Я с тобой — что же ещё?
Савостьянов не стал настаивать. Он решительно нажал короткий рычаг, выходящий из вертикальной щели под экраном. Тотчас же что-то зашелестело, словно тысячи чертей принялись нашептывать нам в уши. Этот шорох, который я вскоре перестал замечать, оставался постоянным звуковым фоном во время последовавшей удивительной поездки, словно напоминая, что мы вторглись в подземное царство. Позже я узнал, что то был приглушенный звук от сокрушаемой породы.
Я сидел во втором ряду — бок о бок с Лансере. Тот держался так, словно он и вправду решил провести вечерок у экрана телевизора.
Но смотреть, в сущности, оказалось нечего. Для Савостьянова и Дорохова полосатый слоеный пирог в разрезе, вероятно, представлялся важным и значительным, но мне, сколько я ни глядел на него, мчаться к центру Земли не хотелось, вопреки предсказаниям начальника рудника.
Вообще после того, как я осмотрелся и несколько освоился с «драконом», мне стало скучно. Сидеть и глядеть на экран, на котором в нудной неторопливости тянутся то горизонтальные, то косые линии с зигзагами, ничего не говорящими моей душе, — не такое уж вдохновляющее занятие. Стрелки и индикаторы, переползающие с деления на деление или мигающие условными огнями, меня, пассажира, тоже не могли увлечь. Короче говоря, мне недоставало впечатлений. Никогда бы не поверил, если бы не испытал сам, что путешествие под землей гораздо беднее ощущениями по сравнению с обыкновенной прогулкой на байдарке. В очерках и рассказах о странствиях в толще Земли все описывалось совсем иначе.
Савостьянов, не получив формального согласия начальника службы безопасности на рейс, вел корабль с независимым видом, словно так и надо.
Все тот же еле слышный шелест. «Дракон» то и дело вздрагивает всем корпусом, но толчки гасятся пружинящими подвесками и мягкими подушками сидений, так что испытываешь нечто вроде укачивания в люльке. Кто-то посвистывает носом. Уж не Лансере ли? Я тоже закрываю глаза.
Резкий толчок возвращает меня к действительности. Свист усиливается, и теперь я понимаю, что это не свист Лансере, а форсированно работают реактивные двигатели. Дракон выполняет сложный маневр. Он описывает кривую и вместо горизонтального положения принимает вертикальное. Я это ощущаю потому, что кресло, в котором сижу, медленно поворачивается (на самом деле оно висит как и прежде), а экран, стоящий перед глазами, уходит куда-то под ноги. Наконец он оказывается совсем внизу. Подо мной висят Савостьянов и Дорохов, а над моей головой тихо покачиваются два пустых креола. Я нахожусь как бы в колодце или вертикальной шахте. И вдруг открывается заслонка иллюминатора. Перед моими глазами, на расстоянии вытянутой руки, хорошо видимые в крупном окошке, проплывают стенки тоннеля, прокладываемого «драконом». Оплавленная поверхность не мешает различать слои пород, их цвет и даже посторонние вкрапления. Словно покрытые блестящим лаком, они кажутся отпечатанными в натуральную величину на обложке гигантского иллюстрированного журнала. Сначала я подумал, что передо мной телеэкран, но вскоре убедился в том, что действительно гляжу в иллюминатор.
Меня охватывает восторг.
Я поворачиваю голову и вижу восторженное выражение на лице Лансере. Ну, если и его пробрало, это что-нибудь да значит!
Савостьянов и Дорохов деловиты и тихо переговариваются. Им такие картины не в диковину.