Стрелка медленно пошла вниз.
— Выходит, я был прав, — сказал Лансере.
— Или ему удалось устранить неполадку, — возразил Дорохов.
— Какой вы делаете вывод? — обратился Лансере к Савостьянову.
— Снимаю ограничители скорости, — ответил тот. — Дорохов, помогите! Полный вперед...
— Если вы думаете, — начал Лансере, — догнать его, а потом сказать, что просто испытывали «дракон» и случайно очутились рядом, он в такую детскую сказку...
— Мы скажем ему правду, — сурово произнес Савостьянов. — Только правду. Перенести ее будет очень нелегко. Он не выдержал испытания.
— Как?
— Он прошел черту, до которой человек еще владеет собой. Он держался на этой грани полчаса с лишком. А потом не выдержал... Он всегда боялся высоты? А здесь, под землей, как ни странно, ощущение такое же. Кажется, что внизу бездна. Вам разве не кажется, что под нами пустота и мы падаем в нее?
— Нечто вроде, — неохотно подтвердил Лансере. — Но именно поэтому...
— Именно поэтому он и не выдержал. И вообще неизвестно, уцелел бы он на скале, когда приготовил и передал вам записку. Скорее всего, у него закружилась бы голова. И если бы его не спасли тогда скалолазы, нам действительно сейчас не пришлось бы идти за ним в глубину.
Ошеломленные, мы молчали. Даже Дорохов не ввернул слова.
— Вы хотели правды? — сказал Савостьянов. — Вот правда. В ваших рассуждениях был один допуск: все оканчивается благополучно. Но так получалось только потому, что Богачева все время спасали. Сужу по тому, что сейчас он не выдержал экзамена. Того самого экзамена, на который он шел. И главное испытание, которое предстоит Богачеву, — выдержать встречу с правдой.
— А вы убеждены... — начал Лансере.
— У меня графики движения всех, кто не выдержал соблазна бездны. Вот смотрите, — он потянул за какой-то бумажный хвост на пульте, и из щели податливо поползла длиннющая лента, разграфленная в мелкую клетку, — Все более или менее логичные линии доходят до рокового горизонта 2100. Почему мы и поставили ограничитель на двух тысячах. А дальше начинается метание. Видите: вправо, влево, даже вверх, а затем — снова вниз, головой к центру.
— А что делает Богачев сейчас?
— Мечется...
Перо прибора вычерчивало на бумажной ленте синие петли.
Мы смотрели, затаив дыхание.
Потом перо остановилось, словно в нерешительности. И пошло вертикально вниз.
— Да, — сказал Савостьянов. — Правду иногда перенести труднее всего,
Он опустил бумажную ленту, и она с тихим шорохом, закончившимся щелчком, юркнула в свою щель.
«Как змея, ужалившая Богачева», — подумал я. Но не рискнул высказать сравнение вслух.
— И сейчас ему нужен друг. Вот для чего вы едете с нами.
Савостьянов повернулся в кресле и занялся приборами управления, видимо считая разговор законченным.
Лансере затих.
Дорохов сидел задумчивый. Теперь, когда все прояснилось и необходимость спешить на выручку Богачеву перестала быть дискуссионной, он начал больше думать о человеке, которого мы спасали. Богачев не как «нарушитель», не как «потерпевший бедствие», а как человек, во всей его сложности, предстал перед мысленным взором начальника спасательной службы.
У нас было время думать о Богачеве.
«Гонки» текли медленно, как в кошмарном сне.
Мы больше не говорили о нем. «Дракон» вонзался в недра земли, и мы установили свой быт в кабине. Савостьянов и Дорохов, сменяясь, вели корабль. Если бы рейс не был одновременно испытательным, им пришлось бы легче, а сейчас они хлопотали без устали. Особенно бурную деятельность развивал Дорохов. Он связывался с рудником, с разными пунктами на Земле и, кажется, только Луну оставил в покое. Наверное, за нами следили сотни, тысячи, может быть миллионы людей, и сознаюсь, мне доставляло удовольствие думать, в какой ответственной экспедиции я участвую. Я с уважением поглядывал на свою сумку доктора здоровья неотложной помощи, хотя в глубине души сознавал, что в данном случае нужен скорее психолог, чем врач моей специальности. Было томительно сидеть без дела, и я очень обрадовался, когда Савостьянов предложил мне сверять показания приборов, чтобы вовремя установить, не врет ли какой-нибудь из них.
Только на вторые сутки я сообразил, что Савостьянов придумал работу нарочно, чтобы чем-то занять меня. Добросовестно изучая приборную доску, я обнаружил маленький кружок с кучей тонких стрелок — что-то вроде подушки, в которую втыкают булавки, только под стеклом. Стрелки двигались без всякой видимой системы, иногда сцеплялись, иногда расходились, часто просто стояли на месте — вообще напоминали толпу у стадиона перед футбольным матчем (что-то мне в голову лезут дикие сравнения!). А широкая прозрачная стрелка равномерно кружилась, отсчитывая секунды, как некий призрак, времени. Я долго думал, что это за машинка, а потом сообразил — сюда, в этот приборный центр, сходятся показания всех остальных приборов, и если где-нибудь какие-либо стрелки вздумают действовать невпопад, этот контрольный центр немедленно закричит петушиным голосом, зазвонит в колокол тревожного боя, зажжет красную лампочку и станет дергать за колено командира корабля. Словом, многоигольчатая игрушка делала совершенно излишней мою работу.
Когда я поделился своей догадкой с Савостьяновым, он похвалил меня за наблюдательность. Потом сказал:
— Дублирование работы контрольного прибора — не лишнее в нашей экспедиции. Корабль не был подготовлен по всем правилам к старту. И то, что вы присматриваетесь к системе управления, тоже может пригодиться.
Он только намекнул на опасности, которые могут нас ожидать, но я находился в приподнятом настроении целый день. В самом деле, мы лезли к черту на рога и кто знает, что случится с каждым из нас,
В момент, когда я в особом упоении смотрел в иллюминатор, где сверкало что-то розовое с синими блестками, в окошке вдруг все успокоилось. Не сразу я понял, что «дракон» остановился.
— Стоянка десять минут, — весело объявил Савостьянов, протирая замшей прозрачные окна приборов. — Можно сойти с кресел. Прогулка.
Сам он соскочил с кресла на решетчатое ограждение экрана.
— Где же бульон с пирожками? — обернулся он к Дорохову,
— Сейчас будет, — ответил он. — Хотите прогуляться? — предложил он мне.
Я слез с кресла и стал карабкаться по ступенькам вертикальной шахты вслед за Дороховым.
Мы проникли в кормовой тамбур, который напоминал сейчас люк колодца, и после того, как завинтили дверь позади себя, Дорохов быстро раскрыл затворный механизм в днище «дракона». Я зажмурил глаза и втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас на меня обрушатся тонны измельченной породы. Но ничего не обрушилось. Только какой-то камешек стукнул в плечо комбинезона и покатился вниз, позвякивая при ударах о стенки тамбура.
Я открыл глаза и поднял лицо. Передо мной простирался ровный гладкий тоннель, сверкающий в лучах прожектора, зажженного Дороховым. Метрах в двадцати выше нас виднелась кольцеобразная машина, многорукая, как паук. Она поглаживала своими руками стенки тоннеля, пришлепывала ладошками — в общем делала что-то вроде массажа.
— Оштукатуривает, — бросил Дорохов. — Или, лучше сказать, бетонирует. Тонкая, очень прочная оболочка. Но где же бульон?
— А где щебенка?