В городе у Хакы-бея было вдоволь времени для раздумий. Вначале он ожидал, что после гибели Коюнтепе власти зашевелятся и в конце концов поймают Петко. Власти и впрямь зашевелились, и по следам дерзкого гайдука двинулись не только полицейские отряды, но и воинские части. Примерно через месяц произошло сражение неподалеку от сожженного Коюнтепе, а 18 июня — у соседнего черкесского селения Акходжа, но ни одна из сторон не понесла в этих сражениях особого урона.
Не столь легко, однако, окончилась битва 12 августа на горе Курудаг. Случилось так, что Петко был окружен на этой одиноко высящейся посреди равнины горе крупными силами башибузуков и регулярной армии. Двадцать один день отражал он натиск неприятеля, а на двадцать второй сумел все же вырваться из окружения, оставив на поле боя лишь одного убитого и получив легкое ранение в ногу, тогда как неприятель потерял тридцать рядовых и одного капитана.
После военной неудачи на Курудаге (Сухой горе) турецкие власти Кешанской околии изменили тактику: они стали преследовать не гайдуков, а — что куда проще — мирных жителей, чтобы заставить их выдать властям Петко-воеводу. Эта тактика, уже знакомая нам по истории с Осман-агой, обладала с точки зрения турок серьезным преимуществом — полной безопасностью. Вместо того, чтобы, ежеминутно подвергаясь опасности, охотиться за гайдуками по лесным чащобам, рискуя попасть в лапы дьяволу, когда меньше всего этого ожидаешь, гораздо проще схватить побольше беззащитных крестьян, запереть их покрепче, оставить без хлеба и воды да как следует помучить — глядишь, и денежками разживешься: принесут, коль захотят откупиться, и есть надежда, что кто-нибудь не выдержит и, спасая шкуру, все-таки выдаст проклятого гайдука.
Расчет ясен. Эносский каймакам Тахир-бей, взявшийся довести дело до конца, за короткое время стал известен всему краю своей непоколебимостью и жестокостью. Множество людей схватил он и бросил в темницы за то, что они якобы помогают «разбойнику», а родственников уведомил, что арестованных освободят только, когда они скажут, где скрывается Петко.
Осенью 1871 года число без вины арестованных людей необычайно возросло, и положение их с каждым днем ухудшалось. Истязания длились ночи напролет, вопли несчастных до утра оглашали тюремные подземелья. Одни не выдерживали пыток и умирали, другие навсегда потеряли здоровье, родные и близкие дрожали за их участь. Петко разделял эту тревогу, ему была невыносима мысль, что безвинные люди искупают его «грехи». Несколько раз пытался он образумить Тахир-бея, убедить его прекратить истязания, но упрямый турок и слышать ничего не хотел. Окруженный многочисленной стражей, он считал себя в полной безопасности и в ус не дул, когда воевода предупреждал, что ничто не спасет его от гайдуцкого гнева, если он не перестанет преследовать неповинных. Наоборот, желая показать, что угрозы его не страшат, Тахир-бей разослал стражников по всей округе и подвергал неслыханным мучениям все новых и новых людей.
Так и шли дела — чем дальше, тем и хуже, когда однажды поутру в начале декабря не постучался в дверь Тахир-бея один софта (учитель медрессе). Привратник не сумел хорошо разглядеть лицо благочестивого служителя божьего, потому что из-за хмурой, холодной погоды у того даже брови и уши были закутаны чалмой. Софта желал повидать бея по важному делу. Для столь важных персон двери дома всегда открыты; привратник без особых колебаний открыл калитку, ввел незнакомца во внутренний двор и пошел доложить своему господину. Немного погодя он вернулся и сообщил смиренно ожидающему священнослужителю, что Тахир-бей будет счастлив выпить чашечку кофе со своим ранним гостем.
Слуга проводил незнакомца до гостиной и возвратился на свой пост. Гость низко, по обычаю, поклонился хозяину и сообщил, что должен передать Тахир-бею тайное и весьма важное послание от Халил-бея из Гелибола. Произнося эти слова, он выхватил из складок одежды не свиток, а кинжал.
— Я Петко-воевода. Не шевелиться, а то убью на месте! — предупреждает необычный посетитель и в нескольких словах объясняет, что при нем достаточно оружия, чтобы уничтожить не только самого бея, но и всю его семью, если только тот посмеет пикнуть.
Окаменевший от неожиданности и страха бей наполовину словами, наполовину жестами обещает покориться и молчать. Разговор недолог. Во-первых: Тахир-бей немедленно выпустит на волю всех болгар и греков, арестованных по подозрению в сообщничестве с Петко. Во-вторых: Тахир-бей дает клятву, что никогда больше не станет преследовать неповинных. И в-третьих: пусть бей не вздумает преследовать воеводу, потому что все предусмотрено и если что с ним случится, дом каймакама будет обращен в прах и пепел.
Тахир-бей безоговорочно подчинился всем этим требованиям и в подкрепление своих слов торжественно поклялся Аллахом и пророком его Мухаммедом. Отвесив еще один глубокий поклон, гость неспешно, с достоинством покинул гостеприимный дом и вскоре, никем и ничем не потревоженный, затерялся в кривых улочках Эноса.
На следующий же день все узники Эносской тюрьмы были выпущены на свободу, и пока Тахир оставался в Эносе каймакамом, ни у одного неповинного болгарина с головы не упало ни волоска.
После случая с Эносским каймакамом Хакы-бей окончательно уразумел, что нет в вилаете силы, которая могла бы одолеть Петко или помешать его мщению. Если у «проклятого разбойника» хватило смелости заявиться к самому каймакаму, то он в любую минуту может проникнуть в дом и к нему, Хакы-бею, или даже в кофейню, куда бей трижды в день ходит пить кофе. Разве не может случиться, что однажды они окажутся там рядом, плечом к плечу? Или что бей застанет Петко в собственной спальне с кинжалом в одной руке, с пистолетом в другой?
Опасность была вполне реальной, Хакы-бей хорошо это понимал. Сон бежал от него, кофе потерял всякий вкус, на улице он то и дело озирался, а дома по нескольку раз проверял, надежно ли заперты двери. Тем временем имение его все больше приходило в упадок, на полях вместо хлеба росли сорняки, и хотя охваченные страхом пастухи пасли овец под вооруженной охраной, стада коров и табуны лошадей непрерывно таяли.
В этих мрачных раздумьях прошла зима и наступила весна 1872 года. Все вышли в поле пахать, а бей по-прежнему не смел из дому носа высунуть, не то что поехать к себе в имение. И мало-помалу уверившись, что не спасут его никакие карагалары и каймакамы, пришел он к мысли попросить у гайдука прощения. Единственное спасение для него — мир с Капитаном Петко! И вот в один прекрасный день Хакы-бей пригласил к себе какого-то грамотея и продиктовал письмо следующего содержания:
«Господину Капитану Петко
в Лесные дебри.
Случай, что произошел прошлый год в местности Тешрини-Эвел в нашей кошаре, когда черкесы неожиданно напали на вас с целью лишить вас вашей драгоценной жизни, но бог уберег вас от сей напасти, и еще помогла тому вера ваша в господа-бога, а тех, кто в бога не верует, он послал вас покарать их, и понесли они кару, и божья воля исполнилась.
Господин Петко,
не подумайте, что с двоедушием говорю вам сие. Нет! Нет! Это говорят все, без различия веры и народности, публично, и посему я присоединяюсь к мнению публики и прошу вас простить вину сына моего Али-бея и мою вину тоже, ибо как сын, так и я — мы были введены в заблуждение властями и сделались виновными в том позорном для рода человеческого зрелище. И памятую о том, что вы с божьей помощью уже отомстили виновным, то по этой причине и высказанному мной выше убеждению я склоняю голову перед вашей стальной волей и прошу у вас милости и прощения, а какой понесли вы материальный урон, я вам его возмещу, веря в великодушие геройского вашего слова и надеясь, что просьба моя не останется без ответа.
Письмо сие отдаю для передачи вам Панайоту Васеву, и то, что вам угодно будет приказать, прикажите через него, ибо он человек верный.
Это послание было передано Капитану доверенным человеком бея вместе с множеством подарков и устными заверениями, которые склонили воеводу принять предложенный мир, однако с одним важным условием: Хакы-бей должен поклясться, что никогда в его владениях не совершится ни одно насилие над работающими там христианами, и кроме того он заплатит отряду дань в размере 3330 турецких лир. Хакы-бей с великой радостью принял условия Петко и ни разу не нарушил данного слова.
Так, после двухлетних перипетий, поединок между Петко и Хакы-беем закончился полной победой гайдука, перед «стальной волей» которого богатей-турок склонил смиренно голову.
На этот раз в игры был вовлечен высокий полицейский чин из Адрианополя, хорошо известный в округе, бинбаши Арап-Хасан. После того, как местные карагалары и каймакамы не сумели справиться с Капитаном Петко, а могущественный Хакы-бей склонился перед его «стальной волей», Арап-Хасан поклялся Вали-паше, что не пройдет и года, как он рассчитается с гайдуком. Ему, разумеется, был известен злополучный опыт Осман-аги, в свое время поклявшегося сделать то же самое, но, тщательно изучив действия Осман-аги, Арап-Хасан решил, что не повторит его ошибок.
Первым долгом он отобрал в свой отряд лучших из лучших. Семьдесят человек удостоилось чести попасть в этот отборный отряд, где половина людей имела по два и более ранения, а вторая половина участвовала, по меньшей мере, в пяти сражениях. Эти головорезы были готовы следовать за своим прославленным командиром хоть в преисполню.
Арап-Хасан двинулся из села в село по тем местам, где действовал Петко, хватал (так же, как и Осман-ага) людей, подозреваемых в сообщничестве с гайдуками, и подвергал их страшным истязаниям, рассчитывая вырвать признание, где скрывается Петко и кто из местных жителей помогает ему. Кроме того, крестьяне вынуждены были кормить и поить карагалара и его молодчиков, жарить им по сотне кур разом, прислуживать и дарить все, что тем приглянется.
Само собой разумеется, Петко тут же узнавал обо всем: где Хасан находится, какими сыплет угрозами, какие бесчинства творит, и хотя удобный случай расправиться с турком подворачивался не раз, Капитан решил поберечь силы своих гайдуков, не завязывать боя, а схватить Арап-Хасана живым и наказать так же, как был когда-то наказан Осман-ага. Для исполнения этого тайного плана нужно было заставить турка потерять бдительность, успокоиться. А это могло произойти, лишь если Хасан решит, что Петко находится вдали от тех мест, где обосновались его преследователи. Случилось так, что Арап-Хасан «нащупал» следы гайдуцкого отряда в окрестностях Эноса и немедля направился туда, а там ему на следующий день сообщили, что отряд Петко объявился в окрестностях Гюмюрджины. От Эноса до Гюмюрджины, самое малое, три-четыре дня пути! Выходило, что на эти три-четыре дня уставшие турки могут дать себе передышку, отдохнуть, всласть поесть и попить в беззащитных болгарских селах, чтобы потом с новыми силами пуститься по следам Петко. Возле того села, где разместился на постой отряд Хасана, находилось турецкое имение, и бей, владелец имения, счел нужным проявить любезность и пригласить командира отряда погостить у него. Воевода, у которого всюду были глаза и уши, узнал об этом и с невообразимой быстротой, за одни сутки, возвратился в окрестности Эноса, чтобы устроить Хасану западню. Западня была задумана весьма нехитрая: еще до рассвета Петко расположился со своими людьми в небольшой рощице неподалеку от имения, куда был приглашен Арап-Хасан. Затем воевода и двое его товарищей переоделись каменщиками, взвалили на плечи мешки с инструментом и уселись полдничать в ложбине на середине дороги, по которой предстояло проехать турку.
Перед тем как расстаться с отрядом, Петко приказал своим ребятам сидеть тихо-смирно, и только когда раздастся ружейный выстрел, броситься к нему на выручку.
Все было предусмотрено, одного только Петко не мог предвидеть: сколько людей будет сопровождать Арап-Хасана? Хорошо, если человека два-три, а если десять? Пока наши гайдуки, вытягивая шеи, высматривали, не показался ли на дороге Хасан и сколько с ним людей, солнце уже поднялось высоко и подошло время завтракать. «Каменщики» расстелили свои замусоленные скатерки, разложили хлеб, лук да соль и принялись уплетать за обе щеки. Тут послышался конский топот. «Каменщики» вскочили поглядеть, кто едет, и увидали на дороге трех всадников — не иначе, бинбаши Арап-Хасан с двумя сопровождающими.
«Каменщики» радостно переглянулись и снова принялись за еду. Всадники вскоре подъехали ближе — черноволосый бинбаши с лихо закрученными усами и двое конных полицейских. «Каменщики» поднялись, почтительно приветствовали турок. Бинбаши осадил коня и осведомился, что за люди и куда держат путь. Те ответили, что они по строительной части, а путь держат в Энос, работу искать.
— А удостоверения у вас есть? — строго спросил бинбаши.
— Есть! — ответили каменщики.
— Ну-ка покажите! — приказал турок и повернул к ним коня.
«Каменщики» полезли за пазуху и подошли поближе, чтобы показать бумаги, но, оказавшись со всадниками совсем рядом, по условленному знаку все трое одновременно схватили одной рукой поводья, другой выхватили кинжалы.
— Я Петко-воевода! — крикнул один из «каменщиков», пронзая Арап-Хасана взглядом своих горящих глаз. — Давно мы друг дружку ищем, все хотели встретиться и вот, наконец, привел господь!
Имя Петко и кинжал в руке не оставляли места для колебаний. Арап-Хасан не оказал сопротивления. Турки были обезоружены и вместе с гайдуками исчезли в лесу, где их с нетерпением ожидал остальной отряд. Лошадей пленников отдали одному пастуху с приказанием вернуть их в село, полицейским, и передать там, что их предводитель и оба стражника некоторое время погостят у Капитана Петко в лесу, так чтоб не ждали.
Страшная весть об участи Арап-Хасана так напугала его головорезов, что они позабыли о заказанном угощении, мигом вскочили на коней и помчались в Гелибол, чтобы сообщить о случившейся беде.
Многие из гайдуков требовали покарать Арап-Хасана смертью, но Капитан Петко решил сохранить ему жизнь и с помощью этого драгоценного залога добиться освобождения всех, кто томился в тюрьмах за то, что помогали Петко. С этой целью Капитан через Ференского каймакама послал письмо в Адрианополь Вали-паше, и уже через двадцать четыре часа Вали-паша сообщил по телеграфу, что все друзья и помощники Петко выпущены из Адрианопольской тюрьмы. По этому случаю Ференский каймакам Мустафа Сусам 30 июля 1872 года направил Петко-воеводе следующее, весьма оригинальное послание:
«Единовластному лесному владыке
Петко Киркоолу.
Письмо ваше, препровожденное вами ко мне, было мною переслано моему высокому начальству с просьбой от себя исполнить вашу просьбу, и она была уважена. Согласно вашему желанию и на основании телеграфного приказа от сего числа, ваши родные и друзья все до единого из Адрианопольской тюрьмы выпущены. Посему прошу вас отпустить Хасана, а также полицейских, находящихся ныне в ваших руках.
При сем направляю к вам моего доброго друга Хасан-бея, который передаст вам мои наилучшие пожелания.
Редкий, может быть, уникальный документ в истории гайдуцкого движения! Документ, в котором высокопоставленный турецкий чиновник называет гайдуцкого воеводу независимым властителем и черным по белому подтверждает капитуляцию не какого-нибудь там бея, а всемогущего адрианопольского губернатора! Более того, как свидетельствует запись Петко-воеводы о поступлениях и расходах отряда за 1872 год, Ференский каймакам был вдобавок вынужден уплатить за освобождение Арап-Хасана огромную по тому времени сумму в 6 тысяч золотых турецких лир.
И еще одну огромную выгоду получил Капитан, освободив Хасана: проявленное им великодушие и рыцарство вызвало всеобщее удивление, заставило турок считать его достойным и благородным противником.
Тем не менее гайдуки подвергли Арап-Хасана небольшому наказанию, чтоб хорошенько запомнил, как играть с огнем. Ему, так же, как Осман-аге, сбрили левый ус и правую бровь. После несложной этой операции, навсегда покрывшей позором жестокого и самонадеянного турка, он, нигде не останавливаясь, отправился в Энос к каймакаму, а тот немедля препроводил его в Адрианополь к Вали-паше, где его ожидало разжалование и трехлетнее заточение в Видинской крепости.