Пастушонок перепугался.
— Не надо, братец! — взмолился он. — Я сбегаю за отцом, он вылечит тебе ногу. Не сдавайся!
— Делай, что велено! — приказал воевода. — И принеси мне ответ Османа-аги, я буду ждать здесь.
Волей-неволей пришлось пастушонку отправиться в село со страшной вестью. Он в точности исполнил приказание Петко: передал Осману письмо в собственные руки. Тот, не зная грамоты, велел его прочесть находившимся здесь же сельским старейшинам, и таким образом предложение Петко стало известно не только Осман-аге и его приближенным.
Сначала Осман-ага не поверил своим ушам, но письмо было у него в руках, и мальчишка-гонец на словах повторил то же самое, но тут его резануло подозрение, не ловушка ли это. Осман подскочил, глаза его налились кровью.
— Врешь, сукин сын! — рявкнул он на мальчишку. — Шкуру спущу, если не скажешь правды.
— Правду я говорю, ага! — уверял тот. — А не веришь — пойдем, я тебя отведу, сам увидишь.
«Пойти и увидеть Петко?» При этих словах «бесстрашный» карагалар опомнился. Одно упоминание имени Петко, возможность лицом к лицу встретиться с этим грозным противником заставили его примолкнуть. Затем он торопливо заперся в одной из комнат и приказал своим чаушам:
— Чтоб мухе не пролететь! Охранять дом со всех сторон.
— А разве мы не пойдем ловить разбойника?
— Сперва я обдумаю, как получше обделать это дельце, чтоб вернее было, — ответил Осман-ага.
Он думал до вечера, думал всю ночь, но так ничего и не придумал. Нелегкой была та ночь для Османа, тупая башка которого не привыкла ворочать мозгами. Были минуты, когда он уже готов был опоясать себя оружием, кликнуть своих молодцов и повести их туда, где ожидал его раненый гайдук. Осман даже рисовал себе, как он свяжет разбойника и с барабанным боем доставит в Адрианополь. Но в следующий миг сладостное видение исчезало, страх перед воеводой вновь леденил кровь и заставлял то и дело подходить к двери, проверяя, надежны ли запоры. Всю ночь длилось это напряженное единоборство между долгом и страхом, между жаждой победы и боязнью вновь поцеловать под хвост лошадь и потерять не только бровь и ус, но, пожалуй, на сей раз и голову.
На рассвете бледный, невыспавшийся Осман-ага услышал стук в дверь. Отворив, увидал он сельских старейшин и толпу турок.
— Пощади нас, Осман-ага! — взмолились они. — Уж коли гайдук решил сдаться, поди, схвати его. Пусть наступит, наконец, в селе мир и покой.
Несколько раз приходили старейшины к Осман-аге. Несколько раз и чауши заговаривали о том, что пора действовать, но Осман не только не решался выйти за пределы села, но и просто высунуть нос из дому, где его надежно охраняли стражники.
А что тем временем делал Петко? Пока Осман-ага ломал себе голову, как быть, Петко-воевода сидел в пастушьей хижине и ждал. Надо сказать, что это ожидание — один из самых рискованных и отважных поступков в его жизни, полной превратностей и опасностей. Представьте себе пастушью хижину среди лугов и пашен, на голой равнине, там и сям поросшей редкими кустами, где не то что человеку — суслику не спрятаться.
Конечно, будучи тонким психологом и хорошо зная бандитскую Османову душу, Петко рассчитывал, что ага струсит и не решится прийти за ним. Ну, а вдруг тот все же пересилит свой страх и явится? Верные товарищи далеко, он один, и уйти из хижины нельзя, ведь тем самым он поставит под удар паренька-пастушонка, который понес письмо Осману. Турки должны убедиться в том, что Петко действительно здесь… Если вздумают проверить… Вот почему воевода до поздней ночи остается на месте, тщетно поджидая Осман-агу.
На следующий день разъяренный Вали-паша, узнав о позорном поведении своего карагалара, приказал схватить Османа, и тот вновь попал в темницу, на сей раз опозоренный навечно.
Так, благодаря необычайной смелости воеводы и его тонкому изобретательному уму, он без единого выстрела рассчитался со своим давним врагом.
История с Осман-агой вселила страх в карагаларов, охотившихся за Петко-воеводой, и на некоторое время турки оставили в покое лесного родопского царя. Во всяком случае, так сообщают многочисленные Петковы соглядатаи, и у воеводы нет оснований им не верить. Всего два сражения (одно в конце апреля, второе — 25 июня) на протяжении первой половины 1870 года, а затем почти на четыре месяца наступает странное затишье. Странное потому, что карательные отряды по-прежнему не распущены, но Петко они не преследуют. Есть и карагалары, но и они словно бы оглохли и ослепли. Петко и его отряд объясняют это затишье тем, что карагалары очень напуганы, и потому гайдуки позволяют себе несколько месяцев спокойно пожить поблизости от Кешана, куда двадцатишестилетнего Капитана все больше влечет завязавшаяся там новая дружба. На этот раз его другом стал Сидерис, главный управляющий богача-чифликчии Хакы-бея. Этот Сидерис, цинцарин по крови, довольно неприязненно относится к своему хозяину, который славится на всю округу жестокостью и религиозным фанатизмом, а Петко он полюбил, как родного брата. Он чем мог помогал Капитану, исполнял все его просьбы, без промедления уведомлял обо всем, что делается, говорится или замышляется против него.
Дружба этих двух людей стала еще более тесной после того, как Сидерис предложил Петко побрататься. Каждый надрезал себе палец и вкусил крови другого в знак вечной верности и обязанности помогать друг другу. После случая с доктором Димитрисом Капитан стал недоверчивым и осторожным, поэтому он несколько раз испытывал своего побратима, чтобы убедиться, не ищет ли тот его дружбы с какой-то затаенной целью. Однако Сидерис с честью выдержал все испытания, и сведения, которые он сообщал, всегда подтверждались.
Так, мало-помалу, Петко-воевода уверился в том, что управляющий Хакы-бея ему настоящий друг, на которого всегда можно положиться. И он не раз обращался к нему за помощью. Так, когда отряду требовалась обувь, Сидерис давал одного из хозяйских волов, и шкура шла на выделку кожи. А узнать никто ничего не мог, потому что бейское стадо насчитывало четыре тысячи голов. Когда в отряде кончалось продовольствие, Сидерис и тут легко находил выход, ведь в хозяйских кошарах содержалось 25 тысяч овец — поди, дознайся, сколько из них задрали волки, а сколько съедено гайдуками. Помимо прочего, Сидерис был необычайно интересным, умным собеседником, и воевода очень дорожил этой дружбой. Не раз во время этих бесед побратимы обсуждали, как схватить бея и его сына, чтобы принудить их человечнее обращаться с многочисленными своими пастухами и работниками. Подсказал эту мысль Сидерис. Однако Капитан рассудил, что, если он захватит такого влиятельного человека, как Хакы-бей, это может иметь скверные последствия для местных жителей, и отказался от этого плана.
Так шли дела вплоть до осени 1870 года, когда Петко однажды получил от своего побратима тайное послание: Сидерис просил воеводу прийти к нему в тот же вечер, причем непременно одному, потому что он должен ему сообщить важную новость.
Как раз в тот день Петко собирался распустить на зиму свой отряд (до весны его люди укрывались в окрестных селах), но, получив записку Сидериса, оставил все дела, взял с собой двух человек и отправился к своему другу, который жил возле овечьего зимовья, в двух часах пути от усадьбы Хакы-бея. Обоих своих спутников Петко оставил у верного ятака, в расположенном неподалеку болгарском селе, и один двинулся дальше, туда, где ожидал его Сидерис с какой-то важной вестью. То, что Сидерис просил его прийти одного, не вызывало у Петко никаких подозрений, он уже не раз бывал у побратима без всяких сопровождающих. Сидерис в таких случаях бывал особенно откровенным, и Петко, попивая подогретую ракию, в приятной беседе узнавал все новости.
Девятнадцатого октября — вот тот день, вернее вечер, когда Петко быстрым шагом направился на свидание к Сидерису. И поскольку шел он не дорогой, а тайными, гайдуцкими тропками, то прибыл на место в четыре часа утра 20 октября. Сидериса он застал дома. Тот, как всегда, очень обрадовался побратиму, сердечно приветствовал его, предложил сесть, захлопотал, поднес фляжку ракии, чтобы поскорей прогнать усталость. Греясь у жаркого огня, побратимы повели тихую беседу. Но не прошло десяти минут, как Сидерис вдруг схватился за живот и застонал, лицо его скривилось от боли.
— Что с тобой? — спросил Петко.
— Живот схватило! — отвечал тот, продолжая стонать и корчиться.
Решив, что побратим простудился, Петко вскочил, нашел джезве, вылил туда ракию из фляжки, чтобы подогреть; теплая ракия в таких случаях очень помогает. Но когда он нагнулся к огню, что-то тяжелое ударило его в спину, чьи-то руки сдавили горло и стали душить.
Ошеломленный гайдук ощутил на шее горячее дыхание Сидериса.
Всего мгновение потребовалось воеводе, чтобы понять, что он предан и находится на волоске от гибели. Будучи сильнее Сидериса, он сбросил с себя коварного врага и после молниеносной борьбы прижал его к земле коленом. Пока Петко доставал из-за пояса кинжал, предатель успел трижды крикнуть «Юруин! Гитим! Юруин гитим!» («Нападайте, я погиб»), но тут кинжал вонзился ему в грудь и, залитый собственной кровью, Сидерис испустил дух. В тот же миг раздался залп из 50—60 винтовок.
Поняв, что он окружен со всех сторон, Петко не потерял присутствия духа, мигом погасил огонь, чтобы снаружи не было видно, что происходит в помещении, ощупью нашел свое ружье и дважды выстрелил сквозь дверь. Короткая пауза, последовавшая за выстрелами, позволила ему оглядеться вокруг. В углу он заметил мешки с шерстью. И вот один из мешков уже вылетает из двери, а притаившиеся во тьме неизвестные, приняв мешок за человека, осыпают его пулями. Та же участь постигла второй мешок, третий, четвертый… Мешок за мешком бросал Петко за дверь под пули осаждающих до тех пор, пока в помещении не осталось ни одного мешка.
Но осада есть осада, к тому же стало светать, с каждой секундой шансов на спасение оставалось все меньше. Тогда Петко пришла в голову счастливая мысль: ползком пробраться между мешками и, напав на осаждающих, саблей проложить себе дорогу. В следующую минуту он уже полз, извиваясь, как змея, с ружьем в одной руке, а другой волоча за собой два самых больших мешка. Мягкая шерсть оказалась чудесной броней, и воеводе удалось уползти довольно далеко. По временам он останавливался и стрелял то вперед, то вправо, то влево. Быть может, осаждающие в темноте приняли за гайдуков сваленные перед дверью мешки, а, возможно, их напугало неожиданное сопротивление — трудно сказать, но когда Петко вскочил, рассчитывая проложить себе дорогу саблей, он увидел перед собой не ружейные дула, а спины удирающих черкесов.
Так, благодаря своей необыкновенной силе и присутствию духа, Капитану удалось вырваться из ловушки, в которую заманил его Сидерис — как впоследствии выяснилось, с ведома своего хозяина Хакы-бея. И странное затишье, и дружба Сидериса с Петко — все это было хитро задумано для того, чтобы заманить его в ловушку. Всех мужчин из соседнего черкесского села, находившегося на землях Хакы-бея, собрали и вооружили, чтобы ночью подстеречь Петко возле овечьего зимовья и убить, но Сидерис, жаждавший получить объявленную за голову Петко награду, пожелал сам захватить «разбойника», и лишь небольшой перевес в физической силе решил поединок в пользу гайдука.
Что же касается Хакы-бея, то у него было еще больше причин желать гибели Петко. Во-первых, бесчисленные его батраки из окрестных болгарских сел, рассчитывая на заступничество гайдуков, держались, на взгляд бея, чересчур дерзко и не сгибали спины достаточно низко, как того хотелось спесивому турку. Во-вторых, Хакы-бей надеялся, что поимкой гайдука, доставлявшего столько забот властям, он заслужит большие привилегии, возьмет верх над своими соседями и соперниками. Не последнюю роль играли тут и самолюбие и религиозный фанатизм мусульманина, уязвленные постоянными победами гайдуцкого оружия. А сверх всего прочего была у него причина совсем личного свойства: Петко потребовал, чтобы Хакы-бей поставил отряду сорок пар царвулей, определенное количество табаку, ракии и многое другое. Это служило туркам предостережением — мол, не слишком притесняйте беззащитную райю и не пытайтесь противиться гайдуцкой воле. Хакы-бей не отказался послать в лес требуемые дары, но медлил, откладывал со дня на день, а тем временем с помощью своего управляющего строил, обдумывал планы, как поймать и обезвредить Петко.
Все это Петко узнал уже после своей неравной схватки с черкесами, и его охватило желание расплатиться с Хакы-беем той же монетой. Товарищи уговаривали воеводу не распускать отряд и немедленно отомстить, но Петко решил набраться терпения, выждать удобный момент и обрушить свой удар там и тогда, где и когда это лучше всего можно будет сделать.
Весть о ловушке, устроенной Петко, разнеслась по всей округе. Чтобы объяснить свое поражение, черкесы распустили слух, будто Петко заговоренный, что его не берет пуля, и фантастический этот слух до самого конца существования гайдуцкого отряда почитался всеми истинной правдой, хотя на теле воеводы было более десяти ран.
Народ, разумеется, ликовал, что «Петух», как тоже называли Петко-воеводу, разогнал кровожадных черкесов. Что же касается Хакы-бея, то неожиданный провал замысла чрезвычайно обеспокоил и устрашил его. Хорошо зная нрав Петко, бей с полным основанием ждал, что гайдук рано или поздно с ним расквитается, и хотя воеводы пока не было ни видно, ни слышно, именно в этой зловещей тишине, думал турок, и грянет гром. И, само собой разумеется, не ошибся.
Гром грянул в самую необычную пору — в феврале, когда гроз не бывает, а гайдуки не бродят по горам и лесам. И разразился этот гром не над головой Хакы-бея, а над черкесским селом Коюнтепе, жители которого принимали участие в неудавшейся попытке схватить Капитана. У гайдука было множество серьезных причин нанести там удар, потому что черкесы были поселены на землю Хакы-бея не затем, чтобы обрабатывать ее — для этого у бея хватало батраков-болгар. Черкесы служили постоянной вооруженной силой для защиты от гайдуков и устрашения недовольных батраков и пастухов. Не случайно, что Хакы-бей призвал именно черкесов, чтобы справиться с Петко.
Если для бея черкесы были щитом и опорой, то для местного населения — подлинной напастью, потому что они не любили трудиться, предпочитая добывать себе пропитание грабежом и разбоем. В одиночку и группами они нападали на овечьи зимовья, кошары, сыроварни, на отдельные дома или даже целые селения, уносили все, что попадалось под руку, и исчезали также молниеносно, как появлялись. Угон коров, овец, лошадей стал для них делом вполне обыденным, а жалобы населения на эти ночные, да и дневные грабежи всегда оставались без последствий.
Вот эту злую черкесскую силу предстояло разгромить Капитану Петко, чтобы крестьяне окрестных сел могли, наконец, перевести дух, а Хакы-бей до того, как на него обрушится прямой удар, лишился бы вооруженной опоры. И Петко с этой задачей справился. Удар был неожиданным и успешным.
В одно зимнее февральское утро, когда ленивые черкесы еще нежились под теплыми шкурами, соломенные кровли двух-трех десятков домов вдруг затрещали в дыму и пламени, подожженные чьей-то невидимой рукой. Сонные черкесы повыскакивали за порог, наспех похватали, кто что успел, и кинулись вон из села, но тут загремели ружейные залпы, и черкесы поняли, что они окружены. Наступила невообразимая паника и сумятица: одни пытались отстреливаться, другие — бежать, но всюду их встречали пули гайдуцких ружей, лезвия гайдуцких сабель и кинжалов. А тем временем языки пламени охватывали все новые и новые строения, и хмурое февральское небо совсем потемнело от дыма. Мчались обезумевшие, потерявшие своих седоков лошади, напуганная пожаром скотина отчаянно ревела в хлевах, заливались лаем собаки, визжали дети, а ружья палили без передышки, раскаленный свинец со свистом рассекал воздух, делая картину еще более ужасной.
Приказ воеводы гласил: женщин и детей не трогать, а мужчин убивать, не зная пощады. И действительно, сражение прекратилось лишь тогда, когда пал последний черкес. Затем гайдуки вошли в Коюнтепе, уцелевшие дома сожгли дотла, чтобы вконец уничтожить село, а женщинам и детям велели идти, куда хотят, но, если им дорога жизнь, никогда не возвращаться на это место.
Сто человек участвовали в этой «карательной» операции, иными словами, в гайдуцкий отряд специально для этого случая влились добровольцы из соседних сел. За два с половиной часа черкесское село превратилось в груду пепла, разнесенного ветром по всей равнине, лишь кое-где остались торчать обгоревшие балки.
Петко приказал всем батракам уйти от Хакы-бея и никогда больше к нему не наниматься, если не хотят иметь дело с ним, с воеводой. В результате огромное хозяйство — 200 воловьих упряжек, 4 тысячи голов крупного рогатого скота, 4 тысячи лошадей, 25 тысяч овец остались без присмотра, многочисленные сыроварни и кошары полностью запустели, а сам бей, устрашенный гайдуцким мщением, переселился в Кешан.