Утромъ я отправился искать доктора и не засталъ его дома. А когда возвращался, то увидѣлъ студента и Неми, которые слѣдомъ шли за какой-то дамой. Кажется, у нихъ была одна и та же цѣль, но не знаю, что произошло между ними: я увидѣлъ только, что они вмѣстѣ вошли въ какую-то темную дверь нижняго этажа, и оттуда, въ мгновеніе ока, была выброшена шляпа студента и завертѣлась въ грязномъ потокѣ вдоль улицы. Потомъ я пошелъ скорымъ шагомъ и увидѣлъ ту же самую даму передъ окнами кафе.
Была она высокаго роста, хорошо одѣта, красноватые волосы ея были связаны на затылкѣ въ толстый узелъ. Когда я взглянулъ ей въ лицо, я увидѣлъ фрау Мелитту Лампенбогенъ, но поразительно, что у нея были глаза старой нищей!
Ночь я провелъ неспокойно. На лѣстницѣ все время ходили. О снѣ нечего было и думать. Въ 6 часовъ снова послышался шумъ на лѣстницѣ; я открылъ дверь, и увидѣлъ людей, принесшихъ черный гробъ. Дверь въ комнату студента была открыта. Въ кафе мнѣ сказали, что студентъ былъ убитъ на дуэли.
Какой-то изъ двухъ мельниковъ тоже былъ убитъ. Потомъ распространилась вѣсть о братоубійствѣ. Кастрингіусъ шепнулъ мнѣ, что судебный слѣдователь произвелъ обыскъ на мельницѣ.
Дома ожидалъ непріятный сюрпризъ. Штамповщица не пришла; я отправился за нею въ ея душную землянку, и тамъ засталъ уже акушерку, которая сказала мнѣ, что родился мертвый ребенокъ. Фонъ-Брендель прислалъ мнѣ на время своего стараго слугу.
Я просто потерялъ голову съ тѣхъ поръ, какъ серьезно заболѣла моя жена. Дома мнѣ было тяжело оставаться, сердце разрывалось отъ горя, я убѣгалъ на воздухъ и бродилъ по берегу рѣки. Мельница невольно притягивала мои взгляды. Она трепетала, какъ живая. Она, какъ бы состояла изъ какого-то студня. Отъ нея отдѣлялся какой-то флюидъ, проникавшій меня собою. У запыленнаго окна стоялъ мельникъ и смотрѣлъ на меня съ мрачной ненавистью.
Бродя по городу и думая съ отвращеніемъ о странѣ, я однажды увидѣлъ конно-телѣжную дорогу, чего до тѣхъ поръ не замѣчалъ, и, прежде, чѣмъ осмотрѣлся, очутился предъ дворцомъ. Только что были зажжены фонари, а на одномъ изъ столбовъ резиденціи вывѣшена была мраморная доска и, представьте мою радость, когда я прочиталъ на ней:
«Аудіенціи у Патеры ежедневно для каждаго отъ 4 до 8 часовъ».
— Что это значитъ?! — вскричалъ я съ негодованіемъ: — какъ можно такъ шутить надъ людьми? Почему объ этомъ никто мнѣ не сказалъ?
Быстро вошелъ я въ порталъ, который былъ открытъ, поднялся по широкой лѣстницѣ и пошелъ подъ огромными сводами, которыя становились все выше и выше. Изъ окна я увидѣлъ городъ, лежавшій далеко внизу. Царило мертвое молчаніе. Я раскрывалъ исполинскія бѣлыя двери и пересѣкалъ множество комнатъ. По сторонамъ стояли огромные рѣзные шкафы, и мебель была покрыта чехлами. Въ одномъ зеркалѣ я увидѣлъ себя во весь ростъ. Безконечный рядъ залъ и комнатъ закончился необозримой галлереей, гдѣ на стѣнахъ висѣли огромные портреты въ рѣзныхъ рамахъ противъ полукруглыхъ оконъ. Въ концѣ галлереи была низенькая дверь. Дальше некуда было итти.
Я вошелъ въ дверь и услышалъ легкій, сухой смѣхъ. У самой стѣны на высокой постели лежалъ человѣкъ въ сѣромъ. Я сдѣлалъ шагъ впередъ и по огромной головѣ спящаго узналъ моего друга Патера. Черные локоны окружали его лицо, а глаза были сомкнуты, но губы двигались, какъ будто хотѣли говорить. Лобъ былъ низкій, но широкій, и носъ сливался съ нимъ, какъ у греческаго бога… Глубокое страданіе выражали всѣ его черты.
Когда я заговорилъ и сталъ упрекать его въ рядѣ несчастій и непріятностей, обрушившихся на меня, онъ прошепталъ:
— Ты жалуешься, что не могъ явиться ко мнѣ, а, между тѣмъ, я всегда былъ съ тобою. Я часто видѣлъ тебя и самъ слыхалъ, какъ ты сомнѣвался во мнѣ. Что я могу сдѣлать? Объяви же твои желанія!
— Помоги моей женѣ! — вскричалъ я.
Голова его приподнялась, и онъ медленно раскрылъ глаза. Но какіе страшные были глаза. Это не были глаза, а скорѣе они походили на два яркихъ жестяныхъ кружка. Безъ выраженія устремились они на меня и я услышалъ шопотъ:
— Я помогу.
Лицо его при этомъ стало походить на маску Медузы.
«Господинъ, господинъ!» — подумалъ я только въ ужасѣ, не смѣя двинуть ни однимъ членомъ. Глаза его закрылись опять, и что-то страшное, жестокое вновь проступило на его лицѣ. Оно стало играть разнообразными выраженіями. Я бы сравнилъ его съ хамелеономъ. Были тысячи измѣненій и превращеній его лица: — оно было то юношеское, то дѣтское, то женственное, то старческое. Оно надувалось, какъ у индѣйскаго пѣтуха. То растягивалось, то сжималось. Оно то стыдилось, то ненавидѣло, то было добродушно, то злобно. Совершалось нѣчто таинственное. Я не могъ оторваться отъ созерцанія этого лица. Оно стало каменнымъ и потомъ на немъ замелькали звѣриные образы: льва, шакала, птицы и змѣи. Наконецъ, исчезли всѣ эти страшныя личины, и я опять увидѣлъ передъ собою спящаго человѣка, Патеру. Губы его стали лихорадочно шептать:
— Ты видишь, я господинъ, я тоже сомнѣвался когда-то, но тогда я создалъ себѣ царство изъ обломковъ моего состоянія.
— А ты счастливъ? — спросилъ я съ состраданіемъ, которое вдругъ охватило меня.
Патера всталъ, раскрылъ свои глаза и взялъ меня за обѣ руки. Мнѣ стало холодно, и холодъ пронизалъ мою душу.
— Дай мнѣ звѣзду, дай мнѣ звѣзду, только одну звѣзду! — вскричалъ онъ, и зубы его ярко засверкали.
Но того, что онъ дальше сталъ говорить, я не могъ уже понять. Грудь его вздымалась, и жилы надулись на его блѣдной шеѣ. Вдругъ лицо его стало безцвѣтно, какъ стѣна. Глаза потухли, онъ, должно быть, почувствовалъ какую то невѣроятную сверхчеловѣческую боль во всемъ организмѣ. Изъ его горла стали вырываться клокочущіе, звуки. Руки его старались что то схватить, далеко протянувшись въ пространствѣ.
Я взглянулъ въ окно на площадь. Люди и лошади какъ бы застыли на одномъ мѣстѣ. Судорога оцѣпенѣнія пробѣжала по моему тѣлу. Я выскочилъ, наконецъ, изъ комнаты, и мнѣ казалось, что я схожу съ ума.
Клаусъ Патера, обладатель неисчислимыхъ богатствъ, купилъ въ Тянь-Шанѣ нѣсколько тысячъ квадратныхъ миль, на которыхъ основалъ своеобразное Царство Грезъ. Въ столицу этого царства, Перлъ, были перевезены изъ Европы древніе дома и разныя старинныя вещи; установился образъ жизни, имѣющій съ нормальною жизнью такое же сходство, какъ сны. Патера пригласилъ переселиться туда своего бывшаго школьнаго товарища, мюнхенскаго рисовальщика, который, получивъ сто тысячъ рублей, поспѣшилъ отправиться въ Царство Грезъ съ женою. Въ Перлѣ онъ занялъ мѣсто иллюстратора въ журналѣ «Зеркало Грезъ». Среди обитателей столицы оказалось много истеричекъ, пьяницъ, иппохондриковъ, спиритовъ, помѣшанныхъ; весь обиходъ былъ основанъ на обманѣ и внушеніяхъ. Среди галлюцинацій самаго страннаго и потрясающаго свойства рисовальщикъ и, въ особенности, его жена утратили душевное равновѣсіе. Старанія увидѣть Патеру и получить разрѣшеніе и деньги на обратный путь въ Мюнхенъ долго оставались безуспѣшными. Наконецъ, художникъ попалъ во дворецъ и въ лицѣ Патеры нашелъ фантастическое существо, поразившее его такимъ ужасомъ, что онъ безъ оглядки убѣжалъ къ своей больной женѣ.
Въ самомъ разсѣянномъ состояніи вернулся я домой. Лампенбогенъ былъ уже тамъ, и привезъ съ собою изъ монастыря сестру милосердія.
— Еще нельзя терять надежды, — сказалъ онъ мнѣ. — Но, можетъ быть, будетъ кризисъ. Возможно, что жена ваша перенесетъ его. А утромъ я опять навѣщу больную.
Всю ночь я провелъ на диванѣ въ своемъ кабинетѣ и не сомкнулъ глазъ. Утромъ больная, повидимому, успокоилась; въ девять часовъ все было въ порядкѣ, и видъ у жены былъ утѣшительный, впрочемъ, говорила она еще такъ тихо, что ее едва можно было разслышать. Во всякомъ случаѣ, лихорадка ее оставила. Чтобы какъ-нибудь разсѣять ее, я сталъ ей болтать о чудесахъ храма на озерѣ, о бѣлоснѣжыхъ лебедяхъ, которые тамъ плаваютъ, о ярко-пестрыхъ орхидеяхъ и черныхъ розахъ, лиліяхъ и цѣлыхъ синихъ лугахъ незабудокъ, орошенныхъ милліонами росинокъ, въ которыхъ играетъ солнце. Увлекшись, я до того разболтался, что жена заснула, усыпленная надеждой на возможность возвращенія въ тотъ міръ, гдѣ поютъ птицы и журчатъ ручьи. Въ это время пришелъ Брендель и принесъ желтые тюльпаны. Я ему искренне обрадовался. Онъ былъ одинъ изъ немногихъ милыхъ людей. А затѣмъ пришелъ Лампенбогенъ и долго оставался. Послѣднія его слова были:
— Кверху голову и надѣйтесь!
Брендель, съ которымъ раньше о чемъ-то шептался докторъ, взялъ меня за руку и сказалъ:
— Пойдемте въ кафе, покушайте чего-нибудь. Вы вѣдь ничего не ѣли.
Въ самомъ дѣлѣ, у меня не было никакого аппетита и я ничего не ѣлъ. Я отправился въ кафе, тѣмъ болѣе, что баронъ Брендель былъ превосходный человѣкъ; единственной слабостью его было донъ-жуанство. Но и это было еще не самое худшее; онъ любилъ разсказывать о своихъ побѣдахъ и каждую намѣченную имъ дѣвушку или женщину называлъ «сырымъ матеріаломъ» и старался его «обработать». Впрочемъ, на этотъ разъ онъ молчалъ и обнаруживалъ ко мнѣ самое трогательное вниманіе, а я, охваченный безотчетной грустью, курилъ и пилъ безъ конца. Впечатлѣніе, произведенное на меня во дворцѣ свиданьемъ съ Патерой, и сознаніе опасности, въ которой находилась моя жена, переплетались въ моей душѣ, и мною овладѣвала какая-то мучительная сонливость, отъ которой мнѣ трудно было отдѣлаться, — сонливость съ открытыми глазами.
Вошелъ мельникъ, опрокинулъ въ себя два стакана рому и, не поклонившись, ушелъ.
Затѣмъ мы отправились съ Бренделемъ въ «Синій Гусь», и тамъ онъ накормилъ меня. Послѣ обѣда онъ повелъ меня къ себѣ на квартиру и угостилъ кофе, показавши превосходную коллекцію акварелей.
Въ пять часовъ я попросилъ у него извиненія и бросился домой. Первое, что я увидѣлъ, когда вошелъ, была шуба Лампенбогена. Докторъ стоялъ съ засученными рукавами, а моя жена лежала на постели.
Она какъ-то состарилась и съежилась. Невыразимый страхъ овладѣлъ мною, и я закричалъ:
— Помогите же, помогите же ей!
Онъ ударилъ меня по плечу и произнесъ:
— Вы еще молоды. Мужайтесь.
Штамповщица подала мнѣ стаканъ воды, но я оттолкнулъ ее въ сторону и въ ужасѣ, стуча въ лихорадкѣ зубами, склонился надъ моей умершей женой.
Пришла монахиня и стала читать надъ нею. Докторъ ушелъ. Я сталъ на колѣни передъ дорогимъ трупомъ и, приставивши губы къ ея уху, началъ ей шептать ласковыя слова и жалобы. Но большіе, потухшіе глаза ея смотрѣли какъ-то сквозь меня и не видѣли меня, — и судорога ужаса пробѣжала по всему моему тѣлу.
Я выскочилъ на улицу, но темнота только еще усилила мое состояніе. Долго бродилъ я по незнакомымъ переулкамъ и, наконецъ, уже утромъ, истощенный и измученный, добрался я къ себѣ, въ смутной надеждѣ, что, можетъ быть, смерть жены мнѣ только приснилась.
Но въ комнатахъ царилъ страшный безпорядокъ, и непріятный мучнистый и вмѣстѣ сладкій запахъ услышалъ я вокругъ себя. Лампенбогенъ взялъ меня за руку и сказалъ:
— Я вѣдь только что пришелъ къ вамъ съ цѣлью взять васъ къ себѣ послѣ похоронъ. Черезъ полчаса начнется погребеніе. Надѣюсь, вы не отклоните отъ себя моего приглашенія. Жена моя тоже будетъ очень рада. Надо пережить горе, что дѣлать, и успокоиться.