Я вспомнил, что еще возле ручья надо было бы в черной земле, удобренной растительностью, накопать дождевых червей. Без них не поймать рыбы, а без нее нам обоим с собакой не хватит продуктов. Пришлось привязать повыше на дерево рюкзак и отправиться назад. К счастью, скоро нашлось хорошее место с дождевыми червями. А еще через час на сковородке уже шипит и жарится на подсолнечном масле моя первая добыча, и Зорька, потягивая носом воздух, ловит запахи ароматной еды.
Везде клещи. Они сидят на траве незримые, раскинув в стороны цепкие ноги, и ждут жертв. А их не так уж и много, и Зорька пользуется вниманием кровопийц. Попав на нее, они не впиваются сразу, а подолгу бродят по телу и присасываются на веках, на темени, на ушах. Меня же клещи не трогают. Но моя негодная собака! Охотничья страсть не дает ей покоя. Вечно она в движении, всюду надо сунуть свой нос, вынюхать, выследить, разузнать. Зорька — большая любительница рыть норы и, взявшись за дело, трудится долго и азартно. Лихорадочно работает лапами, сзади струйками вылетает земля. Уши, глаза, голова, мокрый нос — все перепачкано землей. Однажды повстречался особенно озорной суслик, он шипел на собаку, бросался землей, быть может, даже слегка укусил за нос. Зорька визжала от ярости, лаяла и с остервенением рыла землю.
С тех пор она особенно сильно пристрастилась к норам, и отучить ее от них было невозможно.
Вчера я оставил собаку с вещами, а сам отправился бродить вокруг в поисках насекомых. Через час на месте моих вещей виднелся бесформенный бугор земли. Рядом с ним рыла нору, выбрасывала землю, визжала и захлебывалась Зорька.
Вот и сейчас, после отличного обеда, лежа в тени деревьев у ручейка, я вижу, как собака отправилась к норам, на пригорке, она вдруг взвизгнув, подпрыгнула высоко. Неужели нашла что-то особенное? Неохотно я выбираюсь из прохладной тени, спешу к незадачливой охотнице и вижу на ее носу маленькую капельку крови. Что-то зашуршало в кустах терескена, мелькнуло коричневой тело змеи.
Я успеваю прижать ее палкой к земле. С неприязнью вижу ее глаза с продолговатыми, как у кошки, зрачками и короткий хвост. Сомнений нет, это ядовитый щитомордник.
Что же с собакой? Будто чувствуя, что дела далеко не так уж хороши, она с виноватым видом, такая необычно смирная и тихая, прилегла возле вещей; быстро помахивая коротеньким хвостиком, взглянула на меня и отвела глаза в сторону.
— Возможно, — будто говорил ее взгляд, — мне несдобровать, хозяин. Но как я могла отказать себе в удовольствии понюхать норку?
Что же я замешкался? Скорее за полевую сумку! Там в пробирке марганцовка. Сперва надо выдавить яд. К счастью, из ранки выделяется несколько капелек крови. Раствор марганцовки не нравится собаке. Она хрипит, старается выплюнуть противное питье. С укором смотрит на меня, отворачивается, обижается. С большим трудом я вливаю в рот две кружки лекарства.
Теперь придется дневать. Бедный мой четвероногий друг! Неужели это его последнее путешествие? Тогда мне будет не до каньонов Чарына.
Морда собаки пухнет с каждой минутой. Скоро голова спаниеля становится необычной, напоминая бульдожью. Отечность очень сильна. От легкого нажатия пальцем на месте опухоли остается заметная ямка. Собака притихла. Иногда встанет, вяло подберется к реке, попьет воду и, возвратившись на место, почти падает на землю.
Я давно заметил, что спаниели всегда целиком полагаются на обоняние и никогда не смотрят перед собой. Всюду нос. Он первый информатор. Но для знакомства со змеями, как видно, нос никуда не годится.
Проходит томительный час, два. Опухоль как будто не увеличивается. Потом медленно стала спадать.
Я вспоминаю о единственной банке мясных консервов, вскрываю ее, предлагаю мясо собаке. Она не прочь полакомиться угощением. Вскоре банка пуста, аккуратно вылизана. Теперь у Зорьки появилась собственная посуда. Я спокоен. Собака будет жить!
Вечером, когда я с удовольствием забрался в постель, надо мной закружилось какое-то совсем необычное крупное насекомое. Но сачок был далеко, а наша встреча слишком кратковременна.
Еще два-три раза подлетало ко мне таинственное насекомое, и я горько сетовал, что не выбрался из-под полога, не вооружился сачком, терпением и надеждой. Так я и не узнал, кто это, но твердо уверен, что не бабочка-ночница, не аскалаф не жук и, конечно, не стрекоза или богомол.
Ночью мешала спать река. Уж очень она шумна и говорлива. Сквозь сон все время чудилось, будто она вышла из берегов, волны подступили к моим ногам, надо скорее вставать, собирать вещи, устраиваться повыше. В темноте, протягивая руку, ощупываю голову собаки. Опухоль заметно уменьшилась, но все еще держится. Потом забываюсь сном, а когда просыпаюсь, вижу розовые скалы, освещенные лучами солнца, сквозь шум реки слышу заливистое пение соловья.
А Зорька? Толстомордая, несуразная, она ждет не дождется, когда я выпущу ее из плена полога. Мчится к кустам и опять вынюхивает все норки и щелочки. Все забыла. Вот неугомонная!
— Ну, что же, — говорю я сам себе, — пора и в путь. Сегодня по-настоящему первый день путешествия вдоль каньонов Чарына.
Благодаря технике мир стал для человека меньше. Мне же предстоит самое примитивное передвижение по земле — пешком, и поэтому каньоны Чарына должны показаться большим миром.
Путь начат. Поглядывая на нависшие над рекой скалы, на синее небо с орлами, на прибрежные заросли деревьев, я ищу насекомых.
Утром по камням скользят насекомые — чешуйчатницы. Но едва краешек солнца выглядывает из-за скал, как все они исчезают. Да так основательно, что их не найти. Даже под камнями. По ничтожным щелкам чешуйчатницы забираются глубоко в землю. Они любители влаги и прохлады. В трудных подземных путешествиях им помогают особо устроенные чешуйки. Очень маленькие, нежные, тонкие, в острых рубчиках, похожие на пыльцу, покрывающую крылья бабочек, они делают чешуйчатницу, кроме того, еще неуловимой. Чешуйчатница легко выскальзывает из пинцета. Для биофизиков структура чешуек была бы очень интересной, и принцип их устройства можно было бы применить в технике. Когда-нибудь пытливый человек раскроет эту маленькую загадку и обратит ее себе на пользу.
К реке подлетает синий сцелифрон (оса) и долго бродит по песчаной отмели. Эта оса лепит из глины на скалах гнезда, в ячейки складывает парализованных пауков, которыми и кормятся ее личинки. Сцелифроны всюду редки.
Синего сцелифрона не устраивала песчаная коса. Где на ней найти вязкую глину для домика? Покрутился и улетел.
Со скал в воздух взмыла громадная птица с белой шеей и темными крыльями. Описывая круги, она стала забираться в синеву неба. В бинокль я увидел белоголового сипа.
Иногда по пути встречается рощица туранги. После нее как будто из темной комнаты выглядываешь на улицу, так слепит глаза солнце.
Едва заметная тропинка тянется по небольшой забоке. Здесь все заросло караганой, терескеном и чингилем. У самой же реки — бордюр из густой туранги и лавролистного тополя. Вот и ясень — реликтовое дерево. Оно пережило катастрофические оледенения и чудом уцелело после четвертичного периода. Прошло много миллионов лет, изменились горы и климат, преображался лик земли, появлялись и исчезали различные животные и растения, а он остался все таким же и вот теперь шелестит листвой от легкого ветерка, несущегося над прохладным Чарыном. Кое-где еще видны клены, но их немного.
Справа над забокой высятся громадные скалы, и от них к реке тянутся каменистые осыпи. Они изборождены старинными тропинками, веками протоптанными горными козлами и горными баранами. Когда-то их здесь было много, пока животных не уничтожили охотники. Теперь только следы на камнях немым укором говорят о неугомонной истребительной деятельности человека, все еще подвластного древнему инстинкту охотника-добывателя.
С моей Зорькой творятся чудеса. Как всегда, она носится вокруг, забралась на каменистую осыпь, и оттуда со звоном ко мне покатилась небольшая лавина камней. Движения ей на пользу: буквально на глазах опухоль спадает, и вскоре ее морда принимает прежнее изящное и добродушно-лукавое выражение. Видимо, работа мышц и сердца вызвали усиленное выделение остатков яда из организма; быть может, кроме того, этому помогла еще и слюна, стекавшая с высунутого языка и из открытой пасти.
И все же я оставил возле рюкзака собаку одну, а сам пошел побродить по скалам.
Самое большое наказание для нее — сидеть у вещей, когда хозяин отправляется бродяжничать, и самое неприятное слово после «нельзя!» — это «на место!». Но что сделаешь?! Надо повиноваться.
Я не долго ходил по склонам гор в поисках интересного. Осмотрел гору из желтых камней, облазил причудливые красные скалы, посидел возле зарослей таволги. Иногда я разглядывал в бинокль то место, где оставил собаку, и видел из-под рюкзака торчащую черную голову с длинными ушами. Голова не сводила с меня глаз.
Как всегда, Зорька буйно приветствовала мое возвращение, очень обрадовалась тому, что обязанности сторожа закончились, и тотчас умчалась, стала едва заметной светлой точкой. И эта точка повторяла мой путь: сперва пронеслась по желтым камням, потом оказалась на красных скалах, спустилась в ложбинку и покрутилась возле зарослей таволги. Неужели захотела узнать, чем занимался ее хозяин? Уж не охотился ли?
Вот почему, наверное, часто бывало так: усядешься возле муравейника, чтобы наблюдать за жизнью его неугомонных обитателей, и вдруг краешком глаза замечаешь, как из-за куста медленно показывается черная голова, колышет длинными ушами и, свесив набок малиновый язык, смотрит на меня немигающими глазами. Не выдержала Зорька, убежала с бивака и подглядывает, чем занимается хозяин.
Скоро наша тропинка уперлась сперва в каменистую осыпь, а потом в высокий утес. Осторожно, ступая с камня на камень и опираясь на палочку, я пробираюсь выше. Вот река уже далеко внизу, и отсюда хорошо заметно ее извилистое ложе. Как на ладони и противоположный, левый берег. Там на скалах громоздятся красные слоистые наносы древнего озера, изрезанные причудливыми оврагами с нишами, фантастическими фигурами выветривания. Вот замки и бастионы, вот целый мертвый город разрушающихся дворцов, а там — запутанные лабиринты крепости…
Видны еще заросли саксаула и большие забоки. Левый берег мне кажется более интересным, чем мой правый, и я сожалею, что выбрал неудачный маршрут. Но так хотелось посмотреть страну глиняных гор.
Зорька совсем расшалилась, вывалила язык, хочет пить, поглядывает вниз на бурлящую реку. Что ей крутые скалы! Она умеет отлично по ним лазать, и, едва я отворачиваюсь в сторону, она уже несется вниз в лавине камней и щебня, добирается до реки, жадно пьет, купается в тихой заводи, изредка посматривая на меня, и мчится обратно в гору. Легкий звон камней заставляет меня обернуться. По каменистой осыпи неторопливой рысцой взбирается кверху лиса. Но какая она сейчас худая, жалкая, с длинным, несуразно изогнутым скобкой тощим хвостом! Зверь останавливается и смотрит в нашу сторону. Потом забирается еще выше и, прежде чем перевалить за скалу, снова с любопытством оглядывается на необычных посетителей ее родного каньона.
На вершине одного утеса ровная площадка. Отсюда открывается чудесный вид на извилистый красный каньон и сиреневую полоску гор Богуты, ограничивающих с севера Сюгатинскую равнину, вершины гор Турайгыр. Все застыло в извечном покое. Глядя на все это, невольно думаешь о том, как прекрасна природа. Как было бы хорошо, если бы уважение к природе стало первым законом человека вместе с любовью к своей родине.
На далекой скалистой вершине каньона на фоне неба я замечаю фигурки нескольких горных козлов. Они на что-то смотрят: быть может, увидели меня, крошечную темную точку на краю обрыва, или отдыхают, подставив тело под свежий ветер. Несколько минут я наблюдаю за застывшими, будто каменные изваяния, животными, а когда отвлекаюсь на секунду, их уже нет.
Здесь же, на ровной площадке утеса, я с удивлением вижу большой курган, сложенный из камней. Камни занесены землей, многие из них развалились на мелкие осколки. Поверхность камней давным-давно покрылась загаром и лаком пустыни. Сколько времени прошло с тех пор, как здесь, в этом труднодоступном месте, был захоронен тот, кто, может быть, вот так же любовался извечным покоем земли и ее красотами… Чьи же останки лежат под грудой камней? И мне представляется, как к этим обрывистым скалам из жаркой равнины осторожно пробиралась погребальная процессия, как люди, страдая от жары и жажды, таскали камни, складывая надмогильное возвышение, как потом приходили сюда проведать захоронение покойника его родственники и друзья.
Солнце клонится к горам. Пора, теряя высоту, взятую с таким трудом, спускаться вниз, к реке, к воде, разыскивая удобное для ночлега место.
Я окончательно убеждаюсь в неудачно выбранном маршруте. Утесы и высокие, головокружительные подъемы сменяют друг друга. Кое-где едва заметны звериные тропинки, и тогда путь немного легче. Но большей частью никаких следов нет, а дорога предательски опасна, и часто камни неожиданно сыплются из-под ног, поднимая пыль, скачут вниз, увлекая за собой целую лавину, и, высоко подпрыгивая там, на дне каньона, попадают в реку, поднимая брызги воды. Сознание одиночества и беспомощности (если что-либо случится, откуда ждать выручки?) заставляет быть очень осторожным и осмотрительным. А все это отнимает время.
Моя собака отлично освоилась с новой обстановкой и прекрасно научилась выбирать путь по скалам. Нетерпеливая, она убегает вперед, ежеминутно возвращается, проведывает меня, будто в недоумении, отчего я так медленно иду, не тороплюсь. Ведь всюду так интересно и все время новое. Иногда она, принюхавшись к какой-нибудь норке, кустику, отстает. Однажды до меня донесся ее жалобный лай. Сбросив рюкзак, я бегу ей навстречу. Собака мнется за уступчиком перед глубоким узким овражком, который так легко перепрыгнуть. Увидела меня, обрадовалась. Я сердито ее зову к себе, но она не трогается с места, будто кого-то испугалась. Тогда я беру ее на руки и переношу через овражек. В нем нет ничего особенного. На дне валяется небольшой извилистый старый ствол дерева. Неужели он показался собаке змеей? Что ж, пуганная ворона куста боится… Тогда я пытаюсь столкнуть Зорьку в овражек, но она дрожит от страха, с силой вырывается из рук и бежит вперед до тех пор, пока не наталкивается на рюкзак. Усаживается рядом с ним, не спуская с меня глаз; подняв морду, обнюхивает воздух. Ей, бедняге, определенно померещилась большая и страшная змея. Жизненный урок подействовал.
Совсем рядом с голыми скалистыми склонами, внизу, в узкой долинке, полоса зеленой пышной растительности: шумят тополя, раскачиваются тонкие ветви ив и через темные стволы деревьев проглядывает голубая река. Но как к ней спуститься, когда почти всюду обрывистый берег разделил землю на два мира: бесплодные камни и пышный оазис? Но вот, наконец, место спуска найдено, и я с облегчением устраиваюсь на стоянку.