В общем дел и забот у моего друга было по горло. Что поделаешь! Без них и жизнь неинтересна.
Сегодня из под кустика терескена, куда заглянула Зорька, раздался громкий негодующий крик. На мгновение собака замешкалась, я же воспользовался этим, успел вовремя схватить ее за ошейник и увидел… совсем маленького зайчонка. Он, очевидно, недавно родился — быть может, всего лишь день назад. Серенький пушистый клубочек с маленькой белой отметинкой на лбу сжался, запрокинул на спинку уши, зажмурился. Осторожно я положил зайчонка на ладонь. Сердечко малышки билось в невероятно быстром темпе, тельце содрогалось мелкой дрожью. Сколько жажды жизни в этой тщедушной малютке!
Осторожно я уложил зайчонка на прежнее место под куст терескена, погладил и, придерживая собаку, стал отступать. Щелки глаз зайчонка раскрылись, показались большие темно-карие глаза, на головке неожиданно выросли торчком длинные тоненькие уши. Но вот они захлопнулись, прижались к затылку, глаза снова сплющились щелками, комочек еще теснее прижался к земле и замер.
— Будь здоров, зайчонок! Расти, набирайся сил!
А моя Зорька негодовала. Подумайте — какое кощунство! Отобрать у нее собственную добычу и еще к тому же так грубо тащить за ошейник по всему тугайчику от куста терескена…
Новорожденные зайчата обычно лежат поодиночке в укромных уголках. К ним наведываются зайчихи. Каждая мать кормит не обязательно своего собственного детеныша, а просто первого попавшегося на пути. Поэтому в известной мере зайцы воспитывают потомство сообща. Молоко зайчих очень концентрированное, и, получив порцию, зайчик сыт несколько дней, лежит, не движется, не следит, не выдает себя врагам. А их масса, и много беззащитных зайчат погибает в это трудное время жизни.
В самый разгар рыбной ловли яростным лаем Зорька дала знать о новой находке. Ею оказалась большая ящерица-агама. Это был самец. Он забрался на куст саксаула для того, чтобы с него высматривать самок, пробегающих случайно мимо. С невозмутимым видом поглядел одним глазом на меня, потом, склонив голову набок, взглянул на Зорьку, и вдруг неожиданно его горло стало зеленеть, потом посинело, стало совсем фиолетовым и затем черным. Цвета один за другим менялись с такой быстротой, как на остывающем металле.
Еще от кустика к кустику метались стройные, маленькие, прыткие ящерицы, испещренные темными продольными полосами, а из-под ног внезапно выскочила и промчалась с невероятной быстротой змеи-стрелы. Местное население приписывает ей необыкновенную ядовитость. В легендах говорится, что при большой скорости она способна пронзить насквозь верблюда.
Возле моего бивака, если только им можно было назвать груду продуктов и вещей, разложенных для просушки, оказалось гнездо муравьев-жнецов. Оно было какое-то необычное, так как вокруг него на ровной глинистой площадке находилось еще пять новых строящихся гнезд. Из маленьких отверстий наверх ежесекундно выскакивают землекопы с землей в челюстях и, бросив ношу, поспешно скрываются обратно. Неужели жнецы строят новые муравейники и глубоко ли они зарылись? Тоненькая травинка опущена во вход сразу на всю длину.
Попробуем раскопать. Узкий ход вначале идет строго вертикально вниз, потом слегка отклоняется в сторону. Из хода все время выбираются жнецы, растерянно бродят вокруг разрушенного строения, будто в сильном недоумении, силятся понять случившееся. На глубине полуметра ход закончился, но на его дне шевелится что-то совсем не муравьиное: показывается большая коричневая голова с острыми челюстями, белое гладкое тело, сильно изогнутое в форме буквы S, с безобразным горбом на спине. Да это личинка хищного жука-скакуна!
Обычно она роет в земле правильные вертикальные норки глубиной около 15–20 сантиметров, в которых и поджидает добычу — различных насекомых, любителей темных закоулков. Неужели жнецы забрались в логово к хищнику, атаковали его, заставили зарываться в землю и сами, убирая за ним взрыхленные комочки почвы, повели таким оригинальным путем земляные работы?
Ну кто бы мог подумать, что муравьи используют чужую даровую рабочую силу! Предположение кажется и смешным, и невероятным. Наверное, все произошло случайно.
Интересно, что в других муравейниках? Я принимаюсь их рыть и всюду застаю ту же самую картину. Только в одной норке личинки хищницы нет, хотя по всему видно, что она здесь была. Этот ход значительно глубже, сбоку сделаны две камеры, и путь продолжается, как полагается молодому и строящемуся муравейнику, к далекой грунтовой воде. Значит, предположение, казавшееся совершенно невероятным, правильно.
Какова же судьба личинки жука-скакуна?
Ответили на этот вопрос сами муравьи. Вскоре же после раскопок я увидел, как к главному входу муравейника жнецов мчалось два рослых муравья-воина. Они волокли насмерть искусанную личинку жука-скакуна, их невольного помощника в трудных подземных делах.
Какое коварство!
Солнце клонилось к горизонту. День угасал, и спадала жара. Замерли деревья. Пробудились муравьи-жнецы, потянулись цепочкой за урожаем трав. Колонна амазонок строем возвращалась в гнездо с награбленными куколками.
После знойного дня я пошел прогуляться. Позади, наступая на пятки, тащился спаниель. Собака, набегавшись за день, изрядно устала. На поляне с редкими кустиками и низенькой травой она неожиданно шевельнула длинными ушами, вытянулась стрункой, уткнулась носом в траву, а когда оттуда раздалось тонкое чириканье, отпрянула назад, кося в мою сторону выпуклыми глазами и будто спрашивая: «Что мне делать?»
— Нельзя, Зорька, нельзя! — закричал я, решив, что она набрела на какого-нибудь птенчика или разыскала гнездо птицы.
Чириканье прекратилось, но вскоре же раздалось возле моих ног, и я увидел коренастую, средних размеров осу. Черно-синие крылья ее слегка приоткрывали вороненую, как металл, грудь. На черной голове поблескивали большие глаза. На них искорками отражалось заходящее солнце. Короткие усики нервно вибрировали. А красное брюшко! Как оно пылало ярким рубином! Черный поясок, желто-серое колечко и снова черная полоска оттеняли этот сверкающий огонек.
Оса была изумительной, невиданной.
Она нисколько не испугалась, повернулась боком, наклонила голову и стала меня рассматривать.
Сердце замерло, когда я смотрел на незнакомку. Сколько я перевидал насекомых за многие годы путешествий по пустыне, но такую красавицу повстречал впервые.
Поглядев на меня, оса помчалась дальше, ловко лавируя между травинками и заглядывая в щелки и норки. Она была очень занята, и до меня ей не было никакого дела.
Осторожно я догнал осу, потянулся к ней. Сейчас решится, буду я счастливым обладателем незнакомки или меня постигнет горечь неудачи и чувство разочарования.
А оса, как бы угадав мои намерения, пискнула раз-другой, потом пропищала громко и раздражительно несколько секунд и взглянула на меня черными глазами. В это время ее крошечный мозг как будто решал задачу: «Если это чудовище не испугалось моего крика, то придется улетать. Ему, ползающему, не догнать меня».
Когда я неловко прикоснулся к осе пинцетом, она пропищала совсем громко, негодующе, сверкнула красным брюшком и синей грудью и, не останавливаясь, унеслась на быстрых крыльях.
Сколько я искал ее, истоптал всю полянку, но все попусту.
Потом в коллекциях музеев Москвы и Ленинграда я пересмотрел всех ос, но нигде такой не увидел. Мне кажется, это был самец осы немки. Самки немки бескрылые, большей частью невзрачные, незаметно ползают по земле, беспрестанно заглядывая во все щелки и норки.
Наверное, оса-незнакомка никому еще не встречалась. Но когда-нибудь ее найдут и тогда, быть может, вспомнят описание этой коротенькой встречи.
Вечером улов османа оказался на редкость удачным, а из красных ягод барбариса получился отличнейший компот. Не беда, что в банке из-под консервов уже не осталось дождевых червей, а подсолнечное масло плескалось на самом дне алюминиевой фляжки. Настроение было отличным. Вещи подсохли, хотя соль и сахар превратились в комки и приобрели прочность камня. Завтра можно продолжать путь вниз по реке.
Из глубокого каньона виден только кусочек неба, солнце рано закатывается за горы и поздно появляется над горизонтом зазубренных каменистых вершин. Утром внезапно на чистое небо набежали серые облака. Они быстро его закрыли. Похолодало. Близилась непогода. Следовало к ней подготовиться. Тогда возле старых стен заброшенной землянки я растянул кусок брезента и под ним устроил постель. Пусть теперь льет дождь. Ведь не быть же ненастью в пустыне долгим.
Здесь, оказалось, не одна, а несколько колоний песчанок. Между колониями-городками проторены отличные тропинки. По ним, вероятно, эти общительные грызуны бегают друг к другу. А вокруг на почтительном расстоянии стоят столбиками зверьки и, ритмично вздрагивая животиками, тоненькими, нежными голосами тянут мелодичную песню.
Едва я приблизился к колонии, как оркестр мгновенно затих и все зверьки, будто по команде, бросились в норы. Зато в колониях подальше оркестр в самом разгаре, да и те, что остались позади, оправились от испуга, тоже завели песенки. Так и передают меня по эстафете от колонии к колонии, и несется по каньону дружный посвист множества голосов.
Сегодня я с удивлением вижу малышей — видимо, первое поколение. Среди них есть совсем малютки. Молодь уже усвоила привычки взрослых, во всем подражает своим родителям, так же становится столбиками и поет в меру сил своих маленьких легких. Чем меньше песчанка, тем тоньше ее голосок, оркестр грызунов удивительно приятен.
Никогда я не видел столько малышей песчанок, хотя знаю этих завсегдатаев пустыни уже много лет и постоянно встречаюсь с ними во время путешествий. Может быть, сказалось приближение ненастья? Интересно посмотреть на зверьков. И я усаживаюсь возле кустика саксаула вблизи нор. Придется полчаса изображать себя истуканом, пока обитатели подземных галерей успокоятся, приглядятся. Но не проходит и нескольких минут, как вокруг вновь появляются резвые зверьки. Они шмыгают, размахивая длинными хвостами, те, кто поближе, привстав на задние ноги, долго и внимательно всматриваются черными бусинками глаз в необычного посетителя. Нет, сейчас не в меру возбудились песчанки, будто что-то ожидают.
А небо быстро темнеет, из-за горизонта ползет свинцовая туча, воздух совсем затих, замерли, не шелохнутся растения, и, казалось, все живое сгинуло, спряталось, кроме вот этих неугомонных созданий. Наверное, все, кто был под землей, выбрались наружу.
Малыши носятся по земле, гоняются друг за другом, шалят. Счастливое, безмятежное детство! Самые смелые подобрались совсем к моим ногам. Я для них серый, неживой и немного страшный камень, неожиданно появившийся у края поселения. Как и все другие животные, песчанки легче воспринимают движение, чем форму предмета. Но старики долго и с подозрением осматривают меня. Нет, им не нравится этот странный камень, они склонны держаться от него подальше. Тревожный крик останавливает резвящееся общество, все встают столбиками и, будто по указке дирижера, дружно запевают. Но ненадолго. Незнакомец не движется, молчит, не нападает. Песня смолкает, и снова все приходят в суматошное движение. А я, затаив дыхание, боюсь шелохнуться и рад тому, что вижу сцену жизни пустынного «народца».
Среди зверьков я замечаю двух молодых неразлучных песчанок. Они крутятся друг возле друга и вот уже который раз затевают забавную игру. Одна становится столбиком, другая возле нее поднимается все выше и выше, подталкивая стоящую передними лапками. Наконец обе песчанки на задних ногах, рядом, быстро колотят друг друга лапками, слегка толкают головами до тех пор, пока одна не выдерживает, падает. Несколько быстрых кругов в погоне, вскачь — и снова два зверька застыли столбиком, как боксеры, размахивают и толкаются лапками. Состязание кажется таким необыкновенным, что сетую на то, что со мной нет киноаппарата. Представляю, насколько необычной показалась бы даже специалистам-зоологам эта пара игроков, изобретателей своей особенной забавы.
А все остальные зверьки продолжают метаться в каком-то неудержимом веселье.
Небо же совсем темнеет. Над каньоном протягивается резкая желтая полоска. Она быстро растет, превращается в непроницаемую стену мглы, закрывает позади себя и горы, и небо. Вот шевельнулась трава, и ожил замерший воздух. Качнулись ветви саксаула, в них засвистел ветер, ударил в лицо мелкими камешками. Шквал пыльной бури через несколько мгновений окутывает каньон.
С трудом я иду против ветра, закрывая рот от пыли платком. Все колонии песчанок спрятались в подземные галереи и, наверное, сейчас сидят тихо в своих камерах, прислушиваясь к шуму перекатываемых по земле песка и мелких камешков.
Какая необычная погода!
Буран промчался над каньонами, и снова все затихло. Вечером порывы ветра зашелестели листвой деревьев. Брезентовое полотнище затрепыхалось на ветру. Упали первые крупные капли, а через полчаса шорох дождя о мой навес навевал сладкую дрему.