Местами озеро намыло высокий и равномерно округлый вал из мелкой гальки и щебня, и он, похожий на искусственную дамбу, тянется многие километры. Там, где озеро подходит близко к валу, вода, просачиваясь через него, образует длинные ленты береговых озер, поросшие тростничками. Здесь много птиц.
Мы проезжаем мимо большой поросли тростников. Из зарослей поднимаются лебеди, на отмелях стоят в воде цапли, у берегов плавают утки. Два журавля, прихрамывая и трепеща крыльями, бегут в 10 метрах впереди машины, отводят от гнезда. На обрывах сидят балобаны, луни и коршуны. Они намокли от дождя, им лень подниматься в воздух. Обидно, что весь этот край непуганых птиц нельзя запечатлеть на пленку в такую пасмурную погоду. И Балхаш, притихший, серый, почти такой же, как и пасмурное небо.
Потом еще такие же заросли тростника, настоящая тростниковая тайга и мелкие плесы — идеальные места гнездования птиц. Но тут все мертво. На берегу залива валяются консервные банки, обрывки старой одежды, палки от палаток какой-то поисковой партии. У самой воды лежат две застреленные вороны. Нескольких браконьеров было достаточно, чтобы изгадить природу и изгнать все население тростничков.
Дождь льет, не прерывая своего нудного занятия, и мы, измученные плохой дорогой, останавливаемся у небольшой куртинки шиповника. Нет, пожалуй, в дождь лучше постоять на одном месте да окончательно пополнить запасы воды, чем метаться по грязи и бездорожью.
Едва только заглох мотор машины, как рядом из зеленого куста послышалась несложная, но бодрая песенка. Беспечный солист нисколько не стеснялся нас, мы для него будто и не существовали. Не мешала ему и непогода.
На этом месте мы стояли три дня, и все это время веселый музыкант почти не смолкал. Кустик шиповника был такой густой и колючий, что в нем можно было чувствовать себя в полной безопасности.
Долго я не мог узнать, кто же он такой, наш веселый сосед. Для него крошечного мира куртинки шиповника было вполне достаточно, и не было никакой необходимости его покидать. Здесь копошилась масса комаров-звонцов, комаров-кусак; разные ночные бабочки искали в нем на день прибежище. Но один раз он все же выскочил на простор песчаной отмели озера; будто задумавшись, застыл на секунду и позволил себя сфотографировать. Это была крошечная пичужка — пустынная славка, хозяйка маленького непролазного шиповника.
Три дня серые, низкие облака неслись над озером. Три дня Балхаш бушевал, пенился, набрасывался волнами на низкий берег. Ветер свистел в тростниках, шумел, пришибал их к воде. А потом ночью неожиданно все затихло. Занялась заря, взошло солнце, и загорелись золотом берега.
После ненастья день выдался прохладный. Когда же потеплело, из травы, из зарослей тростника один за другим стали вылетать белесые комарики. Они мчались к озеру, к мелким лужицам на пологом берегу и на лету, будто танцуя, тюкали головками о воду. Каждый клевок — маленькие круги по воде, крохотная капелька на голове, ничтожно маленький глоток воды.
Напились комарики и обратно попрятались в заросли трав до темноты, до брачных песен.
Вблизи от бивака совершенно голый, чистый, ровный такыр. Даже без трещин. Солнце отражается от белой земли, как от снега. Глазам больно. И посредине куст тамариска, весь лиловый, в нежных, ажурных цветах. Над тамариском гудят крохотные пчелки, порхают бабочки (голубянки), мечутся мухи. На голой земле видна кучка свежевыброшенной земли и норка. Возле нее оживление. Тут гнездо муравья-бегунка.
К гнезду подбежал чужой муравей-бегунок. Его моментально узнали, ловко распяли за все шесть ног и два усика и застыли в страшном напряжении.
Чужаку нечем защищаться. Кое-как подтянул брюшко к голове одного и другого, выпустил капельку яда каждому. Отравленные не выдержали: бросили свои посты, побежали вытирать о землю головы.
На короткое время равновесие сил оказалось нарушенным, шестерка оставшихся муравьев зашевелилась. Но свободное место вскоре же заняли другие, и снова муравьи застыли, напрягая силы. К ним подбегают, их осматривают, щупают усиками, но никто не намеревается расправиться с чужаком. Нет палача. Запропастился. И так долго продолжалась эта картина, что у меня ноги заныли и не стало сил сидеть на корточках.
Через полчаса я застал ту же картину.
Еще через полчаса увидел палача. Он сидел верхом на чужаке и, не торопясь, старательно отпиливал ему голову. Наконец сделал дело, казнил противника.
Интересно, чем же бегунки питаются в этой бесплодной, мертвой пустыне?
Если присмотреться, то всюду по такыру по всем направлениям безудержно, беспрестанно, будто нарочито до изнурения мечутся муравьи-бегунки. Ни один из них не остановится, не отдохнет секунду. Впрочем, как остановиться, когда земля накалена, пышет жаром, по ней, такой горячей, можно только мчаться и мчаться?
Эти беспрестанные поиски, это гнездо посреди бесплодной земли кажутся ошибкой природы, нелепым испытанием на жизнь и смерть, выпавшим на долю бегунков.
Впрочем, все оказывается иначе.
Такыр что море. Не всякий летящий пересекает его по своей воле. Кое-кого ослабевшего приносит ветер. И он, опустившись на голую землю, мгновенно попадает в челюсти черных охотников. Немало насекомых выползает из зарослей трав, обрамляющих такыр со всех сторон. Но не у всех хватает сил преодолеть эту раскаленную скороводку, без тени, без норки, без трещинки. И ослабевший от жары и сухости тоже становится добычей. Наверное, на такыр, как везде, только всюду незримо, а здесь на виду, заметно, также падают на лету насекомые, закончившие свой жизненный путь.
Надоедливый слепень охотится за мной вот уже более часа. Он зорок, быстр, неуловим. Мгновенная посадка — и сразу же укус. От боли вздрагиваешь, замахнешься, а слепня уже след простыл. Долго ли он будет меня истязать?! Наконец победа за мной. Кровопийца пойман, придавлен и падает на землю. Маленький бегунок-разведчик сейчас же хватает его и мчится с ним прямиком к кучке свежевыброшенной земли.
Такыр велик, но по нему, такому гладкому, легко тащить добычу. Нет, не зря на нем обосновались муравьи, и, судя по размеру курганчика возле входа, дела у них идут отлично, хотя вокруг сухость, жара и голая земля.
Заходит солнце. Еще больше синеет озеро, потом по нему бегут фиолетовые полосы. С каждой минутой они все гуще и вот закрыли озеро. Темнеет. Балхаш успокаивается. Мимо бивака в воздухе величаво проплывают степенные пеликаны и усаживаются вдали на мыске.
Сегодня воскресенье, 12-й день нашего путешествия, но мы не ведем счет дням. Какое они имеют для нас значение? Удачные дни с хорошей погодой — праздники, неудачные с дождями и ветрами — будни.
Дорога отошла в сторону от озера, и оно осталось далеко за холмами. Ночью прошел дождь, и сейчас удивительно прозрачен воздух. Тепло. По небу плывут белые кучевые облака. Но далеко на западе темнеет полоска туч и медленно-медленно, расширяясь, движется в нашу сторону. Может быть, минует. Надоели дожди и раскисшие дороги! Давно пора быть жаркому южному солнцу. Хотя благодаря дождям при помощи полиэтиленовой пленки мы все время с полным запасом питьевой воды. Из-за дождей же выгоревшая пустыня вновь начинает зеленеть.
Наконец кончились холмы, и опять засинела полоска Балхаша. С трудом мы находим спуск и добираемся до озера. Здесь также глушь, заросли чингиля, терескена, тамариска и красные, как кумач, глиняные высохшие берега. Синее озеро в красной оправе кажется особенно красивым. Пора готовить обед, ставить палатку. Но нам не везет. Темная полоска выросла, заняла половину неба, добралась до нас. Вскоре черные косматые тучи выползают из-за красных берегов, послышался отдаленный гул. Теперь все небо в тучах. На западе громоздятся армады кучевых облаков, на востоке — черная стена, поблескивающая молниями, к северу проглядывают синие окошки, отороченные белыми барашками и темными полосками, а совсем над нами от косматых туч книзу протянулись изогнутые дождевые полосы. И везде разные тучи, разная погода.
Озеро стало сперва свинцово-синим, потом почернело, затем покрылось мелкими белыми бурунами, по его поверхности пробежали два водяных столба, раздались странные звуки, похожие на стон человека. С потемневшего берега снялись ярко-белые на темном фоне серебристые чайки.
Надвигался ураган. Вот он примчался к нам, сорвал палатку, сдвинул с красных холмов черные тучи, понес валы вспененных волн и обрушился на землю ливнем. Небо разрезали молнии, загрохотал гром. Раскачался ревень, его широкие сухие листья взлетели в воздух, закружились штопором кверху и потом медленно-медленно, как на парашюте, стали опускаться вниз, нацелившись на пустыню своей единственной «ногой».
Через полчаса ураган помчался дальше, через озеро, а впереди него неслись на своих легких крыльях хохотуны, то падая книзу над самыми волнами, то взмывая кверху. Зачем? Ни одна из птиц не поймала рыбку, не опустилась на воду. Просто так, играя от избытка сил и здоровья!
Дождь лил целый час. Потом слегка посветлело. Разорвались тучи, глянуло солнце, заблестели мокрые камни, и сверкнули искринками капли воды на кустах. Грозой закончился 13-й день нашего путешествия.
Волны катают по дну мелкую гальку, выносят ее на берег, укладывают валами. Постепенно валы растут, становятся настоящими дамбами. За дамбой остается часть озера. Балхаш, как амеба, отпочковывает от себя крохотные, продольные, формой полумесяца озерки. Они быстро прорастают с краев тростниками, в них находит приют множество птиц. Сюда же пробираются и сазаны. Напуганные шагами человека, они бросаются в заросли, и тогда тростники трясутся, вздрагивают и сгибаются в разные стороны от ударов тел рыб. В таких озерках в нагретой солнцем воде кипит жизнь разнообразных рачков, личинок насекомых. Много здесь и мелких водорослей.
Но вот озерко теряет связь с породившим его Балхашем, вода в нем, испаряясь, становится все более и более соленой, цвет ее меняется, делается темно-фиолетовым. Раствор солей настолько густеет, что все живое погибает. Стоят такие фиолетовые озерки мертвые и заброшенные в ослепительно белой рамке высохшей по берегам соли.
Наконец озерко полностью высыхает, оставляя на своем месте толстый слой соли. Такие озерки будто солеварни, созданные самой природой. Здесь не стоит большого труда и затрат добывать соль. А пока засоленные озера сверкают белыми берегами. Вот и сейчас мы встретили остаток высохшего озера в виде полумесяца. Он издали искрился на солнце блестками кристаллов. Здесь мы остановились. Рядом располагались саксауловые заросли. Я пошел побродить по ним.
Я возвращался к биваку за лопатой, рассеянно поглядывал по сторонам, на небо, не замечая дорогу. Небо же было особенное. После нестерпимой жары опять наступила прохладная погода. С утра по синему небу, совсем как на севере, плывут густые белые облака. Сейчас к вечеру они все ушли на запад, сгрудились там темными горами, а поверх них застыло громадное пушистое облако. Ярко-розовое, почти красное, на сером свинцовом фоне, оно было великолепно и напоминало картину Рериха «Небесный бой».
Но надо было спешить. В саксаульнике, всегда монотонном и однообразном, я набрел на небольшую колонию пустынных мокриц. Тысячи норок — тысячи семей обосновались в этом глухом уголке пустыни. Во входе каждой норки изнутри, как всегда, сидели мокрицы-родители, выставив наружу для устрашения и защиты своего жилища замок из светлых зубастых гребней. Сейчас пора быть молоденьким мокрицам, и бдительность родителей была необходима.
Жизнь пустынных мокриц, этих очень интересных и во многих отношениях загадочных животных, мне была в общих чертах знакома. В пустынях Семиречья обитало несколько близких между собой видов. Мокрицы — домоседы. Они малоподвижны — на коротеньких, хотя и многочисленных ножках, далеко не уйдешь — и поэтому расселяются слабо, испокон веков живут скоплениями на одном месте, постепенно обособляются, образуют племена, расы, виды, со своими обычаями и нормами поведения.
Сейчас я столкнулся с совсем непонятным. Среди обыкновенных норок встречались с очень узеньким входом, таким, в который ни за что не смогли бы проникнуть сами взрослые хозяева жилища. Но внутри за узенькими «дверями» сидели большие мокрицы — сторожа.
Как я себя ругал за то, что загляделся на розовое облако! Из-за этого уже час брожу с лопатой и не могу найти колонию. Будто и не было ее, а так все показалось.
Но вместо норок мокриц, будто в насмешку, на каждом шагу попадаются аккуратные норки цикад, личинок жуков-скакунов, пауков-ликоз с висящими над ними на шарнирах крышечками, норки муравьев — одним словом, кого угодно, только не тех, кто необходим.
Иногда, отчаявшись, я готов бросить всю затею. К тому же солнце склонилось к западу, нырнуло за узенькую полоску тучи, позолотило ее края, покрасило в багрянец большое и далекое скопление кучевых облаков. Перестал свистеть в ветвях саксаула ветер, застыл воздух, тихо и неуверенно затрещали незнакомые сверчки.
Но загадка с узкими входами в нору не давала мне покоя. Надо искать норки. А когда я наконец наткнулся на мокриц, то норка оказалась на большой чистой полянке. Я же видел эту полянку и рассеянно обходил ее стороной.
В колонии оживление. Кончился долгий дневной сон. Наступила пора выбираться из убежища и приниматься за поиски пищи. Но почему всюду бродит почти одна молодежь — маленькие, нежные мокрички? Они едва достигли в длину сантиметра. Старики же отсиживаются по домам, сторожат двери, будто отказались от своих главных обязанностей добытчиков пропитания. Что же покажет раскопка?
В норках, как всегда, или самец, или самка, или оба вместе с многочисленными детками. В норках с узким входом я нахожу только по одному старому родителю — самца или самку. Из этих норок наверх валит валом молодежь на ночные прогулки, на поиски пищи, и кое-кто уже возвращается обратно. Узенькая дверка как раз по их размеру, чуть кто побольше — уже не проберется.