Генералы Хорд и Дальдорф, всегда выступавшие против таких битв, которые не предвещали верного успеха, обнажили перед королем свои покрытые шрамами животы и заявили, что готовы умереть за него, но вместе с тем умоляли, чтобы произошло это при более благопотребных обстоятельствах. «По своим и вашим ранам, — ответствовал им Карл, — я знаю, что мы вместе доблестно сражались. До сего дня вы никогда не нарушали свой долг, исполните же его и теперь». Не оставалось ничего другого, как повиноваться, тем более что каждый считал для себя позором не умереть вместе с королем. Сей монарх втайне льстил себе честию держать оборону противу целой армии всего с тремя сотнями шведов. Каждый был поставлен на свой пост: канцлер Мюллерн, секретарь Эренпрёйс и писцы должны были защищать дом канцелярии; барон Фиф и мундшенки, равно как конюхи и повара, также имели свои места, ибо у короля всякий был солдатом. Сам он непрестанно ездил на лошади от окопов к дому, раздавая офицерские чины, обещая всем и каждому вознаграждение и даже самым последним лакеям — капитанские звания, ежели они будут храбро сражаться.
Ждать приступа турок и татар пришлось недолго, они открыли пальбу из десяти пушек и двух мортир по малому укреплению, а потом ринулись в атаку. Развевались конские хвосты, трубили горны, со всех сторон раздавалось: «Алла! Алла!» Барон Гротгусен обратил внимание на то, что турки не выкрикивали ничего оскорбительного для короля, а называли его просто «демирбаш» — «железная голова». Барон решился в одиночку и без оружия выйти из ретраншемента. Он приблизился к рядам янычар, которые почти все получали от него деньги, и обратился к ним с такими словами: «Друзья мои, неужели вы перебьете триста беззащитных шведов, вы, доблестные янычары, пощадившие сто тысяч русских, когда они запросили у вас пардона? Неужели вы забыли все то добро, которое видели от нас? Неужели вы убьете великого шведского короля, столь вами любимого и столь для вас щедрого? Друзья мои, ему нужны всего три дня, да и повеление султана не так строго, как вам говорят».
Слова сии возымели таковое действие, на которое и сам барон не мог надеяться. Янычары своими бородами поклялись, что не пойдут противу короля и дают ему просимые три дня. Понапрасну звучал сигнал атаки, янычары не только не шли на приступ, но даже угрожали оборотиться противу своих же начальников, если Карлу не будет дана отсрочка. В возбуждении и беспорядке подступили они к шатру бендерского паши, выкрикивая, что повеления султана подделаны. Сему скоропостижному и внезапному мятежу паша мог противупоставить одно лишь терпеливое выжидание.
Он притворился, что разделяет благородный порыв янычар, и приказал им возвратиться в Бендеры. Но татарский хан, человек жестокий и коварный, хотел безотлагательно идти со своим войском на штурм. Однако паша убедил его подождать до следующего утра.
Возвратившись в Бендеры, паша собрал всех янычарских начальников и самых старых солдат. Он прочел и показал им категорический приказ султана. Шестьдесят самых заслуженных ветеранов с убеленными бородами, получавшие из рук самого короля тысячи подарков, предложили, что сами они пойдут умолять его довериться им в качестве охраны.
Паша согласился на это, он был готов прибегнуть к любому средству, лишь бы ему не пришлось быть орудием убийства шведского монарха. На следующее утро все шестьдесят ветеранов отправились в Варницу, не имея при себе ничего, кроме длинных белых палок — единственного оружия янычар в мирное время. Турки почитают варварством обычай христиан носить шпаги, когда нет войны, и входить с ними не только в дома своих друзей, но даже в храмы.
Янычары обратились к барону Гротгусену и канцлеру Мюллерну и заявили, что пришли как верная охрана короля, и ежели он того пожелает, они сопроводят его до Адрианополя, где у него будет возможность самолично обратиться к султану. Во время сего разговора король читал тайно полученные из Константинополя письма графа Понятовского, который уже не имел возможности служить ему ни в Бендерах, ни в Адрианополе, поелику после вызывающего требования второй тысячи кошельков его держали в Константинополе. Он сообщал, что приказ Порты схватить или убить короля при малейшем сопротивлении именно таков, хотя на самом деле министры и обманули султана. Тем не менее надобно уступить обстоятельствам и стараться действовать через министров, не выказывая упрямства, а напротив, лишь готовность идти на уступки. Лекарство следует искать в средствах политических и действии времени, но отнюдь не в жестком упорстве, каковое принесет один лишь бесполезный вред.
Однако ни речи ветеранов-янычар, ни письма Понятовского нимало не убедили короля в том, что он может уступить без потери лица. Он предпочитал смерть турецкому плену и отослал янычар, даже не пожелав видеть их, а велел лишь передать, что ежели они не уйдут, то велит отрезать им бороды, что на Востоке почитается самым тяжким из всех оскорблений.
Ветераны, исполненные живейшего негодования, удалились с криками: «Ах ты, железная голова! Так погибай же, если хочешь смерти!» Они сообщили паше о своих переговорах, а товарищам в Бендерах рассказали про то, какой прием был им оказан. Тут же все поклялись подчиниться повелению паши и теперь уже столь же нетерпеливо ожидали приступа, как еще накануне не желали оного.
Сразу прозвучал приказ. Турки двинулись на ретраншементы, возле которых их уже ожидали татары. Началась пальба из пушек. В единое мгновение янычары и татары ворвались в лагерь. Не успели шведы обнажить шпаги, как триста солдат, не оказавших никакого сопротивления, были уже пленены. Король в это время скакал верхом между своим домом и лагерем вместе с генералами Хордом, Дальдорфом и Спарре. Видя, как тут же в его присутствии солдаты сдаются в плен, хладнокровно сказал он своим спутникам: «Надо защищать дом, — и с улыбкой добавил: — Будем сражаться pro aris et focis».
Он галопом поскакал к дому, укрепленному насколько то было возможно; его охраняли сорок слуг, расставленные на манер часовых.
Сопровождавшие его генералы, хотя и привыкшие к неустрашимому упорству Карла, все-таки не могли не восхититься таковым хладнокровием и даже игривостью тона перед лицом целой неприятельской армии при десяти пушках. Всего за королем следовало несколько гвардейцев и слуг, не более, чем двадцать человек.
Подъехав к дверям дома, увидели они осаждавших его янычар. Сотни две татар и турок уже проникли через окно внутрь и овладели всеми комнатами за исключением большой залы, где забаррикадировалась королевская прислуга. К счастью, зала сия была совсем рядом с той дверью, в которую хотели войти король и его свита. Карл спрыгнул с лошади с пистолетом в одной руке и шпагой в другой. Все остальные последовали за ним.
Янычары со всех сторон набросились на него. Их воодушевляли обещанные пашой восемь золотых дукатов каждому, кто хотя бы дотронется до короля при его пленении. Карл колол и валил замертво всех, кто только приближался к нему. Один из янычар упер мушкет прямо в его лицо, и если бы рука турка не дрогнула от толчка бушующей схватки, король был бы убит на месте. Пуля скользнула по его носу, оторвала кусочек уха и раздробила руку генералу Хорду, который постоянно получал раны, когда находился рядом со своим повелителем.
Король воткнул шпагу в живот стрелявшего, а тем временем запершиеся в зале слуги отворили дверь, и он вместе со свитой стрелой влетел внутрь. Дверь сразу же захлопнули и завалили всем, что только оказалось под рукой. Теперь их было около шестидесяти человек: офицеры, гвардейцы, секретари, камердинеры и прочая прислуга.
Тем временем ворвавшиеся татары и янычары грабили сплошь все, что только было в комнатах. «Ну что ж, пора уже выгнать из моего дома этих варваров», — сказал король. Встав во главе своих людей, он сам открыл дверь залы, выходившую в спальню, и они начали палить по скопившимся там грабителям.
Нагруженные добычей турки были ошеломлены при виде короля, коего привыкли они за прошедшее время почитать, и, побросав оружие, стали выскакивать из окон и прятаться в подвалах. Карл воспользовался их замешательством и вместе с воодушевленными сим успехом шведами стал гонять еще остававшихся по комнатам, убивая и нанося удары во все стороны. Через четверть часа дом был полностью очищен от нападавших.
В пылу боя король заметил двух янычар, спрятавшихся под его кроватью. Одного он прикончил ударом шпаги, но другой стал просить у него пощады. «Я дарю тебе жизнь, — сказал ему Карл, — при условии, что ты в точности расскажешь паше обо всем, здесь происшедшем». Турок поклялся исполнить сие условие, и ему позволили по примеру всех прочих выпрыгнуть из окна.
Снова став хозяевами дома, шведы забаррикадировали теперь и окна. Оружия у них было вполне достаточно: та комната, где хранилось множество мушкетов и порох, не подверглась разорению, и весь сей арсенал они употребили теперь в дело. Смертоносная пальба из окон чуть ли не в упор унесла за четверть часа жизни, по меньшей мере, двух сотен янычар.
Пушечные выстрелы не могли разрушить дом, поелику камни, из коих он был сложен, оказались столь мягкими, что ядра лишь пробивали в них дыры, но не могли повалить сами стены.
Татарский хан и паша хотели взять короля живым и, видя к вящему своему позору, что потеряли уже столько людей из целой армии, осаждавшей каких-то шестьдесят человек, решили поджечь дом, дабы принудить Карла выйти из него и сдаться. С этой целью начали они пускать зажженные стрелы на крышу, в окна и в двери. За какую-нибудь минуту дом запылал, и загоревшаяся крыша должна была вот-вот обрушиться на шведов, однако король с полнейшим спокойствием распоряжался тушением огня. Увидев бочонок с какой-то жидкостью, он самолично опорожнил его прямо на пламя, но в бочонке оказалась водка, отчего пожар запылал с еще большей силой. Зала, где сгрудились шведы, наполнилась едким дымом, а из-под дверей стали наползать языки огня. Одна половина крыши уже провалилась внутрь дома, остатки второй высыпались наружу.
В сей крайности один из гвардейцев, по имени Вальберг, решился крикнуть, что надобно сдаться. «Странный человек, — сказал Карл, — он не понимает, сколь более славно сгореть живым, нежели попасть в плен!» Другой гвардеец, Розен, заметил, что у соседнего дома, где помещалась канцелярия, каменная крыша и поэтому он безопасен от пожара. Надо сделать вылазку и пробиться к нему, а там уже держать оборону. «Вот настоящий швед!» — вскричал король и, поцеловав его, тут же поздравил полковником. «Вперед, друзья мои, берите как можно больше пороха и пуль. Будем пробиваться шпагами».
Окружавшие пылавший дом турки с ужасом и восхищением смотрели на то, что никто не выходит наружу. Но еще более поразились они, когда из открывшихся дверей выбежали шведы во главе с королем и яростно набросились на них. Карл и офицеры были вооружены шпагами и пистолетами. Едва отворилась дверь, как каждщй сделал по два выстрела и тут же, бросив пистолеты, все они выхватили шпаги и отбросили турок более чем на пятьсот шагов. Но в следующее мгновение маленький сей отряд был окружен. Король, носивший всегда ботфорты, зацепился шпорами и упал. Двадцать янычар навалились на него, он только подкинул вверх свою шпагу, чтобы избежать позора самому отдать ее в руки врага, турки принесли его в главную квартиру паши словно больного, которого боятся потревожить лишним движением.
Как только Карл понял, что он уже схвачен, буйный его нрав и воспаленная сим ужасным боем ярость неожиданно сменились спокойствием и кротостию. У него не вырвалось ни единого нетерпеливого слова, ни единого гневного взгляда не отобразилось на его лице. Одновременно с ним были захвачены и его офицеры и тут же ограблены до нитки. Все это случилось 12 февраля 1713 года, и необычайное сие событие имело еще более необычайные последствия.
Турки перевозят Карла в Демирташ.
Переворот в серале. Война в Померании.
Карл возвращается в свои владения.
Успехи Петра Великого
Бендерский паша ожидал Карла в своем шатре вместе с переводчиком Марко. Он встретил короля с изъявлениями глубочайшего почтения и просил его отдохнуть на диване, однако Карл, не обращая внимания на любезности турка, продолжал стоять.
«Да благословен Всемогущий Бог, сохранивший жизнь вашего величества! — сказал паша. — Я в отчаянии от того, что ваше величество принудил меня к исполнению повелений его высочества». Король, недовольный лишь сдачею в плен трехсот своих солдат, отвечал: «Ах, если бы они исполнили свой долг, нас не взяли бы и за десять дней». — «Увы, — возразил ему турок. — Сколь бесполезно было сие изъявление доблести!» По приказанию паши король был привезен в Бендеры на лошадях с роскошной упряжью и попонами. Все его шведы были или убиты, или пленены. Имущество, снаряжение, бумаги и одежда — все, вплоть до самой необходимой мелочи, было разграблено или сожжено. По дороге вели чуть ли не голыми шведских офицеров, скованных по двое. Такая же участь постигла канцлера и генералов — они стали рабами поделивших их между собою солдат.
Измаил-паша уступил Карлу в своем бендерском дворце собственные апартаменты, где ему прислуживали как королю, хотя у дверей ради предосторожности всегда стояла янычарская стража. Для него приготовили постель, но он, даже не снимая сапог, бросился на диван и заснул мертвым сном. Утром следующего дня к королю допустили барона Фабриса, каковой увидел сего государя в разорванных одеждах, с обожженными бровями, всего в крови и пороховой копоти. Но, несмотря на ужасный сей вид, был он совершенно спокоен. Барон кинулся перед ним на колени, не имея сил произнести хотя бы слово. Однако же мягкий и дружеский тон короля вскоре успокоил его, и они со смехом стали вспоминать бендерский бой. «Говорят, будто ваше величество собственной рукой убили двадцать янычар», — сказал господин Фабрис. «Ну, ну, в таких делах всегда увеличивают все вдвое». Как раз во время сей беседы паша прислал к королю фаворита его господина Гротгусена и полковника Риббинса, коих выкупил он на свои деньги. Освобождением других пленников занялся и барон Фабрис.
К нему присоединился также английский посланник господин Джеффрис, пожелавший участвовать в потребных на сие расходах, и некий француз, приехавший в Бендеры из одного только любопытства и описавший впоследствии происшедшие события. С помощью паши, каковой давал еще и свои деньги, сии иноземцы выкупили у турок и татар не только всех офицеров, но и их одежду.
На следующий день короля повезли по адриано-польской дороге вместе с казначеем господином Гротгусеном, а канцлер Мюллерн и несколько офицеров были в другой карете, некоторые ехали верхом. Во главе эскорта находился сам паша.
Барон Фабрис пристыдил его, что невеликодушно оставлять короля без шпаги, однако же паша ответствовал на сие: «Сохрани меня Господь, ведь он хотел обрезать нам бороды!» Впрочем, через несколько часов шпага была возвращена.
Пока препровождали, как обезоруженного пленника, сего короля, который еще несколько лет назад диктовал законы стольким государствам в качестве арбитра Северной Европы и наводил на нее ужас, в том же самом месте можно было видеть еще один пример хрупкости величия человеческого.
В турецких землях был задержан король Станислав, и его везли как пленника в Бендеры.
Те руки, которые сделали Станислава королем, уже не могли теперь поддерживать его, и, оставшись без денег, а следовательно, и без своей партии в Польше, удалился он сначала в Померанию. Не имея сил сохранить собственное королевство, Станислав защищал, пока мог, владения своего благодетеля. Он даже поехал в Швецию, чтобы ускорить подкрепления, кои были столь необходимы в Померании и Ливонии, и сделал все возможное для истинного своего друга Карла. В то время первый прусский король, государь, умудренный опытом и вполне основательно опасавшийся соседства с московитами, задумал объединиться с Августом и Польской Республикой, дабы выдворить русских обратно в их страну. Он даже намеревался привлечь к сим планам и самого Карла XII. От сего должны были воспоследовать три великих блага: мир на севере Европы, возвращение Карла в свои владения и преграда противу слишком уже усилившихся русских. Началом сего союза, от коего зависело всеобщее спокойствие, было отречение Станислава. Сей последний не только согласился на это, но и взял на себя обязанности посредника в заключении того мира, который отнимал у него корону. На сие сподвигнули его как необходимость и всеобщее благо, так и слава пожертвования. К тому же заботился он и об интересах Карла, коему был всем обязан и коего искренне любил. Он написал в Бендеры и изобразил королю состояние всех дел, случившиеся несчастия и потребные противу оных средства. Станислав заклинал его не противиться отречению, столь же неизбежному по всем обстоятельствам, как и благородному по самим побуждениям. Он настоятельно просил не приносить в жертву интересы Швеции ради несчастного друга, который отрекся добровольно, заботясь лишь о всеобщем благоденствии. Карл XII получил его письма еще в Варнице и в присутствии свидетелей гневливо сказал курьеру: «Ежели друг мой никак не желает быть королем, значит, я поставлю на его место кого-нибудь другого».
Станислав упорствовал в своей жертве, которую не желал принимать Карл, и поэтому он вознамерился самолично убедить шведского короля. Ради отречения пошел он на больший риск, нежели тот, каковой ожидал его при овладении престолом. Однажды в десять часов вечера он тайно покинул шведскую армию, коей командовал в Померании, и уехал вместе с бароном Спарре, ставшим впоследствии посланником в Англии и Франции, и еще одним полковником. Он взял себе имя некоего француза Арана, майора шведской службы, который умер, будучи комендантом Данцига. Станислав объехал стороной вражескую армию, беря на почте лошадей по паспорту Арана, и наконец после немалых опасностей достиг турецкой границы.
Оказавшись в Молдавии, он отправил обратно к армии барона Спарре и въехал в Яссы, почитая себя совершенно безопасным в сей стране, где толико уважали короля шведского. Он даже не подозревал, что именно тогда происходило там.
Его спросили, кто он таков, и Станислав назвался майором шведской службы, после чего сразу же был арестован при одном лишь упоминании сего имени. Его доставили к молдавскому господарю, который знал уже из газет о бегстве бывшего польского короля и заподозрил истину. Ему описали лицо Станислава, легко узнаваемое по своей полноте и редко встречающемуся выражению мягкосердечия.
Господарь принялся расспрашивать его, стараясь выведать как можно больше, и наконец спросил, кем он был в шведской армии. Оба они говорили по-латыни. «Major sum», — ответствовал ему Станислав. Хотя молдаванин и обходился с ним как с королем, но все-таки — как с королем-пленником, и в греческом монастыре, куда его поместили до получения приказаний султана, была поставлена неусыпная стража. Вскоре таковые приказания пришли, и велено было препроводить Станислава в Бендеры, откуда только что увезли Карла.
Новость сия достигла бендерского паши, когда он сопровождал экипаж шведского короля. Паша поведал ее господину Фабрису, и сей последний, приблизившись к Карлу XII, сообщил ему, что отныне он уже не единственный король-пленник в руках у турок и что Станислава везут под конвоем всего в нескольких милях отсюда. «Поспешите к нему, любезный мой Фабрис, — отвечал Карл, не проявляя никаких признаков волнения при сем известии, — и скажите ему, что Август никогда не примирится с ним, но дела наши уже близки к лучшей перемене». Таков был несгибаемый характер Карла, который, несмотря на предательство поляков, вторжение врагов в собственные его владения и теперешнее свое положение, когда его как пленника везли неизвестно куда, все-таки надеялся еще на свою звезду и рассчитывал получить для себя стотысячное оттоманское войско. Господин Фабрис с разрешения паши и в сопровождении одного янычара поспешил исполнить сию комиссию. Через несколько миль встретил он большой отряд солдат, сопровождавших Станислава. Приметив среди них некоего кавалера, одетого во французское платье и на захудалой лошади, спросил он его по-немецки, где находится теперь польский король. Человек сей и оказался самим королем. «Ах, — ответствовал ему Станислав, — значит, вы уже не помните меня!» Тогда господин Фабрис поведал о нынешнем печальном положении короля шведского и о несгибаемой, хотя и бесполезной твердости его намерений.
Когда Станислав уже подъезжал к Бендерам, паша послал ему арабского скакуна с роскошной сбруей.
Станислав был встречен в Бендерах пушечными залпами, и у него не было никаких причин жаловаться на обращение с ним. А тем временем Карла везли по адрианопольской дороге. Город сей уже полнился слухами об учиненном им побоище. Турки и проклинали его, и восхищались им, однако раздраженный Диван намеревался сослать короля на один из островов Архипелага.