Польский король Станислав оказал мне честь, рассказав о большинстве сих обстоятельств, равно как и о том, что предполагалось отправить на один из греческих островов и его самого, однако через несколько месяцев султан смилостивился и позволил ему уехать.
К сожалению, те, кто мог помочь при сих обстоятельствах, то есть господин Дезалёр и граф Понятовский, находились тогда в Константинополе. Большинство шведов, оказавшихся в Адрианополе, были заключены в тюрьму. Казалось, что трон султана со всех сторон неприступен для жалоб шведского короля.
В Адрианополе находился тогда посланный к Карлу из Франции маркиз де Фьервиль. Он решился помочь сему государю, всеми покинутому и преследуемому. К счастию, в таковом намерении вспомоществовал ему некий французский дворянин по имени Вильлонг, человек неустрашимой храбрости, восхищавшийся королем Карлом и приехавший в Турцию нарочито для того, дабы определиться на службу сего государя.
Маркиз де Фьервиль с помощью этого молодого человека написал от имени короля Швеции памятную записку, в коей монарх сей требовал у султана возмездия за нанесенное в его лице оскорбление всем коронованным особам, равно как и за предательство хана и бендерского паши.
Визиря и других министров обвиняли в том, что те продались московитам, предали султана, перехватывали письма Карла и интригами заставили своего государя позорно нарушить закон мусульманского гостеприимства и международного права, напав с двадцатитысячной армией на Карла, у которого не было иной защиты, кроме кучки слуг, и который полагался на священное слово самого повелителя турок.
Когда сей мемуар был составлен, надлежало перевести его на турецкий язык и написать особенным начертанием на бумаге, нарочито изготовляемой для всего, что подносится султану.
Обратились к французским переводчикам, однако дела шведского короля представлялись столь безнадежными, а визирь с такой решительностью выступал противу него, что ни один из них не осмелился даже перевести мемуар маркиза де Фьервиля. Наконец нашли какого-то иностранца, руку которого не знали в Порте, и он за вознаграждение и при условии глубочайшей тайны сделал перевод и переписал его в надлежащем виде. Шведский офицер барон Арвидсон подделал подпись короля, а маркиз приложил хранившуюся у него королевскую печать. Вильлонг же взялся вручить пакет султану в собственные руки, когда тот пойдет в мечеть. Но визирь, предвидевший требования шведов восстановить справедливость, категорически запретил допускать кого-либо на близкое расстояние к султану, а всех, кого заметят возле мечети с прошениями, незамедлительно брать под стражу.
Вильлонг знал о сем распоряжении и понимал, что рискует головой. Он сменил свой франкский костюм на греческое одеяние и, спрятав на груди письмо, с раннего утра стал прогуливаться возле той мечети, куда обыкновенно ездил султан. Притворившись безумным, он, приплясывая, втерся между двумя рядами янычар, среди коих должен был шествовать повелитель турок, а для удовольствия охраны преднамеренно обронил несколько серебряных монет.
Когда появился султан, Вильлонга пытались оттеснить, но он бросился наземь и стал биться в руках янычар. Головной убор его свалился, и обнажились длинные волосы, которые сразу выдали в нем франка. На него посыпались жестокие удары. Приблизившийся султан спросил о причине шума и беспорядка. Вильлонг закричал изо всех сил: «Амман! Амман! Пощади!» И тогда султан велел ему приблизиться. Он подбежал, поцеловал стремя и подал пакет со словами: «Это прислал тебе король Швеции». Султан спрятал письмо у себя на груди и поехал дальше, а Вильлонга схватили и бросили в тюрьму.
Выйдя из мечети, султан прочел письмо, после чего пожелал сам допросить дерзкого ходатая. То, что я расскажу дальше, может показаться невероятным, но основываюсь я на письмах самого господина Вильлонга, а слово доблестного офицера все-таки заслуживает доверия. Как он пишет, султан сменил свое императорское одеяние на костюм янычарского офицера, что, впрочем, случалось с ним довольно часто. В качестве переводчика он взял с собой некоего старика-мальтийца. Благодаря сему переодеванию, Вильлонг удостоился того, о чем не мог мечтать ни один посланник христианской страны: беседы наедине с турецким императором на целые четверть часа. Он с полнейшей непринужденностию изъяснил ему все беды короля Швеции, пожаловался на министров и просил о возмещении за нанесенные обиды и оскорбления. Несмотря на тюремный мрак, Вильлонг легко узнал султана и посему говорил с тем большей свободой. Мнимый янычар сказал ему: «Гяур, будь уверен, что у повелителя моего душа великого императора, и если твой шведский король прав, он поступит с ним по справедливости». Вскоре Вильлонга выпустили из тюрьмы, а через несколько недель во дворце произошли внезапные перемены, которые шведы почли за следствие сего необычайного разговора. Был низложен муфтий, татарского хана сослали на Родос, а бендерского пашу — на один из островов Архипелага.
Оттоманская Порта столь подвержена подобным потрясениям, что почти невозможно понять, действительно ли султан хотел сими переменами удовлетворить короля. То, как обращались с ним, отнюдь не свидетельствовало о желании турок сделать ему что-либо приятное.
Султанского фаворита Али Кумурджи подозревали в том, что он единолично произвел все сии перемены ради собственных своих интересов. Говорили, будто по его проискам сослали татарского хана и бендерского пашу под тем предлогом, что они, вопреки повелению султана, отдали шведскому королю двенадцать сотен кошельков. Али Кумурджи посадил на татарский трон брата свергнутого хана, такого же молодого человека, как и сам фаворит. Креатура сия вполне соответствовала видам Али Кумурджи начать новую войну, да к тому же новый хан еще и не питал никаких родственных чувств к старшему своему брату. Что касается великого визиря Юсуфа, то он был сослан через несколько недель, и его место занял Сулейман-паша.
Господин де Вильлонг и некоторые шведы уверяли меня, будто одно только письмо, поданное от имени шведского короля, произвело все сии великие перемены в Порте. Но господин де Фьервиль со своей стороны утверждал совершенно обратное. Подобное же несоответствие находил я и в некоторых других доверявшихся мне мемуарах. В таковых обстоятельствах историку остается лишь бесхитростно пересказывать все происшедшее, не пытаясь проникнуть в движущие оным причины, и с точностию передавать известное ему без притязаний на большее.
Тем временем Карла перевезли сначала в замок Демирташ под Адрианополем. Чтобы только увидеть его, там собралась несметная толпа турок. Из кареты короля вынесли на диване, но, не желая любопытных взглядов, закрыл он лицо свое платком.
Порта сначала никак не соглашалась оставить Карла в Демотике, небольшом городке в шести лье от Адрианополя у знаменитой реки Гебруса, ныне именуемой Марицей, но в конце концов согласилась на сие. Кумурджи сказал великому визирю Сулейману: «Передай королю шведскому, что он может оставаться в Демотике хоть всю свою жизнь. Не сомневайся, не пройдет и года, как он уедет по собственной воле. Главное, сделай так, чтобы у него не было денег».
Короля перевезли в этот небольшой городок, и ему было назначено изрядное содержание провизией, как и для всей его свиты, но всего лишь двадцать пять экю в день на свинину и вино, каковые сами турки никогда не употребляют. А о пятистах бендерских экю уже не было и речи.
Едва Карл успел обосноваться с небольшим своим двором в Демотике, как был смещен великий визирь Сулейман и на его место поставлен Ибрагим-Молла, гордый, отважный и безмерно грубый человек. Для читателя, может быть, небезынтересно узнать историю его жизни, дающую представление обо всех этих вице-королях Оттоманской Империи, от которых столь зависела судьба Карла XII.
При воцарении султана Ахмеда III он был лишь простым матросом. Император сей имел обыкновение переодеваться в простое платье и под видом частного человека или дервиша ходить вечером по кофейням и прочим общественным местам Константинополя, дабы услышать, что говорят про него самого, и разузнавать таким образом из первых рук истинные чувства народа. Однажды он услышал, как сей Молла жаловался на то, что турецкие корабли никогда не приходят с призами, и если бы он был капитаном, то никогда не возвращался бы в Константинополь без какого-нибудь корабля неверных. Султан назавтра же приказал дать ему под команду корабль и отправить в каперский рейс. Уже через несколько дней новый капитан привел мальтийское судно и генуэзский галиот. Не прошло и двух лет, как он стал сначала адмиралом, а потом и великим визирем. Оказавшись на сей должности, возомнил он, будто сможет обойтись и без фаворита, а для того, чтобы сделать себя необходимым, замыслил начать войну с московитами. В сих видах великий визирь велел поставить шатер свой поблизости от того места, где находился король шведский.
Визирь пригласил Карла к себе в шатер вместе с новым татарским ханом и французским посланником. Король, становившийся по мере умножения своих несчастий все более и более надменным, почел величайшим для себя оскорблением то, что подданный другого государя осмелился посылать за ним. Он велел канцлеру Мюллерну отправиться вместо него, а сам, опасаясь, как бы турки не выказали ему какого-либо неуважения и не нанесли урон его чести, улегся в постель, решившись не покидать оную на все время пребывания своего в Демотике. Так он пролежал десять месяцев, притворяясь больным, и допускал к себе для трапез только канцлера Мюллерна, господина Гротгусена и полковника Дуббенса. У них не было никаких предметов европейского обихода, ибо все пропало во время бендерского боя, и поэтому не только не соблюдался пристойный церемониал, но не могли они пользоваться даже простейшими удобствами. Прислуживать приходилось самим себе, а обязанности повара исполнял все это время канцлер Мюллерн.
Пока Карл XII препровождал подобным образом свою жизнь, не вставая с постели, известился он о разорении всех своих провинций, вне собственно Швеции находившихся.
Генерал Стенбок, прославившийся своей победой во главе одного лишь крестьянского ополчения над отборными датскими войсками, еще некоторое время поддерживал репутацию шведского оружия: пока хватало сил, он защищал Померанию, герцогство Бременское и остатки королевских владений в Германии. Однако же не мог он воспрепятствовать объединенным саксонцам и датчанам осадить сильно укрепленный город Штаде, находящийся в Бременском герцогстве неподалеку от Эльбы. Город сей подвергся бомбардированию и был обращен в пепел. Гарнизону пришлось сдаться на капитуляцию, так и не дождавшись помощи от Стенбока.
Сей генерал с двенадцатитысячным корпусом, из коего половину составляла кавалерия, преследовал вдвое сильнейшего неприятеля и настиг его в герцогстве Мекленбургском у местечка Гадебек, возле небольшой реки того же имени. Произошло сие 20 декабря 1712 г. Шведов отделяло от неприятеля болото, за которым и находился лагерь оного. Саксонцы и датчане имели преимущество числа и местности, и к ним невозможно было подступиться, не пройдя под пушечным огнем через трясину.
Стенбок во главе своих войск, в ордер баталии построенных, завязал сражение, кровопролитнейшее из всех бывших между сими соперничающими нациями. Через три часа датчане и саксонцы были смяты и отошли с поля боя.
Сын короля Августа и графини де Кёнигсмарк, известный под именем графа Саксонского, получил в сей баталии свое первое боевое крещение. Впоследствии он удостоился чести быть избранным герцогом Курляндии, но ему не хватило сил воспользоваться сим бесспорнейшим правом на достоинство суверена, а именно единодушным желанием всего народа. Впоследствии он завоевал для себя еще большую славу как спаситель Франции в битве при Фонтенуа и завоеватель Фландрии, и заслужил репутацию величайшего полководца нашего века.
В Гадебеке граф Саксонский командовал полком, и под ним была убита лошадь. Он говорил при мне, что шведы ни на мгновение не размыкали строй, и даже после того, как победа была уже решена, ни один из сих доблестных воинов, имея у себя под ногами мертвые тела врагов, не осмелился наклониться для грабежа до тех пор, пока тут же на поле битвы не прочли благодарственную молитву. Вот сколь неколебима была та строжайшая дисциплина, к коей приучил их король!
После сей виктории Стенбок вознамерился отомстить за сожженный Штаде и направился к расположенному на Эльбе неподалеку от Гамбурга датскому городу и порту Альтоне, куда могли заходить довольно большие корабли. Король Дании дал сему городу многие привилегии, желая насадить там процветающую торговлю. Благодаря своему трудолюбию, жители, поощряемые мудрыми попечениями монарха, поставили Альтону в число городов богатых. Сие возбудило ревность Гамбурга, стремившегося во что бы то ни стало изничтожить своего соперника. Явившись к Альтоне, Стенбок послал туда трубача, который объявил жителям, что они могут выйти из города с таковыми пожитками, кои способны унести на себе, а жилища их будут сожжены дотла.
Городские магистраты бросились ему в ноги и предлагали сто тысяч экю контрибуции, но Стенбок потребовал двести тысяч. Альтонцы умоляли его дать им время до завтрашнего дня, чтобы снестись с Гамбургом, где были их денежные счета, однако генерал требовал немедленной уплаты под страхом безотлагательного сожжения.
Войска его уже достигли предместий города, и солдаты держали наготове зажженные факелы. Единственной защитой города оставались хлипкие деревянные ворота и давно осыпавшийся ров. Несчастные обыватели принуждены были посреди ночи поспешно покинуть дома свои. Случилось сие 9 января 1713 г. Стоял жестокий холод, усугубленный порывистым северным ветром, раздувавшим пламя в загоревшемся уже городе. Сгорбленные под тяжестью своих пожитков, мужчины и женщины с воплями и стонами спасались кто как мог на обледенелых холмах. Молодые тащили на плечах парализованных старцев. Только что родившие женщины прижимали к себе младенцев и замерзали до смерти в виду сгоравшего на их глазах родного города. Шведы зажгли его, даже не дожидаясь выхода всех жителей. Альтона горела от полуночи до десяти часов утра, почти все дома в ней были деревянные, и от них остался один лишь пепел. На следующий день уже никто не смог бы сказать, что на сем месте когда-то стоял город.
А тем временем, пока горели их жилища, старцы, больные и слабые женщины еле брели по льду к Гамбургу и умоляли жителей его о спасении, прося открыть для них городские ворота. Однако из-за вспыхнувших в Альтоне заразных болезней им было в сем отказано, и тем легче, что гамбуржцы не настолько любили альтонцев, дабы подвергать ради них опасности собственный свой город. Вследствие сего большинство сих несчастных погибли под гамбургскими стенами, призывая небо в свидетели варварства шведов и отнюдь не меньшего злодейства граждан Гамбурга.
Вся Германия восстала противу сей бесчеловечной жестокости. Министры и генералы Польши и Дании письменно выразили графу Стенбоку свое негодование сим бесполезным и не имеющим никакого оправдания злодеянием, взывающим о возмездии земли и неба.
Стенбок ответствовал им, что «он прибегнул к сим крайним мерам, дабы научить врагов своего повелителя не вести более варварской войны и уважать право народов», что «они ужаснули всю Померанию своими зверствами, опустошили цветущую сию провинцию и продали туркам более ста тысяч жителей оной», что «поджегшие Альтону факелы явились лишь ответом на каленые ядра, обратившие в пепел город Штаде».
Вот с каковой яростию вели войну и шведы, и их противники. Ежели Карл XII явился бы тогда в Померанию, то вполне вероятно, что удача снова возвратилась бы к нему. Даже и без него армия еще сохраняла свой прежний боевой дух, однако отсутствие вождя всегда опасно и не позволяет в полной мере воспользоваться достигнутыми победами. Все то, что принесли Стенбоку славные его виктории, было попусту растрачено в незначительных схватках.
Сей победитель не мог воспрепятствовать объединению московитов, саксонцев и датчан. Ему не давали останавливаться на квартирах, и он терял людей в непрестанных мелких стычках. Две тысячи человек утонули при переправе через Эйдер, направляясь на зимние квартиры в Голштинию. Все сии потери были невосполнимы, поелику со всех сторон его окружали сильные враги.
Он намеревался защищать Голштинию от датчан, но, несмотря на все его усилия и ухищрения, герцогство сие было потеряно, армия разбита, а сам он оказался в плену.
Беззащитная Померания, за исключением Штраль-зунда, острова Рюген и некоторых сопредельных с ними мест, стала добычей союзников и досталась королю Пруссии. Бременские владения наполнились датскими гарнизонами. Русские наводнили Финляндию и гнали шведов, уже потерявших не только веру в самих себя, но, по причине малочисленности, даже и превосходство в доблести над становившимся день, ото дня все более воинственным неприятелем.
И в довершение всех сих несчастий Швеции король ее упрямо оставался в Демотике, безрассудно надеясь на призрачную помощь Турции.
Ибрагим-Молла, сей надменный визирь, который столь упорно стремился начать войну противу московитов, невзирая на виды султанского фаворита, был в конце концов удавлен промеж двух дверей.
Место великого визиря стало столь опасным, что никто не осмеливался претендовать на него, и в течение полугода оно оставалось свободным. Наконец его занял сам фаворит Али Кумурджи, и тогда все надежды короля рассыпались в прах. Он хорошо знал Кумурджи, ибо пользовался его услугами, когда сей последний почитал это для себя выгодным.
Одиннадцать месяцев провел Карл в Демотике, предаваясь полнейшей бездеятельности. Праздность сия, пришедшая на смену почти нечеловеческим усилиям, в конце концов превратила его притворную болезнь в настоящую. Вся Европа почитала его уже погибшим. В Регентском Совете, установленном им при отъезде из Стокгольма, даже не вспоминали про него. Сенат в полном составе явился к сестре короля принцессе Ульрике Элеоноре и просил ее восприять регентство во время отсутствия брата, на что и воспоследовало ее согласие. Однако, когда попытались принудить оную принцессу к замирению с царем и датским королем, которые теснили Швецию со всех сторон, она, вполне резонно полагая, что брат ее никогда не ратифицирует подобные договоры, сложила с себя регентство и во всех подробностях отписала о сем деле в Турцию.
Карл получил послание сестры, уже будучи в Демотике. Впитавший с материнским молоком привычку к деспотической власти, он совершенно забыл о том, что раньше Швеция была свободной страной и в прежние времена ею правил Сенат совместно с королями. Он же почитал сие государственное собрание кучкой слуг, которым вздумалось командовать в доме, когда оттуда уехал хозяин. Карл написал им, что коли пожелали они быть правителями, то он пришлет им один из своих ботфортов, повелений коего и надлежит им слушаться.
Дабы предупредить таковые покушения на его власть в Швеции, равно как и защитить страну от врагов, и видя также, что уже ни в чем нельзя более рассчитывать на Оттоманскую Порту, уведомил он великого визиря о своем намерении уехать и следовать через немецкие земли.
Заявление сие сделал от его имени французский посланник граф Дезалёр, принявший на себя ведение шведских дел при Порте. Великий визирь ответствовал ему на это: «Передайте королю, что он по собственному своему выбору может оставаться или ехать, но пусть он примет наконец окончательное решение и назначит день отъезда, дабы не вводить нас в бендерские хлопоты».
Передавая сей ответ, граф постарался смягчить выражения оного. День отъезда был назначен, однако Карл, прежде чем покинуть Турцию, пожелал изобразить пышность, подобающую великому королю, хотя бы и обретающемуся в крайности. Он назначил господина Гротгусена чрезвычайным посланником и в сопровождении двадцати четырех роскошно наряженных особ свиты отправил его по всем правилам дипломатического этикета в Константинополь с прощальным визитом.
Те тайные способы, к коим пришлось прибегнуть ради этого, были столь же унизительны, сколь великолепно выглядело само посольство.