Еще более поразительным было то, что он сразу же отказался от всех, даже самых невинных, развлечений молодости. Начав военные приуготовления, он стал вести совершенно иной образ жизни, от коего и не отступал с тех пор ни на йоту. Вдохновляемый примерами Александра и Цезаря, Карл возжелал во всем походить на сих завоевателей, за исключением их пороков. Он отказался от всяческого великолепия, удовольствий и отдохновения, стол его был ограничен величайшей умеренностию. Он полюбил простоту в нарядах и одевался как простой солдат. Его подозревали в склонности к одной из придворных дам, хотя и не известно, так ли оно было на самом деле. Мы знаем только, что он навсегда отказался от женщин и не из одного лишь опасения попасть под их влияние, но и ради того, чтобы подать пример своим солдатам, которых хотел он содержать в величайшей строгости. Но, быть может, и руководило им тщеславное желание стать единственным из королей, победившим столь властное влечение человеческой натуры. Также решился он до конца жизни воздерживаться и от употребления вина. Некоторые говорили мне, будто поступил он так лишь ради того, чтобы во всем победить природу и присовокупить еще одну добродетель к своей славе героя. Но, по мнению большинства, он хотел подобным образом наказать себя за прежние излишества и тот афронт, каковой учинил как-то раз за столом в присутствии своей матушки по отношению к некоей женщине. Ежели так оно и было на самом деле, то подобное самонаказание и добровольное пожизненное воздержание суть образцы героизма, достойные не меньшего восхищения, чем и другие его подвиги.
Карл начал свои приуготовления с того, чтобы обеспечить поддержку зятю своему герцогу Голштинскому. В соседнюю с Гольштейном Померанию отправлено было восемь тысяч солдат подкрепления противу датчан. Герцог уже весьма нуждался в них, земли его подвергались нападениям и разорению, Готторпский замок был захвачен, а город Тённинг взят в плотную осаду, при коей самолично присутствовал датский король, явившийся торжествовать несомнительную для него победу. Искра сия уже начинала зажигать пожар во всей Германской Империи. С одной стороны на соединение с датчанами шли саксонские полки короля польского, войска Бранденбурга, Вольфенбюттеля и Гессен-Касселя; с другой — восемь тысяч шведских солдат, войска Ганновера и Целле вкупе с тремя голландскими полками спешили на помощь герцогу. Одновременно в Балтийском море появились английская и голландская эскадры. Англия и Голландия были гарантами Альтонского договора, нарушенного датчанами, и посему торопились выручить бедствующего голштинского государя, тем паче что усиление короля датского противоречило их торговым интересам. Сей последний, будучи хозяином проливов Зунда, устанавливал для оных тягостные законы, ежели почитал себя достаточно сильным, дабы делать, сие безнаказанно. Посему англичане и голландцы, стремившиеся насколько возможно удерживать равновесие промеж государей Севера, примкнули к юному шведскому королю. На сие подвигала их еще и та самая причина, каковая вдохновляла и врагов Карла, а именно уверенность в неспособности его защитить самого себя.
Известие о вторжении саксонцев в Ливонию застало Карла на медвежьей охоте, которую производил он столь же новым, сколь и весьма опасным способом, при помощи одной только рогатины и натянутой между двумя деревьями сети. На короля кинулся огромный медведь, но он после жестокой борьбы свалил его. Подобные приключения, равно как и невероятная сила короля Августа и путешествия по чужим краям царя Московии, заставляют поверить, что живешь во времена Геркулеса и Тезея.
8 мая 1700 г. Карл покинул Стокгольм, куда ему было уже не суждено возвратиться, и отправился в первую свою кампанию.
Огромная толпа народа провожала его до Карлскронских ворот. Все со слезами восхищения желали ему добрых успехов. Перед своим отъездом учредил он в Стокгольме Совет обороны, составленный из нескольких сенаторов и имевший на своем попечении все, что относилось до армии, флота и крепостей. Остальными делами внутри Королевства надлежало ведать Сенату. Установив таким образом некоторый порядок в государстве, он освободил дух свой от всего, кроме предстоящей войны. Его флот состоял тогда из сорока трех кораблей, и для себя он избрал самый большой, стодвадцатипушечный «Король Карл». Вместе с ним находился первый министр Пипер, а также генерал Реншильд. Шведский флот присоединился к эскадрам союзников, но датчане уклонялись от сражения и позволили неприятелю настолько приблизиться к Копенгагену, чтобы бросить на город несколько ядер.
Несомненно, именно сам король предложил генералу Реншильду высадиться на берег и осадить столицу Дании на суше, пока город сей был блокирован с моря. Реншильд немало поразился сим предложением, каковое свидетельствовало не только о храбрости, но и об изрядном понимании военного дела у столь еще юного и неопытного государя. Вскоре все было готово к высадке, для чего с берегов Швеции доставили еще пять тысяч солдат. Сам король перешел на легкий фрегат и для начала посадил триста гренадер в шлюпки, между коими были малые лодки с фашинами, рогатками и инженерным инструментом. Еще пятьсот отборных солдат следовали за ними на других шлюпках в сопровождении королевских кораблей, а также двух английских и двух голландских фрегатов, каковым надлежало поддержать десант артиллерийским огнем.
Копенгаген расположен на острове Зеландия среди прекрасной равнины, к северу от него находятся проливы Зунда, а к востоку Балтийское море, со стороны которого и явился шведский король. При неожиданном появлении кораблей, угрожавших высадкой десанта, обыватели, испуганные бездействием датского флота, с ужасом пытались понять, в каком именно месте разразится сия гроза. Шведы остановились в виду Гумблебека в семи милях от Копенгагена, но датчане сразу же собрали здесь свою кавалерию, а остальное войско укрылось за прочными ретраншементами, оборотив все собранные там пушки противу неприятеля.
Карл во главе своей гвардии сел в первую шлюпку. Рядом с ним находился и французский посланник, которому король сказал по-латыни (он упорно до конца жизни не желал говорить на французском языке): «Господин посланник, вам не следует вмешиваться в наши дела с датчанами, и посему оставайтесь». — «Государь, — ответствовал ему граф де Гискар по-французски, — король, мой повелитель, приказал мне находиться возле Вашего Величества, и я льщу себя надеждой, что вы не прогоните меня в столь блистательный для вашего двора день». Произнеся сии слова, он подал королю руку, и тот прыгнул в шлюпку. Посланник и граф Пипер последовали вслед за ним. Десант приближался к берегу под прикрытием пушечных выстрелов с кораблей. Шлюпки не подошли еще и на триста шагов, как Карл, сгорая от нетерпения, с обнаженной шпагой, прыгнул по пояс в воду. Все министры, французский посланник и солдаты последовали за ним и направились к берегу под градом мушкетных пуль. Король, никогда еще не слышавший таковой стрельбы, спросил у генерал-майора Стюарта, что это за приглушенный свист. «Это звук летящих на вас пуль». — «Превосходно! — воскликнул король. — Отныне сие и будет моей музыкой». В ту же минуту генерал получил рану в плечо, а стоявший по другую сторону от короля поручик упал замертво.
Когда атакуют ретраншементы, побеждают чаще всего нападающие, поелику заражены они горячностию, каковой не бывает у обороняющихся. Ожидание неприятеля в своих укреплениях означает обыкновенно признание собственной слабости. После нерешительного сопротивления датская кавалерия и ополчение бежали. Овладев их ретраншементом, король пал на колени и возблагодарил Бога за первый успех своего оружия. Он сразу же велел ставить перед городом редуты и собственноручно отметил положение лагеря. Одновременно Карл направил в Сканию, самую ближайшую шведскую провинцию, корабли, дабы подвезти еще девять тысяч солдат в качестве подкрепления. Все споспешествовало таковой быстроте — ожидаемые войска находились в готовности и уже на следующий день прибыли с попутным ветром.
Сие происходило на виду у датского флота, так и не осмелившегося вмешаться в военные действия. Устрашенный Копенгаген незамедлительно прислал к королю депутацию, на коленях умолявшую его не подвергать город бомбардированию. Он принял ее верхом на лошади во главе своего гвардейского полка и потребовал четыреста тысяч риксталеров контрибуции, а также провизию для лагеря, каковую, впрочем, обязался неукоснительно оплачивать. Оная была ему доставлена, хотя датчане отнюдь не ожидали получить за нее деньги. К великому удивлению, даже простые солдаты щедро и без промедления отдавали все причитающееся. Уже с давних пор в шведской армии установилась строгая дисциплина, немало способствовавшая ее победам, и к тому же молодой король еще более ужесточил оную. Ни один солдат не осмеливался не заплатить за купленное или даже просто выйти из лагеря. Более того, и после окончания баталии никто не мог брать имущество убитых без нарочитого на то разрешения. Дважды в день в шведском лагере совершалось богослужение, в семь часов утра и в четыре вечера. Король никогда не манкировал подачею благочестивого примера для своих солдат, что всегда производит на людей впечатление, ежели не подозревают они в этом ханжества. Лагерь Карла управлялся лучше, чем Копенгаген, и всего там было в изобилии. Крестьяне предпочитали продавать товар своим врагам шведам, нежели соотечественникам, которые хуже платили им, и горожане нередко принуждены были отправляться в королевский лагерь, дабы раздобыть для себя ту провизию, каковой недоставало на их собственных рынках.
Король датский находился тогда в Голштинии, и взорам его предстало Балтийское море, все покрытое парусами вражеских кораблей. А юный завоеватель покорил уже всю Зеландию и почти овладел самой столицею королевства. Тогда король Дании повелел повсеместно объявить, что всякий взявший оружие противу шведов получит свободу. Таковая декларация значила в сей стране весьма многое, ибо все крестьяне и даже немалое число горожан и поныне обретаются там в рабском состоянии. Карл же уведомил датского короля, что ведет войну, дабы принудить его к миру, и что он должен восстановить справедливость по отношению к герцогу Голштинскому, иначе Копенгаген обречен на уничтожение, а вся страна будет предана огню и мечу. Датчане еще могли почитать себя воистину счастливыми, что имеют дело с победителем, столь заботящимся о справедливости. Представители сторон съехались в Травендале, на голштинской границе. Шведский король не желал, чтобы хитрость дипломатов затягивала переговоры, и требовал заключения договора с такою же быстротой, как он сам высадился в Зеландии. Мирный трактат был подписан 5 августа к вящему удовольствию герцога Голштинского, каковой был вознагражден за все издержки войны и избавлен от угнетения. Карл ничего не хотел для самого себя, кроме удовлетворения от оказанной своему союзнику помощи вкупе с унижением, нанесенным неприятелю. Так, имея всего лишь восемнадцать лет от роду, шведский король начал и завершил сию войну менее чем за шесть недель.
Как раз в то же время польский король осаждал столицу Ливонии Ригу, а царь приближался к ней с востока во главе почти стотысячной армии. Город защищал старый шведский генерал граф Альберг, который в свои восемьдесят лет соединял в себе юношеский пыл с опытом шестидесяти кампаний. Граф Флемминг, не только славный полководец, но и муж государственный, вкупе с ливонцем Паткулем всячески старался ускорить взятие Риги еще в присутствии короля. Однако, несмотря на многие преимущества осаждающих, все они разбивались опытностию старого графа, и Август уже отчаялся овладеть городом. Наконец ему представилась возможность без потери чести снять осаду. В Риге скопилось множество товаров, принадлежавших голландцам. Генеральные Штаты повелели посланнику своему при польском короле представить ему об этом, и он не заставил долго упрашивать себя, согласившись лучше снять осаду, нежели причинить хоть малейший ущерб своим союзникам, каковые в свою очередь не были удивлены таковой любезностью, поскольку знали истинную оной причину.
Теперь, дабы увенчать первую свою кампанию, Карлу XII оставалось только идти на соперника своей славы царя Петра Алексеевича. И он тем паче пылал противу него гневом, что еще в Стокгольме три московитских посла клялись ему в нерушимом мире. Гордившийся своей щепетильной честностию, он не мог постичь того, чтобы такой государственный муж, как царь Петр, мог превратить в игрушку столь священный предмет. Исполненный чувства чести, юный государь не знал еще, что существуют две разных морали — для монархов и для людей обыкновенных. Московитский император опубликовал манифест, которому, впрочем, лучше было бы и не появляться на свет. В нем указывал он в качестве причины войны то, что ему не оказали достаточных почестей, когда он инкогнито проезжал через Ригу и, кроме того, по слишком дорогой цене отпускали провизию его послам. Таковы были сии обиды, в отместку за которые он опустошал всю Ингрию своей восьмидесятитысячной армией.
Царь явился под Нарву во главе огромного сего войска 1 октября 1700 г., когда погода там уже холоднее, чем парижская в январе. Сам он, привыкший в подобном климате скакать без передышки по четыреста лье, для того чтобы самолично осмотреть какой-нибудь канал или рудник, щадил своих солдат нисколько не более, нежели самого себя. Знал он еще и то, что со времен Густава Адольфа шведы воевали в разгар зимы столь же хорошо, как и летом, и посему желал приучить своих московитов не обращать внимания на времена года, дабы стали они в этом равны шведам. Таким образом, когда наступил сезон льда и снега и когда другие нации, обитающие в более умеренном климате, прекращают войну, царь Петр осадил Нарву, расположенную в тридцати градусах от Северного полюса. Карл же поспешал на помощь сему городу. Едва прибыв к месту, Петр не преминул употребить в дело все перенятое им во время иноземных своих путешествий. Он разбил лагерь, укрепил его со всех сторон, поставив через равные промежутки редуты, и собственноручно открыл первую траншею. Командование армией он отдал герцогу де Кроа, умелому генералу из немцев, которого, однако же, не любили русские офицеры, тем паче что в Германии он имел чин всего лишь поручика. Герцог подавал пример дисциплинированности русским дворянам, которые командовали беспорядочной и плохо вооруженной толпой своих рабов. Не удивительно, что тот, кто стал плотником в Амстердаме, дабы создать свой флот, под Нарвою был простым поручиком, показывая образец того, как надлежит обучаться искусству войны.
Русские по природе своей крепки, неутомимы и, быть может, столь же храбры, что и шведы. Но для побед войско следует приучать и к самой войне, и к дисциплине. Единственными полками, на которые можно было хоть сколько-нибудь надеяться, были те, коими командовали немецкие офицеры, но, к сожалению, оные оказались в слишком малом числе. Остальные же представляли собой сборище согнанных из лесов варваров, одетых в звериные шкуры и вооруженных кто луком, а кто просто дубиной. Лишь у немногих были ружья, и ни одному не приходилось еще участвовать в регулярной осаде. К тому же во всей армии не нашлось ни одного умелого артиллериста. Сто пятьдесят пушек, которые могли бы превратить маленький городок Нарву в пепелище, едва пробили брешь в стене, в то время как крепостная артиллерия ежеминутно косила целые ряды в русских траншеях. Город не имел почти никаких укреплений, у коменданта барона Горна не было и одной тысячи регулярного войска. Тем не менее огромная московитская армия не смогла и за шесть недель взять город.
Только 15 ноября царь узнал, что шведский король переплыл море на двухстах транспортных судах и идет на помощь Нарве. Шведов было двадцать тысяч, и у царя оставалось единственное преимущество в количестве войск. Отнюдь не выказывая презрения к неприятелю, сделал он все возможное для сопротивления оному. Не довольствуясь своими восьмьюдесятью тысячами, приготовился он выставить еще одну армию, чтобы на каждом шагу чинить неприятелю препятствия. Тридцать тысяч солдат уже шли форсированным маршем из Пскова.
Затем совершил он то, что опозорило бы его, если бы относилось сие не к столь великому государственному мужу. Петр покинул свой лагерь, где так необходимо было его присутствие, дабы привести еще один корпус, что вполне совершилось бы и без него. Демарш сей как будто свидетельствует о страхе сразиться в укрепленном лагере с юным неопытным государем.
Тем не менее намеревался он не только окружить Карла двумя армиями, но и расположил еще тридцать тысяч, выведенных из нарвского лагеря, в одном лье от города, как раз с той стороны, откуда двигались шведы. Далее на этой же дороге стояли двадцать тысяч стрельцов, а еще дальше пятитысячный авангард. Нужно было сначала сбить всю эту силу, чтобы только подойти к лагерю, окруженному насыпью и двойным рвом. Шведский король высадился в Пернове, имея шестнадцать тысяч пехоты и немногим более четырех тысяч кавалерии. Из Пернова он поспешил к Ревелю, взяв всего лишь четыре тысячи пехотинцев и всю конницу, и вскоре вышел к аванпостам неприятеля. Не колеблясь, он поочередно атаковал их, не давая времени распознать, с каким малым числом им приходится иметь дело. Московиты, видя перед собою шведов, вообразили, будто это вся их армия. Пятитысячный авангард, стоявший на позиции промеж двух скал, каковую могли бы удержать противу целого войска даже сто человек, бежал при первом появлении неприятеля. Находившиеся позади двадцать тысяч, объятые ужасом, привели в замешательство весь лагерь. Понадобилось всего два дня, чтобы сбить все посты, и то, что при иных обстоятельствах зачлось бы за три победы, не замедлило наступление шведов ни на один час. Наконец после длительного марша король со своим усталым войском явился перед восьмидесятитысячным лагерем русских, имевшим в оном сто пятьдесят пушек. Дав солдатам небольшой отдых, Карл без дальнейшего промедления приказал атаковать неприятеля.
Сигналом к сему послужили две ракеты и немецкий пароль: «С помощью Божией». Один из генералов представил королю всю опасность сего предприятия; «Как! — ответствовал ему король. — Вы сомневаетесь, что с моими восемью тысячами храбрецов я разобью восемьдесят тысяч московитов?» Через минуту, опасаясь, как бы слова его не показались чистым бахвальством, он сам побежал за этим генералом и спросил его: «Вы не согласны со мной? Разве нет у меня двух преимуществ: во-первых, их кавалерия не способна к бою, и второе — благодаря сжатости места, большое количество войска будет только помехой. А посему я действительно сильнее их». Генерал не решился возражать, и в полдень 30 ноября 1700 г. начался штурм московитского лагеря.
Как только пушки пробили брешь в ретраншементе, шведы бросились в штыковую атаку. В спину им била снежная пурга, слепившая неприятеля, который в течение получаса давал убивать себя, не выходя за скаты рвов. Король атаковал правый фланг лагеря, где была главная квартира царя, поелику не знал, что Петр самолично отправился за сорокатысячным подкреплением, каковое и должно было подойти через непродолжительное время. При первых же залпах неприятельских мушкетов пуля настигла самого Карла, к счастию уже выдохшаяся и посему застрявшая в складках его шарфа, и для него не воспоследовало никакого вреда. Под ним была убита лошадь. Господин Спарре рассказывал мне, что король, легко перепрыгнув на другую, сказал: «Они не забывают доставлять мне упражнения» и продолжал все с тем же присутствием духа отдавать приказания. Через три часа шведы со всех сторон ворвались в ретраншементы. Король преследовал правый фланг неприятеля до реки Наровы своим левым крылом, ежели так можно назвать четыре тысячи человек, гнавших почти сорокатысячного противника. Под беглецами проломился мост, и река мгновенно наполнилась мертвыми телами. Оставшиеся в живых в отчаянии возвратились к своему лагерю, даже не разумея, куда они бегут, и, оставив надежду на спасение, еще продолжали обороняться. Наконец генералы Долгоруков и Головин положили оружие к ногам короля, и как раз в сей момент явился главнокомандующий герцог де Кроа и сдался вместе с тридцатью офицерами.
Карл принял всех сих знатных пленников с таковою же обходительностию, как ежели давал бы в их честь празднество при своем дворе. Все офицеры и солдаты были разоружены, и им предоставили лодки, чтобы могли они переправиться через реку и возвратиться восвояси. Приближалась ночь, но правый фланг московитов еще держался. Шведы потеряли не более шестисот человек, неприятель — в одних только ретраншементах восемнадцать тысяч и большое количество утонувшими в реке. Однако в лагере оставалось еще достаточно солдат, чтобы перебить всех шведов.
Но баталии проигрываются не числом убитых, а малодушием оставшихся в живых. Король воспользовался последним светом дня, чтобы захватить вражескую артиллерию, и занял весьма удобную позицию между лагерем и городом. Там он и проспал несколько часов прямо на земле, укрывшись плащом, в ожидании рассвета, когда можно будет вновь обрушиться на левый фланг неприятеля, который не был еще окончательно выбит из ретраншемента. В два часа дня командовавший этим флангом генерал Вейде, узнав о благосклонном приеме королем других московитских генералов, послал просить о таковой же милости и для себя. Победитель ответствовал, что надобно лишь приблизиться со своим войском и положить пред его особою знамена и оружие. И вскоре генерал сей явился во главе тридцати тысяч московитов, шедших с обнаженными головами перед строем менее чем семи тысяч шведов. Приближаясь к королю, солдаты бросали оземь ружья и шпаги, офицеры складывали к его ногам флаги и знамена. Карл велел отправить все это множество людей обратно на другой берег и не оставил в плену ни единого солдата, ибо иначе число сдавшихся впятеро превзошло бы победителей.
Король торжественно вступил в Нарву, сопровождаемый герцогом де Кроа и другими московитскими генералами. Всем им он возвратил шпаги и, зная, что у них совсем не было денег, а нарвские торговцы не желали давать им кредита, послал тысячу дукатов герцогу и по пятьсот всем остальным. Они же не могли не восхититься таковым, совершенно неожиданным для них обращением. Сразу же была составлена реляция о свершившейся победе для отправления в Стокгольм и к союзным державам, однако король собственноручно вычеркнул все, слишком лестное для его особы и позорящее царя. Тем не менее в столице было выбито несколько медалей в увековечение монарших подвигов, и среди них одна, изображавшая Карла на пьедестале с прикованными к нему московитом, датчанином и поляком; на другой ее стороне был Геркулес при палице, попиравший Цербера, и надпись: «Tres uno contudit ictu»
Среди взятых под Нарвою пленников оказался один, являвший собой яркое свидетельство превратностей человеческого счастия — речь идет о наследнике грузинской короны, царевиче Арчиле. Отец его, царь и владыка прекраснейшей части сей страны, расположенной между Араратскими горами и восточным берегом Черного моря, в 1688 г. был изгнан из своего княжества собственными подданными и предпочел искать милости московитского императора, нежели покориться туркам. Девятнадцатилетний сын сего князя пожелал сопровождать Петра Великого на войну со шведами и был захвачен финскими солдатами, кои, ограбив его, намеревались убить. Граф Реншильд спас ему жизнь, дал одежду и представил своему повелителю. Карл отправил царевича в Стокгольм, где сей несчастный и скончался через несколько лет. При виде его король громко сказал своим офицерам такие слова о необычайной судьбе азиатского принца, родившегося у подножия гор Кавказских и обреченного теперь быть пленником среди льдов и снегов Швеции: «Сие похоже на то, как если бы мне пришлось когда-нибудь стать узником крымских татар». Эти слова не произвели тогда никакого впечатления, но впоследствии оказались они пророческими, и он должен был часто вспоминать о них.
Царь с сорокатысячной армией шел форсированным Маршем, надеясь окружить неприятеля со всех сторон. На половине дороги уведомился он о Нарвской баталии и взятии своего лагеря и принужден был оставить намерение напасть со своим необстрелянным и недисциплинированным войском на победителя, разбившего восемьдесят тысяч, засевших в ретраншементах. Петр повернул назад, дабы продолжать обучение армии и приведение подданных своих в цивилизованное состояние. «Я разумею, — говорил он, — что шведы еще долго будут побивать нас, но в конце концов научат все-таки, как одерживать над ними верх». После известия о Нарвской баталии в Москве все были в страшном смятении и отчаянии. По своей гордыне и невежеству народ сей почитал себя побежденным некой сверхчеловеческой силой, а самих шведов именовал не иначе как злыми чародеями. Мнение сие было столь всеобщим, что повелели даже читать в церквах нарочитую молитву покровителю Московии Св. Николаю.
Пока русские жаловались своему святому на постигшее их несчастие, Карл XII возносил благодарение Богу и приуготовлялся к новым победам.
Польский король уже ожидал скорого нападения врага своего, победившего датчан и московитов. Он еще теснее объединился с царем, и оба сии государя договорились о встрече, чтобы принять надлежащие и согласованные меры. Они съехались в Биржах, небольшом литовском городке, без соблюдения всех тех церемоний, каковые обыкновенно лишь замедляют ход дел. У северных государей нередко практикуется таковая непринужденность, которая еще не вкоренилась на юге Европы. Пятнадцать дней Петр и Август провели предаваясь удовольствиям, кои доходили до крайних излишеств, поелику царь, хотя и желавший цивилизовать свой народ, сам никогда не мог подавить в себе опасные наклонности к разврату и пьянству.
Польский король обещал предоставить ему пятнадцать тысяч немецких солдат, каковых предполагалось купить у разных германских государей на царские деньги. Петр, в свою очередь, должен был послать в Польшу тоже пятнадцать тысяч своего войска, дабы обучилось оно искусству войны, и обещал заплатить королю в течение двух лет три миллиона риксталеров. Ежели таковое соглашение осуществилось бы, то принесло бы всеконечную погибель шведскому королю, дав скорейшее средство сделать из московитов настоящих солдат и, возможно, выковать цепи рабства для немалой части Европы.
Карл XII решил помешать польскому королю воспользоваться плодами сего союза. Проведя зиму неподалеку от Нарвы, явился он к Риге, каковую столь безуспешно осаждал Август. Саксонские войска были расположены вдоль берегов Двины, которая в сем месте изрядно широка, и им надлежало пробиться на другой берег, защищаемый шведами. В то время король Август заболел и не мог командовать, что было поручено фельдмаршалу Штейнау, а также находившимся под его началом принцу Фердинанду, опекуну герцога Курляндского, и все тому же Паткулю, который в защиту своего отечества противу Карла XII взялся за оружие после того, как с опасностию для жизни отстаивал его с пером в руках. Шведы соорудили большие суда, имевшие совершенно новое устройство — их очень высокие по сравнению с обыкновенными борта могли подниматься и опускаться, наподобие подъемных мостов. В поднятом состоянии они защищали перевозимых солдат, а в опущенном служили мостками для высадки на берег. Карл употребил еще и другую хитрость. Заприметив, что ветер дует как раз с его берега к югу, прямо на вражеский лагерь, велел он зажечь большие кучи мокрой соломы, и густой дым закрыл от саксонцев все его действия. Вдобавок были пущены на реке лодки тоже с дымящей соломой, и в сем густом облаке неприятель не мог увидеть, когда шведы начали переправу. Уже на середине реки король сказал генералу Реншильду: «Что ж, Двина будет для нас так же милостива, как и море у Копенгагена. Поверьте, генерал, мы побьем их». Через четверть часа он был уже на другом берегу, хотя ступил на него лишь четвертым, что весьма его раздосадовало. Карл сразу же выгрузил пушки и бросился в атаку на неприятеля, каковой, ослепленный дымом, ответствовал ему лишь редкими беспорядочными выстрелами. Когда ветер рассеял сей дымный туман, саксонцы увидели прямо перед собой наступающего на них шведского короля.
Но фельдмаршал Штейнау не терял ни минуты и, завидев неприятеля, сразу же кинулся вперед с лучшей своей кавалерией. Страшный удар обрушился на шведов как раз в тот момент, когда у них выстраивались батальоны. Ряды смешались, и солдаты побежали к реке. Однако уже в воде королю с легкостию, как на учении, удалось собрать их. И тогда, в сомкнутых рядах, шведы отбили фельдмаршала и начали выходить на равнину. Штейнау почувствовал, как дрогнули его солдаты, и, будучи опытным генералом, отвел их на сухое место, защищенное с одного фланга болотом, а с другого лесом, где он поставил свою артиллерию. Сия авантажная позиция, равно как и то, что у них было время опомниться от сей неожиданности, возвратили саксонцам все их мужество. Но Карл, имея пятнадцать тысяч солдат противу двенадцати, не колебался. Да и вся артиллерия Штейнау состояла из одной железной пушки без лафета. Началась беспощадная и кровавая битва. Под принцем Фердинандом было убито две лошади. Трижды оказывался он посреди польской гвардии, и, наконец, удар мушкетного приклада свалил его наземь. Солдаты пришли в замешательство и не думали более о победе. Всего избитого и наполовину мертвого герцога кирасиры едва вытащили из свалки, где лошади уже топтали его копытами.
Одержав победу, шведский король поспешил к столице Курляндии Митаве. Все города сего герцогства сдавались на милость победителя. Это была скорее прогулка, чем завоевание. Он не останавливался в Литве, покоряя все на своем пути, исполненный при сем весьма лестными для себя чувствованиями, каковые самолично и выразил, вступив в тот самый городок Биржи, где еще несколько месяцев назад царь и польский король замышляли его погибель.
Именно здесь задумал он свергнуть короля польского с престола руками самих же поляков. Однажды сидел он за столом, погрузившись в сей замысел, среди глубокого молчания и всегдашнего своего воздержания от вина. Один немецкий полковник довольно громко сказал, что трапезы царя и короля польского, тут же происходившие, несколько отличались от обедов Его Величества. «Да, — ответствовал ему король, — тем легче я побеспокою их желудки». Так оно и вышло на самом деле. Присовокупив к силе оружия своего немного политики, не замедлил он завершить все приуготовления к замышлявшемуся.
Польша, часть древней Сарматии, по своим размерам немногим более Франции, хотя и при меньшем населении, которое, правда, превышает шведское. Она была обращена в христианскую веру всего семьсот пятьдесят лет назад. Как ни странно, однако, язык римлян, никогда не достигавших сих пределов, широко распространен в одной лишь Польше, где все говорят по-латыни, даже слуги. Обширная сия страна весьма плодородна, но люди мало трудолюбивы. Работники и торговцы здесь — это шотландцы, французы, но более всего евреи, у которых построено почти триста синагог. Они закупают по низким ценам зерно и прочие товары и перепродают оные в Данциге и Германии, откуда привозят предметы роскоши для аристократии и дворянства. Таким образом, страна с прекрасными реками, сочными пастбищами, соляными копями и богатыми урожаями прозябает при таком изобилии в бедности, поелику народ остается в рабском состоянии, а дворянство кичливо и праздно.
Правление в Польше есть точная копия древних кельтских и готских порядков, каковые были изменены в других странах. Это единственное государство, сохранившее именование Республики вкупе с королевским достоинством.
Здесь каждый благородный человек имеет голос при избрании короля, равно как и право самому быть избранным. Сие наипрекраснейшее из установлений связано с величайшими злоупотреблениями, ибо трон почти всегда продается за деньги. А поелику сами поляки редко достаточно для сего богаты, то зачастую достается он чужеземцам. Дворянство и духовенство, борясь противу королевских посягательств, всячески защищают свои свободы и в то же время лишают оных всю остальную нацию. Народ пребывает поголовно в рабском состоянии. Такова уж судьба человечества, что наибольшая его часть тем или иным образом угнетается самой малой! Крестьянин сеет не для себя, но для сеньора, коему принадлежит не только земля и труд его рук, но самая его жизнь. Зато все, что относится к дворянству, сохраняет полную независимость: чтобы судить дворянина, надобно собрание всей нации; арестовать его можно лишь после вынесения приговора, а посему виновный почти всегда остается безнаказанным. В стране множество бедных дворян; они нанимаются за плату к знати и исполняют самые низменные должности. Эти люди предпочитают прислуживать равным себе, чем обогащаться торговлей, и, ходя за лошадьми, именуют себя королевскими электорами и тираноборцами.
При виде польского монарха во всем его королевском величии, можно подумать, что государь сей обладает самой неограниченной властью во всей Европе. Однако на самом деле власть эта наислабейшая. Поляки заключают с ним договор, каковой у других наций лишь предполагается, но не существует. Уже при своей коронации, давая клятву соблюдать pacta conventa , он заранее разрешает подданных своих от присяги на тот случай, ежели сам нарушит законы Республики.
Король назначает на все должности и жалует всеми почестями. В Польше по наследству передаются только земли и дворянское достоинство. Сыновья воевод и королей не обладают правами на титулы своих отцов. Однако между королем и Республикой существует та немалая разница, что он, назначив на какую-либо должность, уже не может отобрать оную, а Республика имеет право лишить его короны, если преступит он законы государства.
Дворяне, ревностно оберегающие собственные свободы, часто продают свои голоса, но купить их привязанность невозможно. Едва избрав короля, они уже опасаются его властолюбия и противупоставляют ему сговор различных партий. Те, кого он вознес на высокие должности и уже не может лишить оных, нередко из его креатур превращаются во врагов. Придворные составляют предмет ненависти всего остального дворянства, вследствие чего всегда существуют две партии — неизбежное и даже необходимое разделение в такой стране, где хотят одновременно иметь короля и сохранить свободу.
То, что касается всей нации, подлежит ведению Генеральных Штатов, именуемых Сеймом. Он состоит из Сената, в который входят воеводы и епископы, и нижней палаты, куда избираются депутаты от каждого воеводства. В Сейме председательствует примас Польши архиепископ Гнезненский, регент Королевства во времена междуцарствия и первое государственное лицо после короля.
По закону сеймы должны собираться попеременно в Польше и Литве. Нередко депутаты решают там свои споры саблями, как те древние сарматы, от коих они ведут свое происхождение, а иногда еще и опьяненные винными парами, каковой порок был неизвестен их предкам. Каждый депутат Сейма обладает правом, принадлежавшим в Риме только народным трибунам, а именно протестовать противу законов Сената. Даже один человек, произнесший: «Я протестую», налагает тем самым запрет на единодушное решение всех остальных. И если он покидает Сейм, сему последнему остается только разойтись.
Противу всех смут, порожденных таковым законом, употребляют еще более опасное лекарство. Редко когда Польша не разделена на две партии, и поелику в таковом случае единодушие невозможно, каждая партия образует отдельную конфедерацию, которая принимает решения по большинству голосов, невзирая на протесты меньшинства. Сии утвердившиеся обычаем, но не основанные на законе собрания провозглашаются от королевского имени, хотя очень часто без его согласия и противу его интересов, точно так же, как Лига во Франции пользовалась именем Генриха III для борьбы с ним или как английский парламент, отправивший Карла I на эшафот, начинал с его имени все свои постановления, направленные на погибель короля. Когда смуты кончаются, Сейм или подтверждает, или отменяет решения сих конфедераций. Кроме того, он может переменить решения всех предыдущих сеймов, так же как в государствах монархических король обладает правом отменять и свои, и своих предшественников законы.
Дворянство, устанавливающее законы Республики, является и главнейшей ее основой. Оно насчитывает более ста тысяч человек, способных носить оружие. Громадное сие воинство собирается с трудом и еще хуже управляется: в нем нет ни дисциплины, ни субординации, ни военного опыта. Однако любовь к свободе делает сию армию грозной силой.
Поляков можно победить и даже держать некоторое время в порабощении, хотя вскоре они непременно сбросят ненавистное иго. Сами они сравнивают себя с тростником, который в бурю пригибается к земле, но сразу же распрямляется, как только стихает ветер. Именно по этой причине у них нет крепостей, поелику почитают они самих себя единственными бастионами Республики и не* допускают, чтобы король строил замки, каковые могут служить скорее для порабощения, нежели ради защиты. Вся страна совершенно открыта, исключая две или три крепости на границах. И ежели во время войны решаются они оборонять какое-либо место, то приходится тогда спешно сооружать земляные укрепления, восстанавливать из руин старые стены и углублять осыпавшиеся рвы, чего обычно не успевают сделать до занятия города неприятелем.
Дворянство не несет постоянной службы для охраны страны: оно садится на коней или по решению Сейма, или в случае крайней опасности по приказу короля.