Обычно Польшу охраняет армия, которая содержится на деньги Республики и состоит из двух корпусов: польского, численностью тридцать шесть тысяч человек, и литовского, двенадцатитысячного. Главнокомандующие сими корпусами совершенно независимы друг от друга. Хотя они и назначаются королем, но обязаны отчетом одной только Республике. Полковники суть неограниченные владыки своих полков, они их содержат и платят им жалованье. Но поскольку и сами они редко получают оное, то занимаются тем, что опустошают страну и разоряют работников ради удовлетворения собственной и своих солдат корысти. Польские вельможи являются к сим армиям в еще большем великолепии, чем живут в городах; их шатры роскошнее дворцов. Кавалерия, составляющая две трети войска, почти полностью набирается из дворян. Ее отличают красота лошадей и великолепие мундиров и лат.
В особенности относится сие к гусарам и кирасирам, кои расхаживают в сопровождении нескольких слуг, держащих под уздцы лошадей с серебряными поводьями, расшитыми седлами, позолоченными стременами, нередко из цельного серебра, и свисающими на турецкий манер попонами. Вообще поляки стараются сколь возможно подражать великолепию турок.
Насколько блистательна у них кавалерия, настолько же пехота остается в небрежении, с плохим вооружением и бедной одеждой; не имеет она даже регулярных мундиров. Таковой, по крайней мере, польская пехота была около 1710 г. Как ни странно, но сии воины, подобные бродячим татарам, с поразительной стойкостию переносят голод, мороз, усталость и вообще все тяготы войны.
В этих солдатах сохраняется еще дух их предков — древних сарматов. Они столь же мало дисциплинированны, так же яростны в нападении и проворны в бегстве, такова же их беспощадность и жестокость при победах.
Король польский вначале льстил себя надеждой, что обе армии будут сражаться вместе с ним, что поспольство вооружится по его приказу, и все сии войска вкупе с саксонцами, его подданными, и союзниками московитами явят собой столь устрашающую силу, перед коей малочисленные шведы не осмелятся даже появиться. Но совершенно неожиданно лишился он сих подкреплений именно вследствие старания своего заполучить их все одновременно.
Привыкший в наследственных своих землях к самодержавной власти, он имел преувеличенное понятие о том, что сможет управлять Польшей так же, как и Саксонией. Уже с самого начала царствования появились недовольные; первые же его деяния раздражили ту партию, которая выступала против него на выборах, и оттолкнули всех остальных. Поляки роптали, видя города свои наполненными саксонскими гарнизонами и скопившиеся на границах иноземные войска. Сия нация, более ревностная к собственной свободе, нежели к нападениям на соседей, отнюдь не считала войну короля Августа противу шведов и захват Ливонии предприятиями, благоприятными для Республики, ибо не так-то легко обмануть свободный народ в истинных его интересах. Поляки понимали, что ежели сия, без их согласия начатая война будет неудачна, то открытая со всех сторон страна станет добычей короля шведского, а в случае успеха они окажутся под игом своего же государя, который, став вдобавок к Саксонии еще и властителем Ливонии, зажмет их между этими двумя странами. Имея перед собой такой выбор — или попасть в рабство к избранному ими королю, или подвергнуться праведному гневу Карла, — все они соединились в едином вопле противу сей войны, каковую почитали объявленной более самой Польше, нежели Швеции. Саксонцы и московиты были в их представлении лишь звеньями рабских для них цепей. И вскоре, видя, что шведский король сокрушает все на своем пути и движется во главе победоносной армии в самое сердце Литвы, восстали они противу своего монарха с тем большею легкостию, что и Фортуна не благоприятствовала ему.
В Литве существовали тогда две партии — Огинских и князей Сапегов, и раздоры между оными вскоре переросли в настоящую гражданскую войну. Шведский король встал на сторону Сапегов, Огинский же, почти не получая помощи от саксонцев, оказался едва ли не уничтоженным. Литовская армия, растерявшая по причине сих смут и нехватки денег многих своих сторонников, была большей частию рассеяна и раздроблена на мелкие отряды, которые бродили по стране и существовали, предаваясь грабежам. Август видел в Литве бессилие своей партии, ненависть к нему подданных и победоносное продвижение вражеской армии под водительством молодого и уязвленного в своих чувствах короля.
Впрочем, в Польше все-таки была армия, однако не тридцатишеститысячная, как предписывалось законом, а не достигавшая и половины сего числа. Она не только почти не получала жалованья и была плохо вооружена, но к тому же ее генералы не могли окончательно решить, на чью сторону им выгоднее встать.
Король мог приказать дворянам выступить вместе с ним, но опасался получить отказ, каковой не только в полной мере показал бы его слабость, но еще и усилил бы оную.
При таком опасном и неопределенном положении все воеводы потребовали от короля собрать Сейм, подобно тому как в Англии в трудные времена все сословия государства подают королю петицию о созыве Парламента. Хотя Августу нужно было войско, а не Сейм, где обсуживаются дела королей, все же ему пришлось согласиться, дабы окончательно не озлобить всю нацию. Он назначил открытие Сейма на 2 декабря 1701 г., но вскоре ему стало ясно, что Карл XII имеет в этом собрании не меньшее влияние, чем он сам. Сторонники Сапегов и Любомирских, воевода Лещинский, коронный казначей, обязанный своим возвышением Августу, и, прежде всего, сторонники князей Собеских, — все тайно поддерживали шведского короля.
Из всех них самым влиятельным и опасным для короля Польши был кардинал-примас Радзеевский, председательствовавший на Сейме. Сей исполненный фальши и темных дел человек полностью зависел от некоей честолюбивой женщины, каковую шведы именовали госпожой Кардинальией. Она постоянно подталкивала его к интригам между партиями. Предшественник Августа, король Ян Собеский, сделал Радзеевского сначала епископом Вармии и вице-канцлером Королевства. Он получил кардинальский сан также по милости короля, и это вскоре открыло ему дорогу к архиепископской кафедре. Обладая всеми качествами, которые позволяют влиять на людей, он мог покушаться на многое совершенно безнаказанно.
После смерти короля Яна кардинал-примас пытался употребить все свое влияние, чтобы посадить на трон князя Якова Собеского, но поток ненависти к его великому отцу не допустил сего. Тогда вошел он в сговор с французским посланником аббатом Полиньяком, чтобы доставить корону принцу Конти, который и был избран. Однако саксонские войска и деньги превозмогли все сии ухищрения, и тогда Радзеевский перекинулся на сторону курфюрста Саксонии, а потом стал выжидать удобного случая, чтобы посеять рознь между нацией и новым королем.
Видя победы Карла XII, покровительствовавшего Якову Собескому, гражданскую войну в Литве и всеобщее негодование противу короля Августа, кардинал-примас решил, что пришло время прогнать Августа обратно в Саксонию и открыть для сына короля Яна путь к трону. Ян Собеский, безвинно навлекший на себя озлобление поляков, ныне, при ненавистном Августе, становился уже предметом их поклонения. Однако Радзеевский еще не осмеливался поверить в возможность столь великой перемены, хотя и старался исподволь заложить для оной основания.
Сначала притворился он, будто желает примирить короля с Республикой, а для сего разослал циркулярные послания, составленные с виду как будто в духе согласия и милосердия — сии испытанные ловушки, в кои всегда попадаются легковерные. Королю шведскому написал он жалостливое письмо, заклиная его во имя Бога всех христиан дать Польше и королю ее мир. Впрочем, действия Карла более соответствовали намерениям кардинала, нежели его мольбам. Он оставался в Литве со своей победоносной армией и провозгласил, что не намерен чинить помех Сейму, поелику воюет с Августом и саксонцами, но отнюдь не с поляками, и, напротив, желает лишь освободить Республику от угнетения. Но все эти послания и ответы на них сочинялись только напоказ. Эмиссары, непрестанно посылавшиеся от кардинала к графу Пиперу, и тайные совещания у самого прелата были воистину теми пружинами, каковые приводили в движение все труды Сейма. Было предложено отправить посольство к Карлу XII и единогласно потребовать от короля, чтобы не призывал он на польские границы московитов, а саксонские войска отослал обратно.
Но отвернувшаяся от Августа Фортуна и так уже сама сделала все, чего требовал Сейм. Заключенный в Биржах тайный союз с московитами был столь же бесполезен, насколько грозным он представлялся вначале. Уже не могло быть и речи об отправлении к царю обещанных пятнадцати тысячах немецких наемников. Да и сам царь, сей опасный сосед Польши, не спешил поддержать всеми своими силами сие разделенное Королевство, от которого надеялся он попользоваться лишь кое-какими остатками. Петр ограничился тем, что послал в Литву двадцать тысяч московитов, кои оказались там зловредительнее шведов. Они бежали от победителя, опустошали польские земли, а когда в оных уже ничего не оставалось, разрозненными отрядами скрывались от преследования шведов в свои пределы. Что касается остатков разбитой под Ригою саксонской армии, то Август отправил ее для пополнения на зимние квартиры в Саксонию, надеясь сей вынужденной жертвою возвратить себе благоволение польской нации.
Теперь на смену войне пришли интриги. Сейм разделился почти на столько же частей, сколько в нем было воевод. Сегодня преобладали интересы короля Августа, завтра они бесцеремонно попирались. Все кричали о свободе и справедливости, но никто не разумел истинного значения сих слов. Время проходило в закулисных интригах и публичном пустословии.
Сейм не понимал ни своих желаний, ни своего долга. Большие собрания во времена гражданских смут почти никогда не следуют разумным советам, поелику возмутители спокойствия всегда исполнены наглой дерзости, а люди благонамеренные обыкновенно слишком робки. 17 февраля 1702 г. после трех месяцев интриг и нерешительности, раздираемый противоречиями, Сейм разошелся. Сенаторы, заседавшие в нем по праву своих титулов воевод и епископов, остались в Варшаве. Польский Сенат обладает правом устанавливать временные законы, каковые редко отвергаются сеймами. В сем не столь многочисленном собрании, привыкшем к ведению дел, было менее смуты и более быстроты в решениях.
Сенаторы постановили отправить к шведскому королю послов, призвали поспольство сесть на коней и быть в полной готовности. Также были предложены меры для умиротворения Литвы и сокращения власти короля.
Однако Август предпочитал принимать тяжкие законы от победителя, нежели от собственных своих подданных. Он решился просить у шведского короля мира и хотел заключить с ним тайный договор. Надобно было скрыть намерение сие от Сената, каковой почитал он самым непримиримым своим врагом. По причине крайней деликатности сего дела доверился он в оном одной знатной шведской даме, графине де Кёнигсмарк, к коей был весьма в то время привержен. Брат сей дамы сделался известен своей несчастливою кончиной, а сын ее с блестящим успехом и славою командовал впоследствии французскими армиями.
Сама она, прославившаяся во всем свете своею красотой и умом, была куда способнее любого министра для ведения успешных переговоров. Имела она и вполне благовидный предлог приехать к Карлу XII, поскольку некоторые ее земли находились в его владениях и она долгое время провела при стокгольмском дворе. Посему графиня явилась в литовский лагерь шведов и попервоначалу адресовалась к графу Пиперу, а сей последний с необдуманной легкостию обещал ей аудиенцию у короля. Среди многих совершенств, кои делали графиню одной из привлекательнейших дам во всей Европе, был ее необычайный дар говорить на языках тех стран, где никогда ей не доводилось бывать, и притом с таким утонченным совершенством, как если бы она родилась там. Иногда она даже забавлялась сочинением французских стихов, каковые можно было принять за творение особы, родившейся в Версале. Сочинила она и эпиграмму на Карла XII, что не должно быть предано забвению. Пиеса сия, где выведены все сказочные божества, оканчивается такими словами:
Но подобное изобилие ума и приятностей ничуть не привлекало такого человека, как Карл. Он упорно отказывался видеть ее. Тогда решилась она подстеречь короля на дороге во время его частых верховых прогулок. Таковым манером графиня встретила короля как-то раз на весьма узкой тропинке. Завидев его, она вышла из кареты, но Карл, молча поклонившись, сразу же поворотил назад. Посему от поездки своей графиня де Кёнигсмарк могла получить лишь то удовлетворение, что шведский король только ее одну и боится во всем свете.
Августу оставалось лишь предаться на милость Сената, коему сделал он через мариенбургского воеводу два предложения: во-первых, чтобы в его распоряжении оставили польскую армию, которой заплатит он заранее из своих собственных средств жалованье, и, второе, разрешить возвращение в страну двенадцати тысяч саксонского войска. Ответ кардинала-примаса был столь же жесток, как и шведского короля. От имени Сената объявил он воеводе мариенбургскому, «что решено отправить к Карлу XII посольство и что он не советует приводить сюда саксонцев».
При столь бедственном положении решился Август сохранить, по крайней мере, хоть видимость королевской власти и отправил одного из своих камергеров к Карлу, дабы узнать, где и как Его Шведское Величество пожелает принять посольство короля и Республики. К несчастью, совсем забыли затребовать у шведов для сего камергера паспорт, и вместо аудиенции король посадил его в тюрьму, сказав при этом, что ожидает посольство от Республики, но никак не от короля Августа. Таковое оскорбление международных законов позволительно лишь по праву сильнейшего.
Карл же, оставив гарнизоны в нескольких городах, двинулся за Гродно, город дурно построенный и еще хуже укрепленный, но известный в Европе как место проведения нескольких Сеймов.
Неподалеку после выезда из Гродно встретил король посольство Республики, состоявшее из пяти сенаторов. Поначалу хотели они договориться о церемониале, требовали именовать Республику Наисветлейшей, и чтобы впереди них следовали кареты короля и его сенаторов. Однако Карл не желал даже слышать о каких-либо формальностях, и им было отвечено, что Республика будет названа Наиславнейшей, а король никогда не ездит в карете; что при нем служат офицеры, и у него нет здесь никаких сенаторов. Посему к послам будет прислан генерал-лейтенант, ехать же им надлежит на собственных лошадях.
Карл XII принял их в своем шатре с некоторой видимостью военной пышности. Рассуждения посланников были наполнены уклончивостью и осторожностью. Они боялись Карла, не любили Августа, но стыдились по приказу иноземца снять корону с того, кого сами же избрали. Ничего не было решено, и Карл дал им понять, что он распорядится обо всем в Варшаве.
Его прибытие было предварено особым манифестом, коим кардинал-примас и его партия заполонили всю страну. В нем Карл приглашал всех поляков соединиться с ним в едином отмщении и стремился убедить их в общности интересов. Хотя на самом деле все было совсем не так, но манифест, поддержанный одной из главных партий, Сенатом и подкрепленный приближением победителя, произвел весьма сильное впечатление. Не оставалось ничего иного, как признать Карла протектором, поелику сам он пожелал того, и еще почитать себя счастливыми, что не претендовал он на большее.
Противники Августа в Сенате открыто публиковали сей манифест прямо у него на глазах, а немногие его сторонники хранили молчание. Наконец узнали, что Карл форсированным маршем идет на Варшаву, и все бросились приуготавливаться к отъезду. Кардинал-примас одним из первых покинул столицу. Большинство поспешили последовать его примеру; одни, дабы выждать в своих владениях развязки, другие — поднять своих сторонников. При короле остался только имперский посланник, посланник царя, папский нунций и еще несколько епископов и воевод, тесно с ним связанных. Август поспешил еще до отъезда собрать совет с оставшимися сенаторами. Как бы они ни поддерживали его, но у поляков уже накопилось величайшее отвращение к саксонским войскам; никто не хотел, чтобы к имевшимся шести тысячам пришли еще новые подкрепления. Кроме сего, проголосовали и за то, чтобы и этим войском командовал польский генерал, а после заключения мира оно было бы незамедлительно выведено. Но армию Республики все-таки предоставили в распоряжение короля.
Добившись сего, Август уехал из Варшавы, слишком слабый, чтобы сопротивляться врагам, и недовольный даже собственной своей партией. Он сразу же повелел выпустить универсал о сборе поспольства и войска, но его воззвания стали теперь не более, чем пустым звуком. В Литве, куда уже пришли шведы, надеяться было совсем не на что. Польская армия, сократившаяся до самой малости, почти не имела ни оружия, ни съестных припасов и тем более боевого духа. Большая часть запуганного и обескураженного дворянства укрылась в своих поместьях. Напрасно король, основываясь на законе, повелевал всем дворянам под страхом смерти садиться в седла и следовать за ним[24]; люди уже сомневались, стоит ли подчиняться ему. Главной его опорой всегда было войско курфюршества, благодаря тому, что абсолютная форма правления в Саксонии позволяла не опасаться неповиновения. Он тайно повелел привести двенадцать тысяч саксонцев, которые уже спешили на помощь, а сверх того еще восемь тысяч, кои ранее были обещаны императору для войны противу Франции. Привлечение в Польшу стольких иноземцев должно было неизбежно вызвать всеобщую к нему ненависть и нарушить установленный его же партией закон. Однако Август прекрасно понимал, что если он победит, то никто не посмеет роптать, а в случае поражения ему не простят прихода и шести тысяч. Пока сходились все эти отдельные отряды и он сам переезжал из воеводства в воеводство собирать оставшихся на его стороне дворян, шведский король 5 мая 1702 г. подступил наконец к Варшаве. Ворота города были отворены для него по первому же требованию. Он выпустил польский гарнизон, расформировал бюргерское ополчение, поставил везде караульные посты и повелел жителям города сдать все имеющееся оружие. Но, разоружив их, не пожелал он вызывать противу себя раздражение и потребовал всего лишь сто тысяч франков контрибуции. Польский король, собиравший тогда свои силы в Кракове, был весьма удивлен появлением кардинала-примаса, каковой, быть может, хотел до конца сохранить видимость собственного достоинства и прогнать своего короля с соблюдением внешних приличий. Он сообщил Августу, что шведский король не против разумного соглашения и почтительнейше просил дозволения поехать к нему с этой целью. Август согласился с тем, что было не в его силах отвергнуть — то есть дать свободу вредить себе.
Кардинал-примас незамедлительно поспешил к шведскому королю, являться перед коим до сих пор еще не осмеливался. Он застал его в варшавском предместье Праге и получил аудиенцию без всех тех церемоний, с которыми встречали послов Республики. Карл принял его одетый в мундир грубого синего сукна с позолоченными медными пуговицами, в ботфортах и перчатках с крагами до локтей. В комнате, где он находился вместе с зятем своим герцогом Голштинским, первым министром Пипером и несколькими генералами, не было даже ни одного ковра. Король сделал несколько шагов навстречу примасу. Они проговорили, стоя, с четверть часа, и в заключение Карл громко сказал: «Я не соглашусь на мир с поляками до тех пор, пока не изберут они себе нового короля». Примас, ожидавший сей декларации, незамедлительно уведомил об оной всех воевод с уверениями в своем крайнем по сему поводу сожалении, но присовокупил свое мнение о необходимости удовлетворить победителя.
При сей новости польский король окончательно удостоверился, что единственный для него выход — решить судьбу трона на поле битвы. Ради сего великого дела использовал он все свои силы. С границы уже подошли саксонские войска. Дворяне краковского воеводства, где он еще находился, толпами стекались к нему на помощь и клялись пролить за него всю кровь до последней капли. Усилившись сими подкреплениями, а также войсками, каковые именовались коронной армией, направился он впервые самолично сразиться со шведским королем и встретил сего последнего, когда тот шел на Краков.
13 июля 1702 г. оба короля сошлись на широкой равнине под Клишовом, между Варшавой и Краковом. У Августа было около двадцати четырех тысяч солдат, у Карла — менее двенадцати. Баталия началась с пушечной пальбы, и первым же залпом саксонцев был поражен в живот славный молодой герцог Голштинский, командовавший шведской кавалерией. Королю доложили о его смерти, на что он ничего не сказал, лишь на глазах у него навернулись слезы. На мгновение Карл закрыл лицо руками, потом изо всех сил пришпорил коня и кинулся во главе своих гвардейцев в самую гущу врагов.
Польский король сделал все, что можно ожидать от государя, защищающего собственную свою корону. Трижды водил он самолично войска в атаку, но сражались одни только саксонцы; поляки, стоявшие на правом фланге, бежали при самом начале баталии, одни из страха, другие по нежеланию драться. Карл XII одержал полную победу, ему досталось все: неприятельский лагерь, знамена, артиллерия, войсковая казна. Без промедления с поля сражения он сразу же пошел на Краков, преследуя бегущего польского короля.
Краковские горожане были толико отважны, что решились не отворять ворота перед победителем. Однако гарнизон не осмелился сделать ни единого выстрела, и солдат плетьми и палками погнали к цитадели, куда вместе с ними вошел и сам король. Только один артиллерийский офицер хотел было выпалить из пушки, но Карл подбежал к нему и вырвал фитиль из рук. Комендант крепости бросился в ноги королю. Три шведских полка были поставлены на квартиры к горожанам, а на сам город наложена контрибуция в сто тысяч риксталеров. Назначенный губернатором граф Стенбок, прослышав, что в гробницах королей польских спрятаны сокровища, приказал открыть оные, однако же там оказалась только золотая и серебряная церковная утварь и украшения. Часть их была изъята, одну золотую чашу Карл послал в Швецию, тоже для церкви. Сие деяние возбудило противу него польских католиков, хотя и не могло, конечно, превозмочь ужас, внушаемый шведским оружием.
Король отправился из Кракова с твердым намерением без устали преследовать Августа. Через несколько миль конь его споткнулся и сильно повредил ему бедро. Карла пришлось везти обратно в город, где он провел еще шесть недель, лежа в постели. Несчастный сей случай дал польскому королю передышку, и Август сразу же распространил по всей Польше и по Империи известие о смерти шведского короля. Ложная сия новость повергла на некоторое время все умы в изумление и замешательство. Воспользовавшись сим благоприятным, хотя и весьма краткосрочным обстоятельством, Август собрал сначала в Мариенбурге, а затем в Люблине чины Королевства, уже созванные прежде того в Сандомире. Съехалось множество депутатов, лишь немногие воеводства отказались прислать своих представителей. Король возвратил на свою сторону почти всех, благодаря щедрости, обещаниям и обходительности, каковая нужна абсолютным монархам для того, чтобы заслужить любовь, а для государей избираемых — для сохранения трона. Хотя Сейм вскоре и уведомился касательно ложности известия о смерти Карла, однако умы уже пришли в движение, и все депутаты поклялись сохранять верность королю Августу. Вот сколь переменчивы настроения великих собраний! На люблинский Сейм прибыл и сам кардинал-примас, изображавший преданность Августу. Он целовал ему руку и вместе со всеми принес новую клятву. Сейм решил собрать для короля на свой счет армию в пятьдесят тысяч человек, потребовать от шведов ответа в течение шести недель о мире или войне, и такой же срок был дан князьям Сапегам, главным зачинщикам литовских смут, на то, чтобы явиться с повинной к королю.
Однако, пока длились все сии совещания, исцелившийся от своей раны Карл уже сметал перед собой все препоны. Ничуть не поколебавшись в решении принудить самих поляков низложить короля Августа, он интригами и через посредство кардинала-примаса собрал в Варшаве другой Сейм в противовес люблинскому. Генералы убеждали его, что при таком обороте дел могут воспоследовать лишь промедления и оттяжки, а тем временем московиты в Ливонии и Ингрии с каждым днем все более усиливаются, и частые стычки в сих провинциях между русскими и шведами отнюдь не всегда происходят к авантажу сих последних, по каковой причине уже в ближайшее время может возникнуть настоятельная необходимость в его там присутствии. Но непоколебимость намерений Карла могла сравниться лишь с горячностью его действий, и он отвечал на все сии представления так: «Пусть мне придется пробыть здесь хоть пятьдесят лет, я никуда не уйду, пока не свергну польского короля».
Он предоставил варшавскому Сейму бороться с люблинским и выискивать обоснования для своих решений в законах Королевства, весьма, впрочем, двусмысленных, каковые каждая партия трактовала на свой манер и кои имеют окончательную силу лишь для победителя. Сам же король, пополнив войска свои шестью тысячами кавалерии и восьмью тысячами пехоты, вызванными из Швеции, устремился противу разбитой при Клишове саксонской армии, которая, однако, имела возможность восстановиться за то время, пока поврежденная нога удерживала его в постели. Армия сия избегала встречи с ним и ретировалась по направлению к Пруссии, на северо-восток от Варшавы. Только река Буг отделяла Карла от неприятеля, и он переправился через нее вплавь во главе своей кавалерии, пехоте же пришлось искать брод выше по течению. При местечке Пултуск настигли они, наконец, саксонцев (1 мая 1703 г.), коих было около десяти тысяч под началом генерала Штейнау. В обычной своей поспешной манере шведский король довольствовался наименьшей частью своих войск. Ужас перед его оружием был столь велик, что при одном его появлении половина саксонской армии бежала, даже не пытаясь вступить в сражение. Генерал Штейнау недолгое время еще держался с двумя полками, но почти сразу был сметен всеобщим бегством. Шведам оказалось труднее преследовать неприятеля, чем побеждать, и они не перебили даже и шестисот человек.
Августу оставались ничтожные осколки разбитой саксонской армии, и он поспешно отступал к Торну, прусскому городу на Висле, который находился под протекторатом Польши. Карл сразу же приготовился осаждать его, и польский король, не почитая себя в оном безопасным, продолжал бегство свое далее в Польшу, где мог бы собрать хоть сколько-нибудь солдат и куда еще не достигали шведы. Карл при столь поспешных маршах, когда приходилось вплавь переправляться через реки и сажать пехоту на лошадей за седлами кавалеристов, не смог подвезти к Торну пушки, и поэтому пришлось ему ждать доставления оных по морю из Швеции.
В ожидании король остановился за несколько миль от города. Сам он слишком часто приближался к бастионам, отправляясь на рекогносцировки, и здесь неоценимую пользу оказал ему простой его мундир, о чем, впрочем, Карл никогда не задумывался — неприятелю трудно было его заметить и избрать в качестве мишени. Однажды, подъехав на весьма близкое расстояние вместе с генералом Ливеном, на котором был синий мундир с золотым шитьем, подумал он, что генерал слишком уж приметен. По столь обыкновенному для него великодушию приказал он ему встать позади себя, даже не задумываясь о том, что и сам подвергается очевидной опасности ради одного из своих подданных. Ливен слишком поздно понял, какую совершил оплошность, надевая столь приметный мундир, который навлекал опасность на всех, находившихся возле него, и посему колебался в исполнении королевского приказа. Воспоследовала некая заминка, и король, отодвинув его, встал впереди. В то же мгновение пушечный залп с фланга свалил генерала замертво на том самом месте, где только что был Карл. Смерть этого человека, убитого вместо него, чрезвычайно способствовала тому, что уже до конца жизни почитал он свою жизнь полностью предопределенной, и вселила в него уверенность, что судьба столь часто спасает его, поелику предназначен он для великих дел.
Его повсюду сопровождал успех — и на театре войны, и в переговорах дипломатических. Он как бы присутствовал во всей Польше одновременно, поскольку славный его фельдмаршал Реншильд с многочисленным корпусом находился в самом ее средоточии. Почти тридцать тысяч шведов на северных и восточных границах с Московией сдерживали все поползновения русских. Сам Карл действовал на западе во главе лучших своих войск.
Король датский, связанный Травендальским трактатом, нарушить каковой не позволяло ему собственное бессилие, пребывал в молчании. Монарх сей, как человек весьма осторожный, не осмеливался проявлять свое неудовольствие при виде столь близко подступивших к его пределам шведов. Еще далее к югозападу, между реками Эльбой и Везером, герцогство Бременское, последний оплот древних завоевателей Швеции, открывало для победителя путь в Саксонию и в Империю. От Германского океана почти до устья Борисфена, то есть по всей ширине Европы и вплоть до самой Москвы, все пребывало в страхе и ожидании некоего всеконечного переворота. Корабли Карла, хозяина Балтики, перевозили в Швецию пленников, захваченных в Польше. При всех сих великих катаклизмах сама Швеция наслаждалась глубоким миром и славою короля своего, не неся никаких при этом тягот, поелику победоносные ее войска содержались на счет побежденных.
И вот посреди безмолвия всего Севера, склонившегося пред оружием Карла XII, один только город Данциг осмелился не угодить ему. Четырнадцать фрегатов и сорок транспортных судов доставили королю еще шесть тысяч солдат с пушками и амуницией для завершения осады Торна. Все они должны были подняться вверх по Висле. В устье сей реки стоит Данциг, богатый и свободный город, который пользуется в Польше, наравне с Торном и Эльбингом, таковыми же привилегиями, как и имперские города в Германии. На него покушались то Дания, то Швеция, то немецкие герцоги, и он сохранил свою свободу лишь благодаря зависти всех сих держав друг к другу. Шведский генерал граф Стенбок от имени короля потребовал у городского совета пропустить его войска. Совет не осмеливался отказать ему, но в то же время и не решался с полной определенностью подтвердить свое согласие. Генерал Стенбок старался выказать в себе более силы, чем имел оной на самом деле, и даже потребовал от города контрибуцию в сто тысяч экю. Наконец подкрепления и артиллерия прибыли к Торну, и 22 сентября началась осада.
Целый месяц комендант города Робель со своим пятитысячным гарнизоном защищал город, но в конце концов ему пришлось сдаться на капитуляцию, и все его люди как пленники войны были отправлены в Швецию. Сам же Робель предстал перед королем. Государь сей никогда не упускал случая почтить заслуги своих неприятелей и собственноручно возвратил ему шпагу, презентовав еще и знатную сумму денег, после чего комендант был освобожден под честное слово. Однако же на город, несмотря на его малость и бедность, была наложена непомерная контрибуция в сорок тысяч экю.
Стоящий на одном из рукавов Вислы Эльбинг был основан тевтонскими рыцарями и впоследствии также захвачен Польшей. Власти сего города не воспользовались уроком Данцига и слишком долго уклонялись, прежде чем согласиться на проход шведских войск, а посему были еще более жестоко наказаны. Карл въехал в Эльбинг 13 декабря во главе четырехтысячного отряда. Пораженные ужасом горожане прямо на улицах кидались ему в ноги и умоляли о милосердии. Он повелел всех разоружить и поставил своих солдат на квартиры к бюргерам, после чего призвал к себе городской совет и потребовал сей же день уплатить двести шестьдесят тысяч экю контрибуции. Он захватил в городе двести пушек и четыреста тысяч фунтов пороха. Таковых прибытков не дала бы ему никакая выигранная баталия. Успехи сии были верными предвестниками низложения короля Августа.